Мамуся и собачка Гераклик.
Гераклику тогда, как сейчас помню, было три месяца от роду, он умещался на ладони и был вредный, как будто ему было по меньшей мере пятьдесят лет. Песик любимый, мамочкина прелесть, – он сидел в сумке, которую моя экономная мать приобрела специально для него, розовой, с блестками и окошком! Я неудачник. Люди в жизни такого не видели. С окошечком, чтобы собачка могла смотреть на мир.
Как видно из хранящихся в мамочкином альбоме фотографий, у той коляски, в которой меня возили, никакого окошечка не было, меня возили, укутанного в одеяло так, что только нос торчал. А у этого пса есть окошечко, чтобы ему не было скучно. Вот не знаю – все люди на старости лет глупеют или только моя матушка?
Которую я все равно люблю.
Ну вот, Геракл тогда приехал на мой день рождения со своей, то есть моей, матушкой, и матушка заявила:
– Мой Гераклюня должен видеть мир вокруг, чтобы у него не было стресса!
А я вот, мать его, до сих пор в стрессе, когда смотрю на мир!
Ненавижу этого сукина сына. Все бабы, включая Баську, с которой я тогда был, вокруг него раскудахтались.
Мамуля, помимо этой псины в сумочке, привезла мне еще в подарок альбом, который делала специально для меня в большом секрете: маленький Иеремушка на пляже, Иеремушка на папе, Иеремушка в пеленках, какой красивый, посмотрите, Иеремушка в садике, Иеремушка на коленях у Санта-Клауса, взгляд как у перепуганного кролика, Иеремушка на первом причастии, во втором классе, с третьей любовью, с четвертым зубиком, пятым колесом, шестым чуством, седьмым чудом света… и так далее…
И все, разумеется, этот альбом разглядывали и эти идиотские подписи читали.
– Вот Букашке вырвали зубки, посмотрите, ну и выражение лица!
– А тут Букашка боится, что потерялся, ой, ты, кажется, потом даже расплакался.
– А тут была такая жарища, а шапочку с собой не взяли, пришлось тебе трусики на головку надеть, чтобы солнечного удара не случилось у ребенка.
– А это Букашечка испугался верблюда в зоопарке!
– А это Букашка думает.
И я на горшке.
И я заплаканный.
И я яйцами кверху.
Смеху было в тот раз немерено, матушка была на седьмом небе, все друг у друга альбом из рук вырывали, а я мечтал провалиться сквозь землю.
И когда увидел свой снимок в коляске, в которой никакого окошка в помине не было, – я подумал про себя, что этот пес живет лучше, чем я когда-либо.
После забавных воспоминаний о том, чего я не делал, что делал, когда делал, а когда перестал это делать, мы перешли на вопросы мартирологии: а это твой отец, который тебя так любил, тут вы с отцом возитесь, это в зоопарке с папой, тут на авиасалоне, а это папочкины похороны.
Очень по-родственному было. И весело.
Дядюшка ужрался на балконе вместе с Джери, который вообще-то редко напивается, но пожилому человеку, вероятно, не мог отказать, и матушка начала уже переживать по этому поводу, потому что на том же самом вышеупомянутом балконе, куда все выходили покурить, дядюшка начал обхаживать Баську.
Баська была отличная девушка, но у нее был один недостаток – она очень хотела меня захомутать, а я хомут на шею вешать никак не хотел, и в связи с этим возникали у нас всякого рода сложности и недоразумения.
Быть вместе – да, почему бы и нет, но зачем обязательно все усложнять? Декларировать? Я что – Соединенные Штаты? Да и Соединенные Штаты создали Декларацию независимости, а Баська совершенно отчетливо имела в виду как раз таки зависимость.
Как бы то ни было, дядюшка начал там с ней любезничать, велел ей называть его «дядя» – а Баська и рада, ведь он ей сказал, что он ей типа уже почти родня. Меня вызвали на балкон, и дядюшка очень строго вопросил, когда я собираюсь жениться. Баська на седьмом небе от счастья, я – в третьем кругу ада. И ответил честно, что никогда.
Баська расплакалась, дядюшка тут же пообещал, что сам на ней женится, немедленно, мать оттаскивала его от Баськи и требовала объяснить ей, что происходит, потому что за Баськой, которая убежала в ночь, бросился вдогонку почему-то Юрек, а не я, и я даже не мог матушке ничего толком объяснить, а Юрек так замечательно Баську утешил, что она перестала отвечать на мои звонки, а через четыре месяца вышла за него замуж. Правда, через два года она с ним развелась.
Такие уж женщины – предпочитают быть разведенками, но не незамужними.
