Любимая поза римлян сменилась позой Андромахи[9], и я испытал холод игл Жюстины и их сладкую боль, но оргазм не наступает, а напряжение растет, словно поднимаясь по витой лестнице к вершине башни, подобно музыке Баха, с круга на круг. Я знаю, что мы достигнем пика только в той позе, что принесет нам смерть.
Сладостная истома становится нестерпимой, и я притягиваю Жюстину к себе, принимая нож в свое сердце. Все затопила боль, и сквозь боль я слышу ее крик и чувствую частые ритмичные объятия той орхидеи, в которую я врос, зная о неизбежной смерти.
Мы летим в хрустальный шатер над жертвенным камнем, сияющий, как первозданный свет. А внизу, на белом мраморе, истекают кровью наши тела, и толпа верующих благоговейно ждет момента, когда служитель храма позволит им омочить в ней платки.
Я очнулся на кровати рядом с Жюстиной. Небесный Доктор, улыбаясь, смотрит на нас. Снимает иглы. Жюстина садится, поджав под себя ноги, и придвигается к нему. Целует одну руку, другую. Сползает на пол, встает на колени, и губы касаются сапог.
Мастер вопросительно смотрит на меня. Позволю ли я своей сабе так вести себя с чужим Доминантом. Позволю! Еще как позволю! Я прекрасно понимаю ее чувства.
– Спасибо! – сказал я. – Так хорошо никогда не было.
Небесный Доктор кивнул и благосклонно улыбнулся.
– Плохому не научу.
Внимательно посмотрел на меня, потом на Жюстину. Выложил на стол распечатку с изображением человеческого тела и отмеченными на нем точками.
– Берите! Это то, что вам требуется. Больше никакой атлас не подойдет. А я вам больше не нужен, моя миссия выполнена. Теперь будете путешествовать вдвоем.
– Док! – После такого, обращение на «вы» кажется абсурдным, а длинный ник гостя очень хочется редуцировать. – Это ты был распорядителем жертвоприношения в храме?
– Конечно. Так что, может быть, еще встретимся в иных мирах. Думаю, это не последний ваш храм. – Особенно не увлекайтесь, – предостерегает он, надевая шляпу. – Каждое такое путешествие – сильный стресс. Так что больше раза в неделю развлекаться не советую. Лучше бы вообще раз в месяц.
Я размышляю о человеческих жертвоприношениях, об исторических аналогах ритуала, участниками которого нам довелось стать. Человеческие жертвоприношения существовали у многих народов, например у славян, но наиболее масштабными, яркими и ритуализированными они были у ацтеков. В жертву приносили пленников, захваченных в сражениях. И тому существовало мифологическое объяснение.
Боги ацтеков вечно боролись друг с другом. То один, то другой бог превращался в Солнце и обретал власть над миром, но его соперник насылал катастрофу и изгонял его с неба. За мировыми катастрофами следовало новое возрождение мира и всего живого, включая человека. Промежуток между возрождением и новой гибелью мира назывался «эпохой» или «Солнцем». Их было пять: четыре «доисторические» предшествуют пятой, которая продолжается и поныне. Каждую из эпох согревало собственное Солнце, поскольку после очередной катастрофы происходило и обновление неба.
Напоминает розенкрейцеровскую теорию пяти лун, популярную среди немецких фашистов. Там эпохи соответствовали лунам, которые последовательно гибли, падая на землю и вызывая глобальную катастрофу. Всего лун пять, нынешняя – последняя. Видимо, красивой оккультной, мистической или мифологической теорией можно оправдать любые зверства.
У ацтеков каждое из Солнц, или мировых периодов, имело свое название в зависимости от того, какие бедствия сопровождали его гибель: «Солнце воды» завершилось потопом, «Солнце ветра» – ураганом, «Солнце огня» – землетрясением, а четвертое Солнце завершилось мировым голодом и кровавым дождем.
Пятое Солнце началось с совета богов, где было решено, что один из них принесет себя в жертву и станет новым Солнцем. И самый маленький, смиренный и покрытый нарывами и струпьями бог бросился в огонь и возродился в образе Солнца. Так Солнце родилось от крови жертвоприношения. Однако оно стояло в небе и не двигалось. Тогда все остальные боги тоже принесли себя в жертву, и Солнце, наконец, тронулось с места и поплыло в зенит.
Солнце символизировал орел – птица мощная, гордая и кровожадная. Каждый день Солнце, подобно орлу, совершает путь по небу, и каждую ночь в подземном мире ведет борьбу с силами мрака за право утром появиться на востоке и вновь согреть и осветить мир. Силы же мрака и ночи олицетворяет ягуар с его ночным образом жизни и пятнистой шкурой, подобной ночному небу, усыпанному звездами.
