Спрашиваю, что нужно сделать в России, чтобы шоу-бизнес порождал не только долларовых миллионеров, но и миллиардеров, как это происходит на Западе.
– Нужно победить в России пиратство, – уверенно откопал корень зла Александр Александрович. – Именно потому Майкл Джексон и Пол Маккартни являются миллиардерами, потому что они продают свои пластинки, а не потому что они выступают на корпоративных вечеринках. А у нас заработки артистов состоят фактически исключительно из пресловутых корпоративок, то есть это доход номер один. На втором месте, наверное, находятся кассовые концерты, а на третьем или четвертом находятся заработки от продажи пластинок. Во всем мире победа над пиратством создает цивилизованные условия для существования всей системы шоу-бизнеса.
Не хотелось его расстраивать, но пришлось сказать, что и на Западе этот вопрос еще не решен и одноклассники моего сыночка все скачивают из Интернета.
– Это другое явление, которое постигло всех в последние годы, крупнейшие мэйджоры на этом разоряются. Только что сообщили, что «Уорнер Бразерс» несет убытки. Мы говорим об артистах и об их состояниях. Что касается рекордкомпаний, то в вопросах скачивания есть разные методы, которые приведут к цивилизованному процессу. Пример: в какой-то степени с Вашей подачи, мы заключили соглашение с «NRJ». – В этом месте я великодушно махнула рукой, мол, «да, ладно Вам, кто старое помянет», и он продолжал: – При том, что «NRJ» устраивает огромное количество турне по всей Европе, с крупнейшими артистами, с крупнейшими звездами, мы в России пока cделать это не можем. По той причине, что для артиста это промотур. Промотур с радиостанцией, которая раскручивает его хиты, и благодаря этой раскрутке продаются пластинки. На Западе артисту выгодно выступать, он промоутирует себя через радио, а зарабатывает на пластинках, которые благодаря этому радио продаются. В России мы этого сделать не можем, потому что из России он копейки не получит. Поэтому мы вынуждены платить деньги, а поскольку артисты, на которых строится формат «NRJ» – крупнейшие артисты, мы пока, к сожалению, не можем себе этого позволить сами.
Интересуюсь, с чего все началось и откуда он родом.
– Я родился 4 января 1965 года в Москве.
Ого, исключение из миллионерских правил. Обычно москвичи в Москве успехов не добиваются.
– В семье московских интеллигентов, ученых, – продолжал Варин. – Мои родители закончили физфак МГУ, кандидаты наук. Оба физики. Папа умер совсем недавно, в декабре, царство ему небесное. Родители познакомились на физфаке МГУ, именно во время расцвета физфака, в конце 50-х – начале 60-х годов, когда спорили физики и лирики. Я шел по их стопам: окончил московскую школу в 1982 году с золотой медалью, но не поступил на физфак МГУ. Меня завалили, до сих пор не знаю, по какой причине. На решающем экзамене меня экзаменовали два члена парткома физфака.
На этом устном экзамене по физике, уже за решение задачи ставилась четверка, так как задача очень сложная. А я ее решил моментально, после этого меня отсадили на переднюю парту и начали прессовать по полной программе. В итоге сказали: «Два. Вы ничего не знаете». Для молодого человека очень серьезный шок. Это был единственный случай в 1982 году, когда центральная апелляционная комиссия всего МГУ приняла положительное решение, то есть сказала, что требуется переэкзаменовка. Сначала на апелляцию подают на факультете, но на факультете ее не приняли, а в МГУ приняли. Я не знаю, надо это рассказывать, или нет, но я не стал пересдавать, сильно на них обиделся, а для себя понял в тот момент, что серьезной тяги к физике я на самом деле никогда не испытывал. Может, в этот момент и произошел серьезный выбор собственного пути, потому что физфак МГУ – это был родительский выбор. Я хорошо учился по всем предметам, поэтому мне было все равно, и я поступил в Московский авиационный институт на факультет прикладной математики по той причине, что он находился рядом с моим домом. Мне сам институт очень понравился, когда я туда зашел, факультет тоже очень понравился, он был новый, свежий. В тот момент я возненавидел физику и понял, что всегда любил математику. Если вспомнить школьные годы, я выигрывал городские олимпиады по математике и истории, и никогда – по физике. В принципе у меня никогда не было так называемого физического чутья, особенно я не любил эксперименты. И когда я поступал на физфак, то родителям уже говорил, что, наверное, физика – это не совсем мое, а они мне всегда говорили: «Ты же теоретик!» В итоге, я левой ногой поступил на факультет прикладной математики в МАИ и никогда, ни одного дня, об этом не жалел.
