– О да! – Физиономия предателя разгладилась, порозовела. – Очень, очень доволен! Спасибо вам огромное! Кстати, вы не позволите переодеться? Тут, в стенном шкафчике, есть чистый запасной костюм и смена белья.
– Переодевайся, давно пора, – буркнул я, подумав одновременно: «Ишь как обрадовался, мерзавец! Того гляди, запляшет от счастья! А впрочем… неудивительно! Он же не знает, что я штрафник, смертник. И если Малевич отмерил мне навскидку хотя бы еще лет двадцать, то сам он рассчитывает прожить до весьма преклонного возраста».
Пискляво «заспасибкав», Валентин Семенович устремился к упомянутому шкафу, распахнул, поспешно выхватил оттуда вещи и без стеснения сбросил на пол испоганенные брюки с трусами. Ягодицы и ноги у него были густо перемазаны жидким калом.
– Ты собираешься надеть чистое прямо на ЭТО? – брезгливо подивился я.
– Но там… там же занято, – испуганно промямлил главный инженер.
– Значит, дождись, пока освободится, свинья! – грубо рявкнул Костя.
Малевич послушно застыл на месте, даже не прикрыв ладонью срам. Прошло некоторое время. Наконец в комнату вернулся Цыплаков: более-менее спокойный, посвежевший, в мокрых штанах.
– Теперь топай, засранец, – бросил я, и второй предатель вонючим, жирным колобком укатился в санузел.
– Будем ночевать здесь, – широко зевнув, объявил я. – А с утра пораньше – за работу. Ее у нас невпроворот!
– Ночевать?.. Здесь?!! – страшно побледнел Цыплаков и начал давиться, зажимая рот рукой, однако долго сдерживаться не смог и выплеснул фонтан блевотины прямо на останки одного из своих телохранителей.
– Вот как ты платишь за верную службу, – презрительно скривился Костя.
– Да я… да я… совершенно случайно… не нарочно… клянусь! – начал, запинаясь, оправдываться Цыплаков.
– Глохни, тварь. И не бзди. Скоро от жмуриков и прочего даже пыли не останется. – Я набрал на спутниковой «мобиле» заученный наизусть номер.
– Круглосуточный сервис, – после третьего гудка отозвался холодный, равнодушный баритон.
– Говорит Мангуст, – представился я. – Необходима генеральная уборка на объекте номер два: сад, будка у ворот, крыльцо, первый и третий этажи, а также лестница.
– Прекрасно! Давно ждем! – вдруг оживился баритон. – Наши люди недалеко от усадьбы. Пройдите в какое-нибудь чистое помещение, запритесь там и ждите звонка. На дверь прикрепите листок бумаги с крестом. Да, свою одежду и снаряжение (за исключением спецнабора и личных пистолетов) оставьте в коридоре. После условного сигнала – два длинных стука и три коротких – там же заберете смену.
– А выжидать определенное время нужно? – поинтересовался я, но мой собеседник уже дал отбой. «Нет так нет, – мысленно усмехнулся я, – открою моментально. Интересно будет посмотреть на одного из этих „уборщиков“.
– У тебя есть приличная конура (здесь, разумеется, в доме) из двух смежных комнат с толстой дверью между ними и обязательно с душем? – заглянув в санузел, спросил я Малевича, уже успевшего отмыться и почти полностью одеться. (В настоящий момент он застегивал ширинку.)
– Так точно! На втором этаже! – по-солдатски отчеканил «колобок».
