/ Кое-как приведя в порядок костюм, она продолжает свой путь…
/ Совершенно выбившаяся из сил барышня сталкивается с почтальоном.
/ И вдруг, ни с того ни с сего, начинает судорожно рыться в его гигантской почтовой сумке.
/ Почтальон хватает барышню за плечи и отшвыривает от себя.
/ Барышня влетает в дощатую конструкцию, обклеенную брачными объявлениями, проламывая ее.
/ Оказавшись за такой решеткой, она тут же начинает биться, как пойманная рыба, пытаясь высвободиться.
/ В конце концов ей удается вырваться на свободу, протиснувшись через решетку, эту рыболовную сеть.
/ На дальнем плане решетка, – наплыв, и она превращается в окно лестничной площадки. Барышня стоит перед последним лестничным пролетом.
/ На пол-этажа выше – последняя дверь.
/ Набравшись мужества, барышня преодолевает последние ступеньки.
/ И звонит в дверь.
/ Открывает ей тот самый молодой человек в маске.
/ Барышня хочет ворваться в квартиру, но перед ее носом дверь захлопывается.
/ Озадаченная барышня тотчас звонит еще раз.
/ Напрасно. Она долго ждет.
/ Потом медленно спускается по ступенькам.
/ Останавливается там, где заканчивается лестничный пролет.
/ Пытается что-то сообразить.
/ Снова поднимается к той двери и звонит.
/ Снова напрасно ждет.
/ Снова спускается на один лестничный пролет.
/ Задумывается, взглядывает вверх, на ту дверь, нерешительно и без надежды еще раз к ней возвращается.
/ Звонит, напрасно ждет какое-то время.
/ Затем очень медленно спускается вниз – теперь на два лестничных пролета и три ступеньки.
/ Но там быстро разворачивается, бежит вверх по лестнице и всем своим телом наваливается на дверь, которая, поддавшись, обрушивается.
3.
/ Внутри – человек в маске. Он вообще не обращает внимания на барышню, он выхватывает из воздуха яйца и вновь их отбрасывает. / Яйца прыгают и скачут вокруг него. Некоторые разбиваются.
/ Барышня, которая только что выломала дверь и стремительно влетела в комнату, останавливается и вежливо здоровается.
/ Мужчина, не обращая на нее внимания, продолжает забавляться с яйцами. Барышня какое-то время стоит в нерешительности, потом произносит свое приветствие еще раз.
/ И опять мужчина никак на это не реагирует.
/ Тогда барышня энергично подходит к нему и хватает за руку.
/ Мужчина поворачивается к ней спиной, чтобы она ему не мешала.
/ Барышня – с перекошенным от гнева лицом – хватает его за плечи и встряхивает.
/ Внезапно в комнате возникает гигантского роста чиновник из ведомства записей актов гражданского состояния; одет он в сюртук и цилиндр. В руке – подъятый пламенеющий меч.
/ Перед ним: мужчина и барышня, по-военному щелкнув каблуками, берутся за руки.
/ Меч чиновника превращается в шарф.
/ Чиновник обходит вокруг этих двоих, замыкая их в сияющее кольцо.
/ После чего исчезает так же внезапно, как появился, – пройдя сквозь стену.
/ Мужчина и барышня садятся за стол друг против друга.
/ Они беседуют, но без особого интереса: как если бы каждый из этих двоих говорил мимо другого. Оба корчат гримасы. Внезапно барышня вскакивает.
/ Мужчина берет свою шляпу, целует жену в лоб и покидает комнату.
/ Женщина подходит к окну.
/ Дети в парках играют с мячом, дети на строительных площадках копаются в песке, повсюду смеющиеся детские лица. (Весна.)
/ Мужчина заходит в ведомство записей актов гражданского состояния.
/ Тот самый чиновник со слов мужчины вносит в большую книгу запись о родившемся ребенке. / Обстановка в доме молодых супругов убогая: замурзанные дети, совсем маленькие и побольше. Между ними мечется отчаявшаяся женщина.
/ Мужчина стоит у окна, смотрит вниз на улицу.
/ Цветущие деревья, юные барышни, автомобили, мчащиеся по светлым проселочным дорогам.
/ Мужчина берет шляпу.
/ И отправляется в ведомство записей актов гражданского состояния.
/ Тот же чиновник вносит в ту же книгу запись о новом ребенке.
/ Женщина стоит у окна.
/ Внизу дети: в парках они перебрасываются
снежками, на строительных площадках катаются на санках. Смеющиеся детские лица. (Зима.)