С Баськой я виделся перед Рождеством, она меня даже на кофе приглашала, но я договорился с Мартой идти за подарками, поэтому вежливо отказался, к сожалению. Она дала мне свой телефон, но я не взял, потому что на кой черт мне нужен был тогда ее телефон?
А теперь вот я бы мог.
Потому что не сидеть же мне и не плакать по Марте!
Не по ком плакать. Тоже мне, важная персона – Марта.
Человеку нужно прозреть, чтобы увидеть, что вокруг него происходит. А я был слеп, как крот.
* * *Я взял телефон.
Семь сообщений, шесть смсок, от Марты – ни одного. Даже формальных поздравлений не прислала, вот ведь стерва.
– Иеремиаш, мы сегодня не можем быть у тебя, – слышу я радостный голос Бартека, голос у него прямо звенит. – Потому что Ася беременна! Беременна! Мы сегодня узнали! Ты понимаешь?! Мы сейчас едем к ее родителям! Старик! Нужно это обмыть!
Вот такие поздравления я получил от друзей.
На день рождения.
Который у меня бывает раз в четыре года.
– Сто лет, сто лет, сто баб, сто баб, желаю тебе длинную жизнь и длинный конец.
Очередное чудесное поздравление, от Маврикия.
– Милый, это я, твоя мама. Почему ты трубку не берешь? Я хотела тебя поздравить.
– Иеремиаш, мы постараемся к тебе успеть после родителей Аськи, но если вдруг у нас не получится – то, разумеется, тебе желаем всего самого наилучшего, старик, от меня, от Аси и от малыша, который тоже поздравляет своего любимого дядюшку! – это снова Бартек.
Вспомнил, что у меня день рождения.
Подождите, подождите… Какого дядюшку?!! Какой малыш?!! Мне какая-то зигота чего-то там желает?!! Такого еще не было.
– Иеремиаш, всего тебе самого лучшего, всего, о чем ты мечтаешь, – голос Алины такой милый. И она понимает меня с полуслова, как мужчина. – Пусть у тебя все складывается так, как для тебя лучше всего. Может, выпьем вместе, если ты хочешь и можешь? Целую.
Алина и правда мне друг.
Когда-то что-то такое между нами было, не вышло, но я знаю, что могу на нее всегда положиться, а она на меня. Я ее считаю настоящим хорошим другом и не раз имел возможность убедиться, что она не такая, как все остальные девушки. Она просто точно знает, чего хочет, не воображает, я всегда могу обратиться к ней за помощью – и она никогда не откажет.
Я ее знаю уже добрых пару лет, даже был как-то у нее в деревне под Жешувом, она попросила, чтобы я с ней съездил, еще училась когда.
Она и правда многого достигла. А ведь ей было нелегко, я это понял только после этого визита в ее родной дом. Отец резкий и властный, мать у плиты, забитая, аж пищит – и оба гордятся дочерью.
Я с ней познакомился на съемках фильма, она подрабатывала гримером, и мы с ней оказались в одной постели на «экваторе».
Когда половина фильма снята и половина съемочных дней уже позади – порядочный продюсер устраивает прием. Фильм не претендовал на высокое звание произведения искусства, хотя его неплохо смотрели, я на нем особо не напрягался, но продюсер был щедрый, мы снимали около Щитно, лето было в тот год отличное, продюсер арендовал кафе прямо у озера, все прекрасно развлекались на лоне природы, ну и как-то оно с Алиной само вышло.
К сожалению, совершенно неожиданно для меня она оказалась девственницей, что, надо сказать, для меня стало серьезным потрясением, потому что, во-первых, я с этим раньше не сталкивался и даже не подозревал об этом, а во-вторых – ведь всем было понятно, что речь идет только о сексе. Так бывает. И что мы не думаем ни о каких других отношениях.
Я даже потом с ней об этом разговаривал, потому что как-то неловко было, но Алина – она супер на самом деле, сказала, что ничего страшного, что для нее это тоже был случайный эпизод и хорошо, что мы можем дружить.
Потом Алина очень быстро и легко установила контакт с Баськой, и это тоже было странно и непривычно, потому что обычно бабы не слишком охотно делятся мужчинами. Но Алина – она как мужик, ни капли зависти или ревности, она друг, товарищ и брат.
И кроме того, надо быть честным – Алина мне говорила, что Баська мечтает о свадьбе и ей намекала, что я типа близок к тому, чтобы сделать предложение, и это мне был знак, что надо быть очень осторожным.
Насчет осторожности – точно так считает и мой лучший друг Джери, который весьма скептически относится к мужско-женской дружбе и вообще очень подозрителен во всем, что касается женщин.