Чтобы Солнце имело достаточно сил для борьбы, его жизнь необходимо поддерживать человеческой кровью. Так человечество приняло на себя роль богов, принося себя в жертву ради сохранения мироздания. Однако в человеческих силах только отдалить катастрофу, которую, согласно подсчетам древних астрологов, нужно ожидать в конце каждого пятьдесят второго года (в этот день совпадали два календаря: ритуальный и солнечный). Поэтому по истечении очередного 52-летнего периода ацтеки отмечали грандиозный праздник «Нового огня», символизировавший продолжение жизни пятого Солнца. Четыре дня они постились, готовясь к концу мира. В городах и деревнях гасили огни, дома тщательно убирали, выбрасывали старую посуду и даже старые фигурки богов. В последний вечер люди садились на крыши домов, повернувшись на восток, чтобы видеть, возобновит ли Солнце свой путь.
Поскольку солнце благополучно поднималось на востоке, начало нового цикла отмечали тщательно разработанной церемонией. В полночь процессия жрецов, одетых как главные боги ацтеков, шла из Теночтитлана (Мехико) на холм Звезды, который и ныне находится между городами Франсиско-Колуакан и Истапалапа. Название он получил по ритуалу ожидания «Утренней звезды» – Венеры, предвестницы восхода Солнца. Ее появление означало, что конца мира не будет и на этот раз. Жрецы трением зажигали новый огонь, совершали жертвоприношение, а затем торжественной процессией доставляли огонь в храмы, и уже от него загорались очаги в домах.
Ацтеки считали себя «народом Солнца», избранным для того, чтобы отсрочить мировую катастрофу, единственным племенем, способным спасти пятое Солнце от гибели и, значит, поставленным над всеми другими. Жестокие войны и кровавые жертвоприношения оправдывались этой глобальной целью – накормить Солнце кровью, чтобы поддержать существование мира.
Очередная война с соседним племенем, очередная победа. Ацтекское войско возвращается домой с толпой плачущих пленников – они знают, что всех их принесут в жертву. Пленников разделяют между общинами-кварталами главного города ацтеков Теночтитлана, чтобы их хорошо содержали и охраняли, пока до них не дойдет очередь. Кровавые жертвоприношения и ритуалы будут продолжаться много дней подряд.
Между будущей жертвой и тем, кто совершал жертвоприношение, возникало что-то вроде мистического родства. Когда воин брал человека в плен, он говорил: «Вот мой возлюбленный сын». А пленный отвечал: «Вот мой почтенный отец». В представлении ацтеков они были одной семьей и одной плотью.
По случаю празднования большой победы ацтекский правитель (или тлатоани, «тот, кто приказывает») Мотекусома I приказал сделать большой камень-алтарь для жертвоприношений – «Камень Солнца». Резчики по камню высекли на его круглой горизонтальной поверхности стилизованное изображение Солнца с углублением в центре для крови жертв. На боковых сторонах изобразили эпизоды победоносных войн, выигранных, благодаря помощи бога Солнца. Камень водрузили на платформу высотой в человеческий рост, поближе к божеству, чтобы быстрее доходили жертвы и молитвы. Туда вели четыре лестницы, по одной на сторону света.
На церемонию приглашены правители союзных и покоренных городов. Пленникам дают пьянящий наркосодержащий напиток, чтобы смягчить ужас смерти и страдания. Иногда жертвы теряют сознание, и их приходится силой тащить к алтарю, но большинство пленников идут на смерть добровольно, потому что воин, погибший на жертвенном камне, станет «спутником орла», то есть войдет в свиту Солнца и будет сопровождать его в небесном пути.
Мотекусома открывает праздник, с помощью нескольких жрецов принеся в жертву на «Камне Солнца» первых обреченных. Четыре жреца берут их за руки и ноги, пятый – держит голову, а правитель ритуальным зазубренным ножом вскрывает им грудь и вырывает сердце. Оно еще живое и бьется в его руке, под возгласы присутствующих он поднимает его вверх, к Солнцу, показывая божеству его пищу. Кровь стекает по желобу на камне в деревянный или каменный сосуд – «орлиное блюдо», туда же бросают сердце.
Со времен Мотекусомы I введена особая инаугурационная церемония – «мытье ног (в крови)», в ходе которой всякий новый тлатоани, начиная правление, приносил кровавые жертвы в честь племенного бога Уитсилопочтли, который считался воплощением Солнца. А для жертвоприношений нужны пленники. Поэтому перед инаугурацией ацтекские правители вели инаугурационные войны с целью захвата пленных.