– Тогда пошли в темпе…
Не задавая лишних вопросов, Валентин Семенович первым шагнул к выходу. По дороге фигуранты вели себя примерно, рты не разевали, смотрели на нас с собачьей преданностью и старались держаться поближе к «контролерам». (Взрывоопасное расстояние тридцать метров, но мало ли чего. Лучше перестраховаться!) Правда, на известной читателю площадке, у трупа «кавказца», с ними опять едва не случился конфуз, но вроде (судя по отсутствию запаха) обошлось…
«Конура» представляла собой рабочий кабинет Малевича. В глубине виднелось две двери. Одна вела в небольшую, уютную комнату для отдыха (просьба не путать с той, что в кабинете директора ФСБ. – Д.К.), другая – в отделанную черным кафелем ванную с джакузи, позолоченным умывальником и мозаичным потолком с подсветкой. На стене висело в ряд несколько свежих махровых полотенец. В стенном застекленном шкафчике выстроились в рядок флаконы с дорогими духами, одеколонами и туалетными водами. Прикрепив к ведущей в кабинет двери лист бумаги с нарисованным авторучкой крестом, мы загнали фигурантов в комнату отдыха, приказали «сидеть аки мыши» и заперли их на замок любезно предоставленным Малевичем ключом. А сами разделись догола, бросили в коридоре оружие, одежду, экипировку, положили на стол нелюбинский спецнабор и наши табельные пистолеты, присовокупив к ним, вопреки инструкции, боевые ножи. Потом по очереди отмылись под горячим душем, спрыснулись одеколонами (кому какой под руку подвернулся), обернули вокруг бедер широкие полотенца, достали из бара минеральную воду. Не отрываясь, выпили по бутылке каждый, закурили по сигарете и устало опустились в кресла возле стола.
– Скорей бы уж уборщики с нашим бардаком управились, – позевывая, сказал я. – Спать охота, мочи нет! А тебе?
– Да, хочется, но… я боюсь, – тихо шепнул Сибирцев.
– ??!
– Помнишь, ты говорил год назад, что уже много лет не видел ни одного нормального сна. И лишь иногда, после причастия, тебе снится покойная мать, которая плачет и пытается укачивать тебя на руках, как маленького?! (См. «Поступь зверя».)
– Помню, – хмуро кивнул я.
– Я тогда не понимал, а сейчас, – Костины глаза подозрительно заблестели, – сейчас мне каждую ночь снится жена. – Сибирцев проглотил комок в горле. – Нет, не пьяная, облеванная, орущая матом, какой я привык видеть ее в жизни, – глухо продолжил он. – Алла… мучается в аду!!! Она горит заживо в серном пламени. Ее внутренности непрестанно грызет гигантский червь. (Изо рта лишь толстый хвост торчит.) А стоящие рядом бесы издевательски хохочут и пыряют ее острыми вилами. Алла плачет, стонет, пытается убежать, но не может. К ногам ее прикреплены цепями тяжеленные гири с огненными надписями: «Гордыня», «Ложь», «Злоба», «Неблагодарность», «Жестокосердие», «Пьянство», «Блуд» и так далее. – Голос Сибирцева прервался, и он резко отвернулся к окну.
– Блуд, – задумчиво повторил я. – А она действительно тебе изменяла?
– Прямых доказательств нет, одни косвенные, – после долгого молчания ответил Костя. – Хотя, знаешь… накануне моей поездки в командировку… Ну, в ту, после которой ее забрали в психушку… Жена с утра пораньше отправилась на вещевой рынок. Юбку себе покупать. «Вернусь, – говорит, – не позже семи».
– Извини, она уезжала трезвая? – вежливо перебил я.