А в первый же день до начала учебы, когда поступивших абитуриентов заставляли работать в библиотеке, переносить книги, так как строился новый корпус, я познакомился с людьми, с которыми с тех пор дружу всю жизнь. Уже можно говорить всю жизнь, потому что с того времени прошло двадцать пять лет. Мы оказались в одной группе, теперь вместе работаем и никогда не расстаемся.
В МАИ я учился пять лет, незабываемое, лучшее время для любого человека. В общежитии жили мои друзья, мои любимые девушки. Само по себе общежитие МАИ – и мир, и дом. Я, как и в школе, в институте хорошо учился, закончил его с красным дипломом и был ленинским стипендиатом. Для того, чтобы стать ленинским стипендиатом в МАИ, надо помимо активной общественной работы три сессии подряд сдать без четверок. Ленинская стипендия – это сто рублей.
Я присвистнула, хоть и сама не знаю, сколько это, но помню по книжкам и рассказам очевидцев, что круто.
– Обычная стипендия, которую еще не все получали, была сорок рублей, повышенная, когда у тебя почти все пятерки, какое-то количество четверок допускалось – пятьдесят рублей. А ленинских стипендиатов было человека два-три на более чем десять тысяч студентов. Эта стипендия утверждалась аж в райкоме партии...
Родители, наверное, очень гордились сыночком.
– Да. – Взгляд Варина потеплел и из коршунско-шоу-бизнесовского превратился в карамельно-мармеладно-медовый. – У меня до сих пор сохранились вырезки из газеты «Пропеллер», многотиражки МАИ, в которой есть моя фотография, ленинского стипендиата. На самом деле учеба была совершенно не главной. Потому что МАИ – это клуб, он же был и закрытым военным космическим заведением. Сейчас в МАИ появились чернокожие студенты, а тогда была шутка: когда появится первый негр в МАИ – Земля перевернется. Из-за того что он был закрыт, у него были мощные традиции, было реальное братство. Вообще, корни всего этого находятся в романтике еще довоенных полетов, а еще больший импульс в романтике космических полетов, потому что МАИ был базовый институт для нашей космической индустрии. Наш факультет прямого отношения к этому не имел, у нас был только один семестровый курс, посвященный летательным аппаратам. Выглядело это как страшный сон, все его страшно боялись, все пользовались «бомбами», но тем не менее все в МАИ были заряжены этой общей атмосферой. Я восемь лет подряд, начиная с 1984 года, ездил в студенческий строительный отряд в Астрахань, сначала бойцом, затем комиссаром. Это был большой отряд, сто пятьдесят—двести человек, в котором было большинство женщин, и это был отряд, в который никто не ездил, чтобы зарабатывать деньги. Ездили ради тусовки, а делали мы там роскошную по тем временам культурную программу, когда каждый день вечером и даже днем и утром в отряде были какие-то праздники, которые проводились с голливудским размахом, с невероятной креативностью.
– Вот, оказывается, откуда истоки шоу-бизнеса.
– Еще у меня был коллектив, и мы занимались тем, что выступали на сцене в ДК МАИ. Это профессиональная сцена, одна из лучших сцен в Москве. Это был театр, агитбригада, студенческие «капустники», юмористические спектакли. Такая круговерть, что даже на учебу времени не было. В сессию приходилось напрягаться, брать у хороших девушек с других групп конспекты и в таком жестком режиме всем этим заниматься.
То, что он способен совмещать ленинскую стипендию и «капустники», было понятно по тому, как он умудрялся совмещать мое интервью с суши и просмотром по висящему в зале ресторана гигантскому экрану хоккейного матча «Чехия – Россия».