/ Мужчина вновь отправляется в бюро записей актов гражданского состояния, и т. д.
/ Девять мужчин в масках проходят мимо дома.
/ Женщина выбегает на лестницу, будто хочет последовать за ними.
/ Но шаги ее замедляются, лицо делается все задумчивее, и она возвращается в комнату.
/ Опять убогая домашняя обстановка, заброшенные дети.
/ Мужчина приходит домой, не здоровается с женой, со злостью кидает шляпу на кровать.
/ Самые младшие дети плачут.
/ Здание суда, где решается дело о разводе. Судья: перед ним, в кольце, два очень маленьких человечка, которые, совершая порывистые движения в разных направлениях, пытаются разойтись. Поняв, что это не получится, они поворачиваются лицом друг к другу и начинают браниться.
/ Судья протягивает руки в пространство между ними и отодвигает их друг от друга.
/ Кольцо при этом ломается.
/ Барышня поспешно убегает, держа в руках половинку кольца.
/ Барышня с половинкой кольца очень быстро бежит по улицам.
/ Какой-то мужчина в маске оборачивается и смотрит ей вслед.
/ Начинает ее преследовать.
/ На перекрестке барышня пробегает мимо еще одного мужчины, чье лицо тоже скрыто маской.
/ Этот мужчина присоединяется к первому.
/ Барышня бежит теперь еще быстрее.
/ Ее преследует все больше и больше мужчин.
/ В конце концов барышня отбрасывает половинку кольца. Половинка кольца превращается в яичные скорлупки.
/ Яичные скорлупки катятся вслед за барышней, настигают ее.
/ Эти яичные скорлупки облепляют барышню, обволакивают ее целиком.
/ Образовавшееся яйцо быстро, все быстрее катится прочь.
/ Мужчины в масках – их много – бегут и бегут.
/ Яйцо же катится вниз по откосу.
/ Оно скатывается прямо под бок к фарфоровой курице.
/ Мужчины тоже катятся по тому же откосу. Они перекувыркиваются, перекатываются, как шары, некоторые останавливаются и лежат неподвижно, некоторым удается подняться…
/ Мужчины столпились вокруг фарфоровой курицы.
/ Куриная голова крупным планом. Курица моргает, веки у нее из гипса.
1925–1930
Послесловие
Занимаясь, как главный редактор, составлением этого номера, я руководствовался намерением показать магистральный путь развития визуального искусства, его основные тенденции. По сути, программа моего журнала состоит вот в чем: он должен отражать проблематику современных художественных форм, точно показывать взаимоотношения между всеми видами искусства, но прежде всего выявлять ту связь, которая существует между живописью, фотографией и кино.
Чтобы документально подтвердить идею единства искусства, я выбрал богатое и многообразное творчество одного-единственного художника – Л. Мохой-Надя, который, исходя из собственного опыта и на основе своей работы, уже сумел сказать очень многое по поводу этой проблемы. Мохой-Надь построил для своего творчества настолько широкий фундамент, что мы вряд ли обнаружим что-нибудь подобное у других современных художников. Мне остается лишь добавить задним числом, что я даже и не пытался дать читателям исчерпывающее представление об этом художнике (в тоненькой журнальной тетради добиться такого невозможно, да и Зигфрид Гидион включил в свое вступление лишь самую необходимую информацию). Скорее, здесь предпринята попытка выхватить из всего творчества Мохой-Надя одну специальную проблему: проблему света, которая, несомненно, – чему способствуют новые технические возможности – станет доминирующей художественной проблемой ближайших десятилетий, а может быть, и веков. Эта тенденция определенно находит выражение уже в живописи девятнадцатого и начала двадцатого века, и потому было бы неправильно говорить только о пространственной проблематике новой живописи. Исследования света как такового позволили прояснить и его особую пространственно-временную функцию. Но все-таки главной, синтетической проблемой остается сам свет. Вся абстрактная живопись является первым шагом к новым формам моделирования света. И нам предстоят дальнейшие шаги на этом пути.
По моему мнению, рукотворная живопись есть не более чем важный педагогический момент – определенная стадия в воспитании как художника, так и созерцателя, без которой нам трудно было бы представить себе будущее оптического моделирования. Один пример: преобладающие сегодня тематические фильмы утратят свою значимость – именно в тематическом, а не в художественном аспекте, – как только будут найдены окончательные решения для рассматриваемых в них задач по социальному обустройству жизни. И тогда – наряду с другими жанрами абстрактного искусства – на первый план выдвинется абстрактный фильм. Поскольку уже сегодня мы видим выдающиеся достижения первопроходцев жанра абстрактного фильма, мы вправе ожидать, что этот жанр и в дальнейшем будет искать для себя новые пути.