– Да, как стеклышко. Перед отъездом приняла душ, разрядилась, накрасилась, надушилась. Выглядела на удивление доброй, веселой, приветливой. Чмокнула меня в щеку, назвала «котиком» и пообещала «быть хорошей девочкой». Я аж опешил от удивления. Давненько от нее слова доброго не слышал. В трезвом виде – злобное брюзжание из-за любого пустяка. В пьяном – сплошь матерные вопли и оскорбления. А тут – «котик», «буду хорошей девочкой»… Н-да. – Сибирцев нервно прикурил очередную сигарету и украдкой смахнул слезу. – Так вот, я весь день в приподнятом настроении, – голос моего друга наполнился мучительной болью. – «Господи! – думаю. – Неужто исправляться начала?! Счастье-то какое!!!» Но… ни до семи, ни в семь ее нет (в тот день я выходной был, дома сидел)… В половине восьмого нет. В восемь звоню ей на мобильник, спрашиваю: «Ты где? Когда вернешься?!!» А она, эдак со злостью: «Тебе же русским языком сказали – в семь!» и дала отбой, но неудачно. Телефон продолжал работать. И вдруг я слышу, как она нежно воркует с каким-то «черным» по имени Жора. Тот, судя по характерным звукам, подвозил ее до дома на машине, но отнюдь не с рынка! А с квартиры, где до сих пор гуляют «Танек с Маринком». (Возможно, с хахалями.) И с Жорой, как я понял из их беседы, Алла знакома не первый день. К примеру, такая фраза: «Я же вчера у тебя была, а потом пришла домой и легла спать». Я не разобрал, в ответ на что это было сказано. Но, похоже, Жора выразил некое ревнивое подозрение. Зато дальше я слышал его речи достаточно отчетливо. То он со страшным акцентом заявлял: «Кроми тибэ, минэ никаго не нада. А к Манане (очевидно, к жене. – К.С.)… я атнашус проста как сэстра». То пытался вручить цветок на прощание, а она с пьяненьким смехом отказывалась, дескать, муж дома. «Нельзя мне с твоим цветком приходить. В другой раз»… Жора: «Вах! В другой раз я падару тэбе дэсат такой цветок!» Алла поправляет игриво: «Мне – девять! Один отдай Манане. Пусть порадуется». Потом послышались звуки, похожие на поцелуи. Она промурлыкала: «Встретимся в…» и осеклась – заметила включенный мобильник. В трубке пошли короткие гудки…
– И ты называешь ЭТО «косвенными»?! – возмутился я. – Да тут любому дураку ясно – они с Жорой любовники! Голову даю на отсечение!
Сибирцев молча уткнул лицо в ладони. Плечи у него слегка вздрагивали. В следующий миг раздался условный стук: два длинных – три коротких. Вскочив на ноги, я распахнул дверь и увидел со спины быстро удаляющегося человека среднего роста, плечистого, одетого в клеенчатую робу.
– И ты называешь ЭТО «косвенными»?! – возмутился я. – Да тут любому дураку ясно – они с Жорой любовники! Голову даю на отсечение!
Сибирцев молча уткнул лицо в ладони. Плечи у него слегка вздрагивали. В следующий миг раздался условный стук: два длинных – три коротких. Вскочив на ноги, я распахнул дверь и увидел со спины быстро удаляющегося человека среднего роста, плечистого, одетого в клеенчатую робу.
– Эй, парень, привет! – окликнул я. Однако он, никак не отреагировав, молча скрылся за углом.
– Ладно, не очень-то и хотелось знакомиться, – проворчал я, поднял свертки с одеждой и обувью, взял две туго набитые полиэтиленовые сумки и вернулся обратно в кабинет. Костя уже успел взять себя в руки. Глаза у него были сухие, лицо непроницаемое. Пальцы, держащие сигарету, не дрожали.
– Бери! Хватит голышом расхаживать. – Я свалил на стол свертки и пакеты. В свертках оказались те же костюмы, в которых мы прибыли в Темрюковск, та же обувь, а кроме того – новое нижнее белье, новые рубашки и носки. В пакетах мыло, чистые полотенца, зубная паста, зубные щетки в заводской упаковке и бритвенные принадлежности. Полностью одевшись, мы проверили содержимое карманов (все до последней мелочи оказалось на месте), привычно спрятали под костюмами ножи с пистолетами, взяли еще по минералке, уселись обратно в кресла и, наполнив бокалы шипящим нарзаном, продолжили прерванный разговор.
– А ты потребовал у жены объяснения? – осторожно спросил я.