– Они всегда чего-то хотят от человека, – говорит он, – ты не дай себя обвести вокруг пальца.
Но чего от меня можно хотеть?
Разве что моих долгов.
Алина от меня ничего не хочет, она просто есть. И мне стало как-то неловко, что я ее не пригласил, хотя она прекрасно знает, что у меня сегодня день рождения.
Алина никогда в жизни не придет без приглашения. Она есть – и в то же время ее как будто нет. Она никогда не навязывается, никогда не лезет, никогда ничего не хочет.
И это здорово.
– Почему у тебя выключен телефон? – это снова моя матушка, в шестом прослушиваемом мною сообщении.
– Старик, я буду у тебя после девяти, потому что знаю, у тебя сегодня съемки, – это Джери. – Если до девяти не закончишь – дай знать.
Алине я звонить не буду, нехорошо получится. Так что пусть хотя бы Джери придет.
Я перешел к смскам.
Три были от полиции.
Следующая информировала меня, что у меня какие-то двести пунктов и я выиграл неизвестно что.
Удалить.
Еще одна – что я могу пополнить счет телефона, зайдя на страничку www…
Удалить.
Последняя была от моего однокашника Войтека – что двадцать пятого встреча выпускников и чтобы я дал знать, если пойду.
Я об этом ничего не знал, Толстый и Джери тоже не знали. Так что я не знал, пойдем ли мы.
Вот так вот выглядит моя общественная жизнь.
Да, я сам сознательно не приглашал много народу в этом году, потому что подумал, что хочу провести этот день с теми, для кого я действительно важен. И только напомнил им, что 29‑го буду ждать, что ничего особенного устраивать не собираюсь, но было бы мило, если бы они пришли. А потом я сообщил им, что у меня съемки!
Теперь Алине звонить неудобно, и вообще – после того, что произошло с Мартой, я не горю желанием встречаться с женщинами.
Даже с Алиной.
* * *Ну наконец-то!
Домофон гудит даже приятно.
Я срываюсь с места, чуть не падаю, спотыкаюсь о пылесос, делаю погромче музыку – пускай не думают, что я тут скучаю и тоскую, бегу в коридор, по дороге забегаю в кухню и на ходу открываю бутылку пива, кричу, перекрикивая музыку:
– Кто там?
Интересно, может быть, все-таки Толстый догадался, что надо было напомнить мне о камере? Мы дружим с первого класса, это один глупый случай – и то, говоря откровенно, доля его вины здесь есть, и большая. Один дурацкий инцидент не перевесит много лет дружбы! Для беременной Аськи рано еще – они же поехали к родителям, для Джери тоже рановато…
– Толстый? – спрашиваю я, потому что ничего не слышу в этом домофоне.
– Это я…
– Толстый? – радуюсь я.
– Это я, Аня, из семьдесят восьмой квартиры, откройте, пожалуйста, потому что родители что-то не открывают… – тонкий голосок дочери Збышека резко возвращает меня обратно в реальность.
Я нажимаю кнопку домофона. К черту такой день рождения! Надо было уехать. Пиво открыто, но мне совсем не хочется пить второй день подряд, тем более что вчера-то хоть был повод для радости – я же начинал новую жизнь.
Впрочем, сегодня тоже есть повод – потому что эта новая жизнь закончилась, не успев начаться.
Я ложусь на диван.
С удовольствием отправился бы спать, потому что совершенно без сил. Но надо ждать этих уродских гостей, которые вообще даже и не приходят.
И – стук, стук, стук.
Швабра в потолок.
Глухая Кошмарина услышала Эминема. Хорошо еще, что она не понимает, о чем он поет. Я беру в руки трубу от пылесоса и стучу в ответ. Пусть знает, что она не одна на свете и что кто-то и о ней помнит и думает.
Поперестукивались мы с ней немножко – и я успокоился.
Вернулся на диван.
Даже в самых смелых своих фантазиях я и представить себе не мог, что буду сидеть один как перст в день своего тридцатидвухлетия…
Чудесный кадр
С Мартой я познакомился больше трех лет назад, где-то после своего дня рождения, у Толстого. Она сидела такая у окна, ничего не говорила, только смотрела на все вокруг своими огромными глазами. А солнце садилось и очень старательно освещало ей волосы.
Гениальный образ! Что за кадр! Ничего лишнего вокруг. Голое окно, поднятая голова и плечи, пустой подоконник, в окнах напротив отражаются лучи заходящего солнца…
Роскошь!