Приступаю к своей обязательной программе вопрошания миллионеров – как он заработал свои первые сто долларов.
– Первые сто долларов я честно заработал в институте, в стройотряде – собирал арбузы и грузил их в вагоны.
– А первую тысячу долларов?
– Когда занимался бизнесом в 90-е годы. После окончания в 1988 году института, несмотря на то, что страна уже была другая и стали появляться кооперативы, я тем не менее пошел по пути, по которому было положено идти советскому выпускнику из отличного вуза, мальчику из хорошей семьи.
Я поступил в аспирантуру того же МАИ, что называется «оставили на кафедре». Это было очень престижно. Как сейчас помню, курс у нас был не очень большой, 80–90 человек, пять групп, и из курса составлялся приоритетный список людей на распределение. Понятно, что тому, кто первый заходил, было больше возможности остаться, а у последних – меньше. Я был первым в этом приоритетном списке, но значения это для меня не имело, потому что меня оставляли на кафедре, в аспирантуре. Что, помимо прочего, означало отсрочку от армии. При этом у нас была военная кафедра, по окончании которой нам присваивались офицерские звания. Как и все, я побывал на сборах, бегал огневые штурмовые полосы, потерял за один месяц 20 килограммов, бросал гранаты, все как положено. Мне показалось, что этого достаточно, хотя соприкосновение с армией мне доставило большое удовольствие. Возвращаясь к аспирантуре, хочу сказать, что ее окончание дает помимо институтского еще диплом исследователя, который означает, что ты сдал некие дисциплины, так называемые, кандидатские минимумы. В аспирантуре люди занимаются тем, что делают научные работы. Я такой научной работой начал заниматься еще в студенческие годы, занимался чистой математикой. Чистая потому, что эта наука не требует от человека ничего, кроме листа бумаги, ручки и его головы. Моя диссертация называлась «Свойства полулинейных уравнений эллиптического и параболического типа». Я оказался учеником Евгения Михайловича Ландиса, под его руководством решил некоторые задачи и защитил с успехом кандидатскую диссертацию. Это теория уравнений в частных производных, безумно сложная отрасль математики. Мне доставляло огромное удовольствие не столько занятие самой наукой, хотя это огромный кайф – решение задач, сколько общение с такими людьми, как Ландис. Потому что это человек, для которого знание пяти-шести языков является чем-то само собой разумеющимся. Энциклопедичность его знаний, их широта характерна людям XIX века. То, что я его застал, с ним разговаривал, общался, оставило в моей жизни огромный след.
А сейчас он общается и с Серегой, «Стрелками» и Веркой Сердючкой...
– Кстати, когда произошел переход от научной деятельности к бизнесу?
– Он произошел в 1993 году по той простой причине, что кандидатскую диссертацию я закончил, у меня появилась семья и я женился.
– Тоже, наверное, на «ботанике», то есть на научном сотруднике.
– Это была сотрудница кафедры. И дальше наступил голод, то есть ситуация, когда моя зарплата, несмотря на тяжелый труд, в пересчете в доллары составляла 10 долларов в месяц. Я прекрасно помню, когда я ваучер съел, то есть обменял на еду. Ребенка еще не было, но он должен был появиться. Это привело меня к кардинальному повороту, так как наукой, которой я занимался, нельзя было заниматься в полноги, в полруки, как, в общем, на мой взгляд, любым делом. Поэтому я эту тему бросил, хотя у меня была готова докторская диссертация. Чтобы защитить докторскую диссертацию, надо было опубликовать большую работу в большом математическом журнале.
У меня такая работа была готова, отрецензирована и принята в печать. Надо было эту работу просто отправить, а для того, чтобы ее отправить, надо было ее разметить, то есть подчеркнуть разным цветом греческие и латинские буквы в формулах, вставленных в текст, так как они были вписаны от руки. Я эту разметку не сделал, работу не отправил, все бросил. Я сказал, что больше этим не занимаюсь, и дальнейшая карьера меня больше не интересует.
– Ой, как рискованно, – по-матерински запричитала я. – Как можно все бросать, когда нет альтернативы?