– Потребовал, да толку-то, – обреченно махнул рукой Сибирцев. – Она пришла домой сильно пьяная (видать, в машине напоследок хлебнула), яростно все отрицала, орала, материлась в десять этажей, а затем прямо в одежде завалилась на кровать и захрапела. На следующее утро в 6.00 я уехал в командировку. Алла, разумеется, спала мертвым сном. Будить и вновь расспрашивать не стал. Да и зачем? Все равно соврет! Но одно я понял окончательно – ТАК ДАЛЬШЕ ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ! И вернулся из командировки с твердым намерением подать на развод. Ну а дальше… дальше тебе известно. – Костя залпом осушил свой бокал. Лицо майора по-прежнему оставалось непроницаемым, но когда он вновь заговорил – в голосе у него звенела такая щемящая тоска, что мне сделалось не по себе. – Знаешь, брат, с тех пор я испытал целую гамму чувств: ненависть, отвращение (и к ней, и ко всем молдаванам, вместе взятым), жалость к своей растоптанной, облеванной любви. Горечь, обиду, жажду отомстить и так далее. Но теперь… после моих снов… осталась только жалость. Острая жалость к погибшей душе, обреченной на ужасные, вечные муки! Я бы искренне хотел ей помочь, но не знаю как! Она же упорно не желает каяться. Или… не желала, если сон вещий…
– Даст Бог, еще одумается. Бывают же чудеса на свете, – неуверенно предположил я. – А сон… Гм! Возможно, он не зеркальное отражение существующей реальности, а предостережение. Один из двух вариантов развития событий. Кстати, как у любого из нас! Один путь к дьяволу, в ад. Другой – к Господу… Если так, если это предостережение, то, надеюсь, и Алле приснится ее будущее… Она ужаснется, опомнится, раскается…
– И я надеюсь, – эхом отозвался Сибирцев. – Хотя… Достаточно! – вдруг затвердел глазами мой друг. – На все воля Божья! Как Он решит, так и будет. А мы… Помнишь, как ты высказался в июле прошлого года? «Хватит сантиментов! Мы офицеры Государственной безопасности. А посему давай-ка займемся нашими прямыми обязанностями» (см. «Поступь зверя»). Ну, Дима, припоминаешь?
– Припоминаю, – вздохнул я. – Давай займемся, но чем именно в данный момент?
– Пока не поступил сигнал об окончании уборки, предлагаю обсудить нюансы нашей с тобой завтрашней… вернее, сегодняшней, – поправился майор, взглянув на часы, – работы с фигурантами, начиная с самого утра…
Тут Сибирцев принялся излагать давно согласованный и прекрасно известный нам обоим до мельчайших подробностей план дальнейших действий. Я терпеливо слушал, согласно кивал и даже вставлял «ценные» замечания, поскольку видел – моему другу просто хочется отвлечься от терзающей его душевной боли. Вместе с тем я понимал – вряд ли поможет! Он же прекрасно осознает всю надуманность своей «деловой активности», ее абсолютную бесполезность. Мыслями находится рядом с заблудшей, гибнущей женой и с минуты на минуту вновь сорвется. Так оно и произошло. Костя вдруг замолчал, отошел к окну и прижался лицом к прохладному стеклу.
– Извини, брат, худо мне, – тихо молвил он.
Я с жалостью посмотрел на его мускулистую спину, на мощные, поникшие плечи, на сильно поседевшую за последний год голову. Крепкий, мужественный, волевой человек. Великолепный боец, кошмар для врагов. Он, сколько я помнил, без звука переносил любую физическую боль, не терял хладнокровия в самых отчаянных ситуациях, бесстрашно смотрел в лицо Смерти и всегда сражался до конца, пока в нем теплилась хоть искра сознания. Так, в апреле 2005-го отравленный, полумертвый Сибирцев сумел вырваться из рук убийц (по ходу прикончив одного), под шквальным огнем переплыл широкую реку с ледяной водой. На середине получил серьезное ранение в ногу, но все-таки дотянул до противоположного берега и каким-то чудом выжил. В результате благодаря добытой им и сохраненной на непромокаемом носителе информации Контора смогла уничтожить опаснейшую, смертоносную заразу, полностью поразившую правящую верхушку и силовые структуры крупного областного центра с милым названием Светлянск и грозившую вот-вот перекинуться на другие регионы России… (См. «Город мертвых».) А сейчас душа этого железного, не знающего страха человека невыносимо страдала, и не от ревности, не от обиды, а… от жалости к женщине, испортившей всю его оставшуюся жизнь! К неверной, спившейся супруге, которая беснуется, не желает каяться и неминуемо попадет в ад…
Господи! Научи, КАК ему помочь?!!