В тысяча пятьсот семнадцатом году другой ацтекский правитель Мотекусома II начал войну против городов-государств Тлашкала и Уэшотцинко. Первая битва не принесла успеха. Разгневанный правитель приказал холодно, без почестей, встретить вернувшихся воинов. Но в новом сражении взяли в плен много людей, что служило критерием успеха, и тлатоани был доволен. Были устроены жертвоприношения пленников в честь богини плодородия Тонатцин, которые по жестокости превзошли все, что было ранее. Пленных разделили на три группы. Первых принесли в жертву традиционным способом: рассекли грудь и вырвали сердце. Вторым повезло меньше: обреченных сначала поджарили на жаровне, а потом, уже у полумертвых, вырвали сердца. Для третьих у храма Тонатцин построили эшафот со столбами. Пленников привязывали к ним и убивали стрелами. Тлашкальцы и уэшотцинки были потрясены жестокостью, они тоже практиковали человеческие жертвоприношения, но считали, что пленник должен умирать на жертвенном камне не мучительной смертью (это не казнь), а легко и быстро. Действительно, зачем? Если нужна кровь, чтобы оросить землю для повышения плодородия или накормить Солнце, и сердце, чтобы поддержать жизнь божества, какой смысл в столбах, стрелах и жаровнях?
Зачем? Чтобы смотреть на это горящими глазами, чтобы чаще билось сердце и учащалось дыхание, чтобы наслаждаться мучениями жертв.
В отместку уэшотцинки направили в Теночтитлан лазутчиков, которые ночью сожгли храм кровожадной богини.
Тлашкальцы тоже не остались в долгу. Три года спустя они поддержали испанцев, а в 1521 году Теночтитлан был взят, множество домов разрушено, а хранилище с рукописями сожжено. Последний ацтекский тлатоани Куаутемок был захвачен в плен. Он готовился к смерти, но испанцы долго пытали его, надеясь выведать, где спрятано ацтекское золото. Ничего не добились. Тогда они обвинили бывшего правителя в попытке поднять восстание, и он был повешен, а тело сожжено. Так погибла империя ацтеков.
Кабош
Илья Полевич – старый знакомец и регулярно пользуется услугами клиники. Телевизионщик. Хотя я бы предпочел газетчика. Зато неравнодушен к выборам.
Я нанес ему на лицо метки. Именно здесь, в этих точках, следует сделать инъекции ботокса[10], чтобы морщины максимально разгладились.
– Полгода продержится? – спрашивает Илья.
– Полгода и продержится. Больше тридцатника никто не даст.
– Лады.
– Слушай, ты знаешь такого депутата Пеотровского?
– Сволочь-то эту? Знаю.
– И как?
– Да никак. Постоянный представитель партии власти. Каждый раз разной, но всегда власти. Много их таких! Пока на плаву. Серега, а тебе-то зачем? С каких это пор ты политикой заинтересовался?
– Случайно. У меня интересный материал есть про этого Пеотровского.
Полевич напрягся, как собака, почуявшая зайца.
– Какого рода материал?
– Дневник его дочери.
– Педофилия?
– Увы! Не так круто… Она была из нашей тусовки.
Илья в курсе моих нетрадиционных сексуальный предпочтений, но, как человек творческий и умный, относится к ним с завидным спокойствием (у всех свои тараканы!) и даже причастным интересом (хоть бы раз на вечеринку позвал!).
– Ага! Для обывателя сойдет. Подать надо правильным образом. Почему «была»?
– Умерла. Острая коронарная недостаточность. Но господин Пеотровский обвиняет ее мужа в убийстве.
– Еще интереснее. Успешно обвиняет?
– Человек в тюрьме.
– Друг твой?
– Да.
– Знаешь… Мы ведь его партию поддерживаем…
– А из газетчиков кто-нибудь? Неужели не клюнут?
– Должны. Есть у меня на примете… Материал, как я понимаю, бесплатный?
– Благотворительность!
Он рассмеялся.
– Нет, я интересуюсь, оплатит ли кто-нибудь публикацию.
– Разве во время предвыборной кампании это не поднимет тиражи?
– Может быть. Ладно, посодействую. Но ничего не обещаю.
– Сколько это может стоить?
– Не бери в голову! Здесь и спонсора найти не проблема!
«Идиот!» – сказал я себе, когда он ушел. Ну зачем раньше времени помянул Маркиза и дал понять, что заинтересован в публикации? Надо было сыграть продавца, а не покупателя.
Вздохнул. Выглянул в окно. Там ждало черное «Ауди» Джин.
Спустился вниз. Джин вышла из машины и открыла дверь.
– Садитесь, Господин.
Я кивнул.