– Я всегда был предприимчив, – мотнул упрямой сыновьей головой Варин, – и был уверен, что найду что-нибудь. Я просто пошел к своим друзьям, у которых был бизнес. Пошел работать, а не предпринимать. Это была фирма, которая занималась торговлей компьютерами и телевизорами. Я пришел и говорю: «Здрасте». И они мне: «Здрасте. У тебя будет зарплата сто долларов. Иди рекламой занимайся». Я пошел заниматься рекламой, хотя в этом ничего не понимал. Случилось так, что я начал быстро делать в этой фирме успешную карьеру. Я собрал всех своих друзей в тот отдел, который я возглавил. Мы издавали безумную газету, которая называлась «Дело в шляпе» и была похожа на современные гиды по развлечениям и шопингу, типа «Афиши». Коммерция появилась потом. Эта компания, в которой я работал, в тот момент приобрела пакет акций радиостанции «Авторадио». «Авторадио» продавалось, потому что изначально было организовано выходцами из милиции, они взяли кредит у какой-то братвы, криминальной до предела, через полгода деньги кончились, те же знакомые из МАИ пришли и сказали: «Беда, нужно что-нибудь сделать». Я пришел к своим боссам и сказал: «Ребята, радио – это круто». Тогда радио – это было очень круто, потому что их было мало, все они были безумно модными. И мы начали заниматься «Авторадио» и сделали на нем проект, который назывался «Второе дыхание». Это был первый проект для взрослых, в жутком контрасте с тем, что было в радиоэфире. Тогда радио FM принесло сюда западную музыку. А мы сделали первый проект, похожий на те дискотеки, которые были десять лет назад. И, будучи на УКВ, а не в FM, «Авторадио» с этим проектом взлетело на третье место. Это был безумный успех, и вот тогда появилась коммерция на «Авторадио».
Компания, в которой я работал, – продолжал Варин, – разорилась, что было нормально для тех времен. Единственным живым подразделением внутри этой компании оказалось «Авторадио». И в числе «активов», которые я получил от этой компании, я получил огромное количество долгов. Я был наемным работником и вдруг стал владельцем. Я и не хотел это в собственность брать, просто ко мне пришли за чужими долгами, а у меня денег не было, поэтому я стал обороняться и стал таким владельцем. А все остальные слиняли за границу. Товарищи бандиты в огромных количествах ко мне приезжали, я этой каши 90-х годов хлебнул двумя ложками и с двух тарелок. Они приезжали ко мне поездами, автобусами, на стрелке у меня в кабинете, когда меня там прессовали, пятьдесят человек сидело. У меня была структура, у меня была «крыша». Сначала милиция, потом ФСБ. И я отбился.
– Интересно, сколько стоила милицейская «крыша»?
– У милицейской «крыши», в отличие от бандитской, была фиксированная цена две тысячи долларов в месяц. Это зависит от объемов бизнеса. Кроме «Авторадио» мы занимались наружной рекламой вывесок, размещением рекламы в метро. Мы прекратили в 1998 году. Но ребята продолжают этим заниматься. Мне очень приятно, что бизнесы, которые раньше были у меня, продолжают развиваться. Есть такое агентство «Тандем», оно так и раньше называлось, которое является очень крупным на рынке автомобильной рекламы. Мне очень приятно, когда они меня приглашают на свои мероприятия и даже дали диплом пожизненного почетного президента.
– Как Вы заработали первый миллион? – продолжаю рыться в чужом кошельке.
– Мне удалось отбиться от тех ребят, реструктурировать долги, перевести их в кредиты, заняться рекламным бизнесом. Сказать, что радио тогда приносило много доходов, нельзя, потому что мы боролись за лицензию в FM диапазоне. «Авторадио», несмотря на то что оно существовало с 1993 года, до 1998 года осталось только в УКВ. УКВ сначала был даже популярней, чем FM, а потом FM-приемники вытеснили этот экзотический советский диапазон. Несмотря на то, что бизнесы, которыми я занимался, были достаточно успешными, огромные кредиты фирмы сильно меня не устраивали. Я оказался владельцем крупного пакета в «Авторадио» – шестьдесят процентов. Как только смог получить лицензию на FM, это случилось в марте 1998-го, и буквально через месяц после получения этой лицензии, превращения «Авторадио» в серьезный актив, я его продал.