Толстый на эту вечеринку пригласил чуть не сорок человек – я и сам бы так сделал, если бы у меня была такая квартира, какую он получил от родителей. В собственность. На тридцатилетие. Центр Варшавы, больше восьмидесяти метров. Я даже не хочу думать, сколько времени мне пришлось бы выплачивать кредит за нее, – я вынужден был бы жить долго, как попугай.
Марта сидела у окна, освещенная сзади, и присматривалась ко всем нам внимательно и подозрительно. Ну, это я тогда так думал, потому что потом выяснилось, что она главным образом следила за парнем, с которым пришла и который как бы немножко о ней забыл.
Но обо всем этом я узнал, понятное дело, потом.
Я сразу обратил на нее внимание. Не то чтобы она прямо-таки бросалась в глаза, нет – просто она как-то отличалась от остальной толпы. Она вызывала у меня ассоциации с… горлицей.
Я когда-то снял четырехминутную короткометражку о горлицах.
Засел в саду у Яцека, пялился вокруг, был май, на газоне лежал здоровый боксер. И вдруг на этот газон прилетела горлица. Пес поднял голову и… ничего, и горлица тоже ничего. Посмотрела на пса и начала что-то склевывать с земли. Два шага сделала, остановилась, снова посмотрела на собаку. Через минуту на расстоянии буквально двух метров села другая горлица – в отличном свете, сзади освещаемая лучами солнца, эти кусты зеленые сзади – бомба! И притворилась, что пса не существует, – а ведь всем известно, какое острое у птиц зрение. Обе стали пастись на травке, как овцы. Время от времени они останавливались и взглядывали на пса, без какого-либо напряжения, просто поднимали головы – и смотрели, потом снова что-то склевывали, разглядывали травку, кивали друг другу головками, снова клевали и снова поднимали головы, подходили ближе к лежащей собаке, потом снова отходили в сторону… Как будто мир принадлежал им и только им.
Горлицы – это не наши птицы, они к нам прилетают из Турции, на вид они довольно невзрачные, но я их люблю. Цвета молочного шоколада, только колоратка черная… и в них есть какая-то особая деликатность. Нежность. Что-то такое… целомудренное. Тонкий клювик, мускулистое стройное тело. Когда я наложил на эти кадры Пятую симфонию Бетховена, то даже матушка признала, что, цитирую: «Эти голуби даже ничего получились…»
Голуби!
Во взгляде Марты не было страха, в ее теле не было напряжения.
Она была такая… горлица.
Иолка тогда танцевала на столе в кухне с Толстым – хорошо танцевала, потому что она же уже довольно давно училась сальсе, все им аплодировали, смеху было немерено, а вот Марта одна не смеялась, только смотрела. И глаза у нее были как блюдца. Как у Джуди Гарленд в ее первых фильмах. И не только в первых.
Большие, темно-голубые глаза, да еще плюс черные ресницы и черные брови. И чуть более светлые по сравнению с бровями волосы, постриженные под пажа, блестящие, живые – без всякого там свинства намазанного. Когда она поворачивала голову – волосы ее слегка волновались, как будто были сделаны из тончайшего китайского шелка, и солнце на них бликовало. И на фоне этого окна она выглядела так, будто это место только ее и ждало многие годы. Красивый профиль, выразительный. Она опускала и поднимала голову свободно, так, словно вокруг никого и не было, кроме нее.
Другие женщины на вечеринке были как всегда: декольте до колен, каблуки до неба, сиськи в кучку, волосы все время руками трогают, как будто нужно без перерыва поправлять прическу, голову закидывают назад, словно у них к волосам камень сзади привязан, бедра вперед, ноги выставляют друг за дружкой, хотя на таких каблуках не так это и легко…
А она – она показалась мне какой-то… несовременной. Ничего из себя не изображала, а просто сидела и смотрела.
Была.
Я подумал, что она пришла одна, что чувствует себя неловко, может, и почти никого не знает, – и я подошел к ней и заговорил.
Хвастаться не буду, но женщины от меня не шарахаются. Даже наоборот – я бы сказал, что на недостаток женского внимания мне жаловаться грех. Да мне с девушками и разговаривать-то особо не приходится, потому что они сами падают мне в руки, как слива в компот.
А она спокойно отвечала, что, конечно, она знакома с Толстым, но не слишком близко, что, конечно, она не скучает. И, конечно, спасибо, но пить она не будет, потому что за рулем. И, конечно, не в ее привычках оставлять машину. И к тому же, конечно, она пришла не одна, а со своим молодым человеком.
Меня это немного напрягло – я стал оглядываться по сторонам в поисках ее сопровождающего и никак не мог вычислить, кто же это.