Картины и рисунки Мохой-Надя в сущности представляют собой подготовительные эскизы к протяженному ряду абстрактных фильмов. Больше того,
их можно охарактеризовать как проекты статичных фаз абстрактных фильмов (даже если сам живописец создавал их именно как станковые картины). Потому что не только от самих этих картин, но и от связанных с ними технических новшеств абстрактное кино уже сейчас получает важные импульсы.
Бескамерная фотосъемка, фотограмма, тоже ведет к новой форме абстрактного фильма. И, опять– таки, многочисленные фотограммы Мохой-Надя должны рассматриваться как части абстрактных фильмов, основанные исключительно на продуктивности самого света. В той же связи Мохой-Надь разрабатывал и идею игр с отраженным светом, в свободном или закрытом пространстве.
К сожалению, проблемы абстрактного искусства сегодня очень часто понимаются неправильно. Абстрактное, беспредметное искусство люди пытаются взвешивать на контрольных весах социализма. Я готов признать, что сейчас существует потребность в активном революционном искусстве, ставящем себя на службу культурной борьбе за новые формы жизни (за новый общественный и экономический порядок). Однако нужно ясно осознавать: такое активное искусство, сколь бы важным оно ни было (прежде всего, в качестве оружия), находится в стороне от магистрального пути развития искусства – как изолированный период в его, искусства, истории. Такое активное искусство не продвигает развитие искусства в целом ни на шаг дальше (или, в лучшем случае, продвигает косвенным образом – поскольку способствует общественным изменениям).
В не очень отдаленном будущем искусство как целостность вступит в период абстракционизма. Но уже сегодня авангард борется за новые художественные формы. И реализует такие формы экспериментальным путем, несмотря на чудовищные технические трудности.
Март Стам (амстердамский архитектор), вернувшись из СССР, поведал мне примечательную историю. Я перескажу ее здесь своими словами, поскольку она показывает необходимость развития одной большой области абстрактного искусства – игр с отраженным светом.
Март Стам занимался разработкой проекта нового индустриального города – Магнитогорска. Решающее слово, как обычно, оставалось за рабочими. «Ты хорошо это сделал, – сказал самый умный из них после долгого и серьезного обсуждения, – но все-таки чего-то здесь не хватает! Я однажды побывал в Берлине; и как-то вечером прошелся по Фридрихштрассе. Знаешь, там такие большие затененные фасады домов, и на них вспыхивают многоцветные подвижные огни реклам – вот это была красота! И как раз этого нам не хватает в твоем проекте. Я хочу, чтобы и в Магнитогорске была своя Фридрихштрассе!» Когда Март Стам рассказал этот эпизод, слушатели усмехнулись. И заговорили о реакционных вкусах русского рабочего: о том, что этот рабочий, несмотря на господство социализма, хочет иметь какие-то вещи, которые он с завистью подсмотрел у враждебного капиталистического соседа. Может, в такой оценке и есть какая-то доля правды – но в данном случае советский рабочий был прав. Он видит в проекте нового города удачную организацию пространств, предназначенных для проживания, работы и отдыха; видит, что его насущные жизненные потребности будут удовлетворены. Но социалистический рабочий хочет иметь, сверх того, еще и творческое культурное богатство, взаимосвязанное с повседневным вегетативным существованием. Во время поездки в Берлин, завороженный эффектной, но неупорядоченной путаницей световых реклам на Фридрихштрассе, он, сам того не сознавая, думал о световой игре в свободном пространстве. Конечно, ни один прогрессивный архитектор не захочет в только что спроектированном социалистическом жилом комплексе реконструировать паноптикум световых реклам, характерных для капиталистического мегаполиса. Однако потребность освобожденных тружеников в культурном избытке – в световых играх под открытым небом – вполне оправдана. И это их желание нужно осуществить на практике. Проект городской световой игры, разработанный Мохой-Надем, будет здесь актуален.
Все, что Мохой-Надь в этом плане предусмотрел: потребность в световых впечатлениях, световых фресках, усовершенствованных формах игры с отраженным светом; необходимость дальнейшей разработки техники использования прожекторных пушек, создания проекций на облаках, световых игр в закрытом пространстве, а в конечном счете и абстрактного абсолютного фильма, – все это в самом ближайшем будущем окажется в центре художественных интересов.