Эту виртуозность и бизнес-удачу в состоянии оценить лишь те предприниматели, которые серьезно пострадали от кризиса августа 1998-го. Браво! Тогда уж он точно стал миллионером.
– Мой пакет в «Авторадио», – кивнул Варин, – стоил тогда полтора миллиона долларов. Это было много по тем временам. Это сейчас такая станция стоит двести миллионов долларов, а тогда эта сумма позволила мне расплатиться со всеми долгами, реализовать советскую мечту – дача, квартира, машина. При продаже условием покупателей (моих товарищей, тоже выпускников МАИ) было то, что я должен продолжать работать. Так началась моя карьера менеджера на радио. Случился кризис, рекламные бизнесы перестали существовать, я намеренно от них отказался и решил всерьез сосредоточиться на деятельности радио. Процесс был на стыке жанров: являлся и творческим, и коммерческим процессом.
И благодаря тому, что на «Авторадио» в тот момент появилась очень талантливая команда, которая работает и до сих пор, и, наверное, это лучшие специалисты, составляющие на сегодняшний день топ-менеджмент холдинга «Вещательная корпорация „ПрофМедиа“. „Авторадио“ получило колоссальный взлет. За 1999–2000 годы „Авторадио“ вырвалось в пятерку лидирующих радиостанций, в 2003 году мы стали вторыми, за три-четыре года построили огромную сеть, которая сейчас является одной из трех крупнейших сетей, наряду с „Европой плюс“ и „Русским радио“. Те ребята, которым я продал пакет, через какое-то время перепродали его „ПрофМедиа“, и мы вплелись в холдинг „ПрофМедиа“, в котором развитие радиобизнеса получило широкий размах, потому что это было уже не только „Авторадио“, но еще три радиостанции: „Energy“, „Юмор FM“, „Русские песни“. В ближайшее время последнюю радиостанцию мы переформатируем.
Я Вам первой, по секрету, скажу, что это будет радиостанция, которую мы сейчас делаем на 98,8 Мг и она будет называться «Радио Алла». Это наш совместный проект с Аллой Пугачевой*. Вот такие четыре радиостанции, из которых «Авторадио» – крупнейшая и самая быстро растущая сеть, «Energy» – отличное молодежное радио. На данный момент эта компания с большим отрывом от остальных входит в тройку крупнейших радиокомпаний в России вместе с «Европейской медиагруппой» и «Русской медиагруппой». И среди них мы являемся самыми быстрорастущими по аудитории и подоходам.
Спрашиваю, удается ли ему уворачиваться от огромного количества так называемого «поющего нижнего белья» и их спонсоров, которые так рьяно стремятся в шоу-бизнес.
– Здесь мне легче, чем моим коллегам с «Русского радио», потому что на радио «Energy» не играют русскую музыку, а «Авторадио» – это взрослое радио, там не может быть такой шняги. На самом деле, мы на радио не меньше, а больше артистов заинтересованы в хорошей музыке, и каждую неделю у нас проходит художественный совет, на котором мы прослушиваем все более или менее достойное, что к нам приходит. За неделю это только русские десятки треков, потому что международные приходят сотнями. Поиск потенциального хита – эта задача радиостанции состоит в том, чтобы выставить новинку первым, не пропустить. Мы принципиально не занимаемся платными ротациями. «Русское радио» тоже не занимается этим впрямую, они могут заниматься раскруткой в собственных интересах. Мы были в январе на «NRJ Music Awards», который устраивался в Каннах. Сидим, и наш партнер говорит: «Вот это наш артист». Еще один проходит, тоже их артист. «Еnergy» занимается продюсированием артистов. Их логика понятна: у нас рекламный рынок растет на двадцать—тридцать процентов в год, это сумасшедшие темпы; у них рынок растет на процент в год, он почти стабильный. Поэтому они вынуждены искать любые новые источники дохода, поэтому «Еnergy» работает, например, продюсирует мюзикл и на нем зарабатывает, продюсирует артистов и на них зарабатывает.