И внезапно в уме возникло решение проблемы. На первый взгляд абсурдное, авантюрное. Но… почему бы не попробовать?! Терять-то, собственно, нечего…
– Я на минуту отлучусь, здесь ненадолго, – сказал я Сибирцеву. Не дожидаясь ответа, прошел в ванную комнату, закрыл за собой дверь и на спутниковой «мобиле» набрал личный номер Нелюбина, которым нам разрешили пользоваться лишь в экстренных, исключительных случаях.
– Алло? – после десятого гудка пасмурно отозвался генерал.
– Салют, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!
– А-а-а, Мангуст! – опознал меня Борис Иванович. – Шутить изволите среди ночи? Я, между прочим, спал. Ну да ладно. Говорите, что у вас стряслось. Судя по докладам моих сотрудников, первая фаза завершилась успешно. Или… я чего-то не знаю?! Давайте в темпе, не тяните!
– Нет, нет, с операцией пока полный порядок, – поспешил заверить я. – Дело сугубо личное, но имеющее прямое отношение… – От волнения я запнулся, не находя подходящих слов.
– Не стесняйтесь, Мангуст, выкладывайте. Но строго по существу. Без лишних предисловий. – Вопреки ожиданиям голос Нелюбина звучал достаточно миролюбиво.
Заметно приободрившись, я подробно рассказал о переживаниях Сибирцева и справился о состоянии Аллы.
– Жива-здорова, – ответил Борис Иванович. – По крайней мере на данный момент. Однако… сны вашего напарника оказались почти в руку. Она уже три раза пыталась покончить с собой. Санитары вовремя пресекали. А вчера плакала день напролет. Никакие уколы не помогали. Итак, что именно вы хотите?
– Закажите о ней молебны в православных церквях, в монастырях, у чудотворных икон… И пригласите к Сибирцевой опытного духовника. Ильин, конечно, отличный психолог, но одной психологией тут не обойдешься.
– Хорошо, сделаем. Сегодня же утром займемся, – твердо пообещал генерал. – Что-нибудь еще?
– Нет. Все! Огромное вам спасибо!
– Тогда спокойной ночи. – В трубке запикали гудки отбоя. Я облегченно вздохнул, обернулся и вздрогнул от неожиданности. На пороге стоял Костя, пристально глядя на меня покрасневшими, странно горящими глазами.
– Ты… слышал наш разговор? – смутился я. Вместо ответа Сибирцев стиснул мою ладонь в стальном рукопожатии.
– Век не забуду! – одними губами прошептал он. – Не знаю, подействует ли… Свобода воли, как-никак…. Но твоей заботы я не забуду! Ни в земной жизни, ни в загробной!
– Да брось, чего уж там… – начал было я, но майор остановил меня, еще крепче сжав руку.
– Знаешь, брат, правду говорят – нет худа без добра. – Странный огонь разгорался все сильнее. – Ведь благодаря… истории с женой… Я только теперь чуточку… самую малость… насколько это возможно для моего скудного, человеческого умишки… Только теперь, за несколько дней до смерти, я начал понимать Бога!.. Если я, грубый, зачерствевший вояка, так переживаю за гибнущую душу Аллы, то какого же ЕМУ! ЧИСТОМУ, ВСЕБЛАГОМУ СОВЕРШЕННОМУ… гораздо более ранимому, чем любой из смертных… Каково ЕМУ тысячелетиями смотреть на миллиарды душ, гибнущих по всему белу свету?!! ОН протягивает им руку помощи и предлагает: «Вылезайте из грязи! Идите ко МНЕ, к ОТЦУ вашему», но… они не хотят ЕГО слышать, отталкивают ЭТУ РУКУ и упрямо катятся в бездну, в неугасимое адское пламя… – Тут голос майора прервался, и он глухо, без слез зарыдал…