Мое сердце сжималось от жалости, к тому же это я был во всем виноват, но несчастный случай дал мне множество преимуществ. Теперь я, как спаситель, стал вхож в ее дом – прекрасный просторный дом. Я навещал Генриетту каждый день, приносил гостинцы – фрукты, конфеты. А она– то думает, что я положил глаз на ее отвратительную, самодовольную и напыщенную дочь. Она принимает меня за ребенка, ей и в голову не приходит, что люблю-то я ее. Люблю самозабвенно. И теперь это больше всего печалит меня…»
Я была очень увлечена, приближаясь к кульминационному моменту, как на словах «печалит меня» неожиданно зазвонил телефон. Я вздрогнула и недовольно сказала:
– Алло.
– Привет, поджигательница!
Я обомлела – это был он.
– Добрый день, – пролепетала я. – Что там, в редакции?
– В какой редакции?! Ее нет давно – все сгорело дотла.
– Как? – спросила я, и сердце мое бешено забилось. – Почему же тогда меня еще не арестовали? Почему я до сих пор дома и преспокойно пишу о любви закомплексованного юнца к женщине бальзаковского возраста? Я пойду в милицию и во всем признаюсь, – твердо заявила я.
В трубке послышался смех.
– Да я пошутил!
Господи, какая я наивная! Я всегда попадаюсь на самые глупые розыгрыши. Вот и сейчас я действительно поверила, что из-за моего окурка сгорела редакция.
– Можно сегодня приехать к тебе в гости? – спросил Алексей – он все еще смеялся.
Я незамедлительно согласилась, сказав, что не могу отказать «Лучшему человеку нашего времени».
Боже! Что я наделала! Он приедет через час: в квартире бардак, угощать нечем – разве что крабовыми палочками с яблоками. Больше в доме у меня ничего нет, потому что все это время я тосковала, страдала от любви и почти ничего не ела. Может, есть какой-нибудь рецепт салата из яблок с крабовыми палочками? Но все равно мне нечем его приправить – ни сметаны, ни майонеза. И тут мне в голову пришла гениальная идея! Заправить салат подсолнечным маслом и посыпать сверху тертым мускатным орехом. Я ринулась на кухню, искромсала два зеленых яблока, туда же добавила мелкую стружку натертых крабовых палочек, перемешала, сдобрила подсолнечным маслом, выложила в фарфоровую салатницу и все это густо присыпала мускатным орехом… И все-таки чего-то недоставало – какого-то маленького, завершающего штриха. Я задумчиво смотрела на улицу – в мое окно настойчиво упирались ветки татарского клена с жухлыми буро-желтыми листьями. Недолго думая, я открыла форточку, выбрала листочек поприличнее (лимонного цвета) и украсила им салат. Получилось превосходно! И все-таки чего-то не хватало! Я сорвала еще лист, и еще и решила покрыть всю поверхность салата осенними листьями. Ободрав всю ветку, я воплотила решение в жизнь. Получилось настоящее произведение кулинарного искусства.
Теперь нужно хоть как-то привести себя в порядок. За десять минут приняла душ, высушила голову, оделась по-спортивному – джинсы и свитер (ну не искать же мне колготы до его прихода и не гладить выходную юбку!), нанесла скромный, естественный макияж. Ногти, конечно, красить было бессмысленно…
Осталось самое главное – соорудить что-нибудь на голове.
Дзззз-зззз…. Телефон.
– Алло, – разъяренно гаркнула я в трубку.
– Ты чего орешь! – послышался не менее разъяренный голос мамы.
– Мне некогда, очень некогда, я спешу!
– Тебе вечно некогда! Только у меня всегда есть время! Ты звонила Власику?
– Нет. А почему, собственно говоря, я ему должна сама звонить?
– Потому что это тебе надо выходить замуж, а не ему!
Вот глупость-то!
– Хорошо, я позвоню вечером, – послушно сказала я только для того, чтобы она отвязалась.
– Честно?
– Да, конечно, нет никаких проблем. Позвоню, поболтаем, может, встретимся. – И меня понесло – я хотела утешить маму, чтобы ее душа хотя бы сегодня была спокойна. – По-моему, он неплохой парень. Состоялся в жизни. Подожди минуточку. – Я включила щипцы и принялась завивать волосы, продолжая релаксирующий разговор: – Реализованный человек. Имеет свой автосалон.
– Да, да, доченька, наконец-то у тебя мозги встают на место, – мама млела.
– Нет, а что? Буду за ним как за каменной стеной. Ведь он не рвань там какая-то, – повторила я когда-то сказанные мамой слова, и, кажется, напрасно.
– А куда это ты так спешишь? – подозрительно спросила она.
– Так, пустяки. В редакцию.
– Зачем? Тебе что, сегодня деньги дадут?
– Нет, там кое-что нужно подписать, и все.
– Ну, ладно, – смилостивилась она. – А у меня, кажется, Рыжик приболел, нос горячий, не ест.
– Да ничего страшного, наверное, простуда. Ну, я побежала?
– Будь умницей. Мне понравилось, как ты рассуждаешь по поводу Власика.
Я стояла перед зеркалом с одной завитой прядью, и в это время задребезжал домофон. Опять я ничего не успела, опять буду выглядеть чумичкой!
Сердце трепыхалось, раздувалось – того и гляди проломит грудную клетку.