Фр. Каливода, Брно, 1936
Меланхолия ради будущего
В начале 1936 года международная общественность узнала об удивительной публикации, которая появилась в столице Моравии Брюнне/Брно и имела примечательный заголовок: Telehor: международный журнал по визуальной культуре. Это издание – со спиральным переплетом, новейшей авангардной типографикой и текстами на четырех языках – сразу стало необходимой частью актуальных дискуссий об искусстве и средствах массовой информации. № 1–2 журнала «Telehor», основателем и издателем которого был Франтишек Каливода, двадцатитрехлетний моравский архитектор и горячий поклонник киноискусства, целиком посвящен творчеству Ласло Мохой-Надя.
Ласло Мохой-Надь – один из самых влиятельных мыслителей, дизайнеров и педагогов (в сфере художественного образования) первой половины XX века. В 1923 году Вальтер Гропиус пригласил его в качестве преподавателя в Баухауз, а в 1937-м Мохой-Надь основал в Чикаго «Новый Баухауз». Как пионер междисциплинарного подхода к искусству, он выступал против традиционной иерархии художественных форм, развивал теории того, что позднее произвело фурор и получило название «расширенного кино», а также начал думать об искусстве, применяя к нему понятия «системы» и «материальности». Таким образом он создал фундамент для обращения искусства, после Второй мировой войны, к цифровым средствам массовой информации. Уже в середине 1920-х годов
Мохой-Надь замечал усиление рекламы и пропаганды, распространение таких СМИ, как иллюстрированные журналы, фильмы, радио и телевидение (тогда только возникавшее), а также концентрацию человеческих сообществ во все более урбанизированном мире. Он понял, что феномен воспроизводимости произведений искусства во всех СМИ – новых и старых, визуальных и аудитивных – предъявляет небывалые, чрезмерные требования чувственному восприятию человека. Необходимы новые навыки и особая подготовка, чтобы соответствовать этой принципиально новой ситуации. Поэтому центром проекта Мохой-Надя было не столько искусство как таковое, сколько кардинально реформированная педагогика – «тренировка чувственного восприятия», неразрывно связанная с переменами в обществе.
Мохой-Надь поддерживал контакты со многими советскими художниками. На его мышление и искусство сильно повлиял русский авангард, особенно конструктивисты и супрематисты. В 1922 году Мохой-Надь вместе с венгерским искусствоведом Альфредом Кемени работал над манифестом «Динамическо-конструктивистская энергетическая система». Этот манифест был проникнут идеями Александра Богданова – белорусского философа, одного из основателей Пролеткульта. Кемени в 1921 году побывал в Москве и установил тесные контакты с тамошними конструктивистами, а также с сотрудниками ГИНХУК (Государственного института художественной культуры). Когда, в конце 1923 года, Мохой-Надь начал планировать издание книжной серии Баухауза, он обратился с письмом к Александру Родченко, попросив принять участие в подготовке книги о конструктивизме. Поскольку этот план не осуществился, Мохой-Надь в 1927 году, в Дессау (где тогда располагалась школа Баухауза), встретился с Малевичем, и в том же году увидела свет книга Малевича «Die Gegenstandlose Welt» («Беспредметный мир») – его первая большая публикация на иностранном языке. Дзига Вертов познакомился с Мохой-Надем, когда в 1929 году приехал в Штутгарт, чтобы представить свой фильм «Человек с киноаппаратом» и прочитать лекции о советском киноискусстве на выставке «Фильм и Фото». Мохой-Надь поспособствовал тому, что фильм Дзиги Вертова потом многократно демонстрировался в европейских странах. Мохой-Надь также встречался с Владимиром Маяковским, Ильей Эренбургом и Эль Лисицким (с которым поддерживал дружеские отношения на протяжении трех лет, с начала 1922 года). Шесть работ Мохой-Надя экспонировались на Первой Всеобщей германской художественной выставке, показанной в 1924 году в Москве, Ленинграде и Саратове. Фотографии, сделанные Мохой-Надем, периодически публиковались в советских журналах «Новый Леф» и «Нова Генерація», но самой значительной его публикацией в России стала книга «Malerei, Photographie, Film» («Живопись, фотография, фильм», 1925), изданная в 1929 году под названием «Живопись или фотография» в переводе А.Н. Телешева как один из выпусков «Библиотеки журнала “Советское фото”». Так состоялась первая – за пределами Германии – публикация этого основополагающего для начала XX века труда по теории средств массовой информации, но она не получила большого резонанса, поскольку к тому времени общественный настрой в Советском Союзе уже начал меняться[7].