Вообще-то я люблю водить машину, но последние несколько дней дергаюсь и нервничаю. Пару раз чуть не влетел в аварию. А тут Джин, наконец, получила из ремонта свою любимую тачку и вызвалась поработать моим личным шофером. Честно говоря, я рад. Вести машину – тоже работа, когда голова забита ментами и адвокатами, лучше спокойно откинуться на сиденье и позволить себя везти. Я согласился. Джин просто счастлива (ну теперь не разобьется «драгоценный Господин»).
Она вопросительно смотрит на меня.
– На дачу, – говорю я. – Готова?
– Да, Господин.
Джин – хозяйка мелкой риелторской фирмы. Дела идут не ахти как, но на хлеб с маслом и икоркой хватает. А где-то у истоков трудовой биографии лежит мертвым грузом незаконченное медицинское образование. Впрочем, не совсем мертвым. А иголки?
Руководящие должности далеко не так характерны для мазохистов, как принято думать. Типичный стереотип: приходит с работы большой начальник (начальница), становится на колени перед каким-нибудь мелким клерком и делает земной поклон, вытянув вперед руки: «Здравствуйте, Господин!»
Реально роли в жизни и в Теме не так уж сильно различаются. Тот, кто руководит на работе, и в Теме в большинстве случаев Топ. Мазохисты более склонны к интеллектуальной деятельности или принятию ответственных решений, при этом оставаясь на вторых ролях. Например, работать аналитиком в банке, как Жюстина. Самая мазохистская должность.
Впрочем, Джин – свитч. Приятно иметь рабыней бывшую госпожу. Тешит самолюбие.
Мы подъехали к дому. Я вышел из машины, Джин поставила ее в гараж. Холодно. Снег лежит на верхушках сосен.
Я поднялся по лестнице, Джин за мной, на шаг сзади.
Плюхнулся в кресло перед камином. Она разожгла огонь и помогла мне снять сапоги.
Преклонила колени и подала мне ошейник. Я защелкнул его у нее на шее. Я позволяю Джин снимать ошейник, когда она считает нужным, и ключ всегда у нее. По заморским представлениям, прописанным на многочисленных сайтах, это не совсем правильно, но я не собираюсь портить своей сабе бизнес. Это украшение смотрится слишком странно на шее главы фирмы. Вряд ли кто-нибудь из клиентов подумает о БДСМ, все-таки это движение малоизвестно, зато легко могут заподозрить в любви к «хэви металл» или гонке на мотоциклах. А оно надо? По мнению большинства обывателей, сие достойно только тинэйджеров, и доверия к фирме не прибавляет.
– Ужинать будем? – поинтересовался я.
– Да, Господин.
Джин ушла готовить.
Я бы с удовольствием закурил, но на этот раз сдержался.
Она появилась с подносом в руках в маленьком черном платье, столь любимом француженками, с блестящим ошейником на шее. С темными вьющимися волосами, разбросанными по плечам и алыми губами, как у племенной рабыни из Ара в романе Джона Нормана. Подает тушеное мясо, пахнущее имбирем и гвоздикой.
– Господин будет чай или глинтвейн?
– Чай. И ты тоже.
Она напряглась, потом улыбнулась. Она знает, что означает «чай».
Принесла себе порцию. Вопросительно смотрит на меня.
– Садись за стол, – великодушно говорю я.
Место раба у ног господина, но в случае ужина это неудобно.
После чая она села у ног.
Стемнело. В камине догорает огонь.
– Джин, надо собрать передачу для Маркиза. Теперь можно.
При трехдневном задержании передачи не положены, но Андрею продлили срок до десяти дней.
Мы идем на кухню. Укладываем в ящик сыр, колбасу, мясные и рыбные консервы, баночку красной икры, соль, сахар, конфеты и варенье. Я подозреваю, что часть продуктов завернут по неведомым нам причинам, но все равно не известно, что можно, а что нельзя.
– Ну все, – говорю я. – Теперь в душ.
Пока она мылась, я спустился в подвал, проверил девайсы, выложил лекарства на видное место.
Возвращаюсь: она уже ждет у камина, с мокрыми волосами, платье на ней. Я усомнился в необходимости последней детали. Да ладно! Зато его можно красиво снять.
– Пойдем, Джин! – властно говорю я.
Мы спустились в подвал, полностью отделанный и стилизованный под подвал средневекового замка.
– Зажги свечи!
Она зажигает свечи в высоких подсвечниках вдоль стен под романской аркой. И они освещают плети, кнуты и наручники, висящие на стене, и цепи с кольцами, вделанными в стену.
– Кольца, серьги снять! – Я указываю на столик рядом с лекарствами.
– Раздевайся!
Развязала лямки черного платья, и оно падает к ее ногам. Нижнего белья нет.
Ок. В общем-то, нагота не является необходимой. Есть любители средневековых рубищ или костюмов кошек, но, по-моему, нижнему одежда ни к чему.