И вот он передо мной! Этот красавец с картинки, в которого влюблен Женька. Как всегда, безукоризненно одетый, и, как всегда, от него слабо веет дорогой мужской туалетной водой.
– Проходите, проходите, – нервно повторяла я, потому что больше сказать мне было нечего. – Проходите, садитесь за стол, сейчас будем обедать. Нет-нет, не разувайтесь.
– Марусь, да что ты со мной на «вы»?
– Простите, пожалуйста. Вот. Сейчас будем есть.
– Что это? – изумленно, с ужасом в голосе спросил он, глядя на мое кулинарное произведение искусства.
– Нравится? Правда, красиво? Это фирменное блюдо. Салат «Уходящая осень».
– У меня такое впечатление, что под листьями муравейник.
– Ничего подобного, – обиделась я, но обиды своей не показала. – Там яблоки, крабовые палочки, мускатный орех и подсолнечное масло.
– Поехали в ресторан, – сказал он и потащил меня в коридор. Такого поворота событий я никак не ожидала. Я снова просчиталась.
– Но я не одета для ресторана! – сопротивлялась я.
– Ерунда! Поехали!
И он привез меня не в какое-то там замшелое кафе, куда нас с Икки теперь на пушечный выстрел не пустят, а в настоящий ресторан, где по коврам бесшумно ходили официанты с кипенно белыми полотенцами через локоть, где тихо и ненавязчиво звучала музыка, а не орало радио с истертыми хитами, где не приходилось ждать два часа, пока принесут чашку кофе, а по взгляду, эффектному щелчку пальцев «человек» в мгновение ока стоял рядом и выслушивал причудливое меню сильных мира сего.
Надо сказать, что мой спортивный (хоть и опрятный) наряд совершенно не подходил к такому шикарному месту, и меня вообще сначала не хотели пускать, но Алексей небрежно бросил швейцару:
– Это со мной, – а мне сказал, нежно прикоснувшись губами к уху: – Вот холуй!
У Кронского здесь был даже свой столик в углу, в полумраке. Алексей сначала спросил, что я буду есть, но, видя, что я совсем растерялась то ли от того, что меня не хотели пускать внутрь, то ли от обступившей роскоши, заказал все сам, и стол мгновенно был заставлен самыми что ни на есть изысканными яствами, которых я отродясь не пробовала, да и сейчас пробовать не стану. Ни за что! Если я съем устрицу, я окончательно потеряю и без того уже потрепанную репутацию – я попросту не добегу до туалета.
Я, как приличная девушка, пригубила шампанское и поставила бокал на стол, свято помня плакатик на моей входной двери: «Много пить нельзя – это меня деморализует», и принялась за какой-то незатейливый салат из настоящих крабов, а не крабовых палочек.
– Выпей еще шампанского. Или, может, тебе налить что-нибудь покрепче?
– Нет-нет! – испугалась я, и он подлил мне игристого.
– А что ты пишешь?
– Любовные романы. А ты? – Я прикинулась, будто не прочла ни одного его романа и вообще не знаю, о чем он пишет.
– Ты что, ничего не читала из моего?.. – изумился он. Это был удар ниже пояса. Один – ноль в мою пользу.
– Не-а, – легкомысленно брякнула я.
– Да меня вся Москва читает! – Его самолюбие было задето.
– Знаешь, как ни странно, писатели почему-то не любят друг друга читать. Ты ведь тоже не читал ни одного моего романа?
– Я пишу детективы, – тихо сказал он и при этом как-то весь даже изменился: поник, куда-то делись его спесь и самодовольство. Может, он почувствовал себя обычным человеком, а не великим писателем, каким считал себя до сих пор. – Но ведь ты видела статью в «Литобре», ты же сказала мне, что не можешь отказать «Лучшему человеку нашего времени»?
– Конечно, видела, но там, кроме твоей фотографии, ничего больше не было. Рядом – статья о трудностях перевода с китайского или что-то вроде этого.
– Врешь ты все! Ты же откуда-то знаешь, что я писатель!
– Видела тебя несколько раз в редакции.
– Врушка, – весело сказал он и придвинул стул ко мне вплотную. – Выпьешь еще?
– Нет-нет! – снова испугалась я, представив себя отплясывающей на столе и во всю глотку поющей «Ламбаду». К тому же у меня и без шампанского закружилась голова, стоило ему только присесть рядом со мной.
– Конечно, видела, но там, кроме твоей фотографии, ничего больше не было. Рядом – статья о трудностях перевода с китайского или что-то вроде этого.
– Врешь ты все! Ты же откуда-то знаешь, что я писатель!
– Видела тебя несколько раз в редакции.
– Врушка, – весело сказал он и придвинул стул ко мне вплотную. – Выпьешь еще?
– Нет-нет! – снова испугалась я, представив себя отплясывающей на столе и во всю глотку поющей «Ламбаду». К тому же у меня и без шампанского закружилась голова, стоило ему только присесть рядом со мной.
Он посмотрел на меня в упор – его горящие глаза лукаво улыбались, а рука… Боже мой! Его рука что-то искала под моим свитером. Это невозможно описать. Он просто хамил, но я не могла ничего с этим поделать. Ведь он – «Лучший человек нашего времени!».
Мне было ужасно стыдно. И зачем мы только поехали в этот ресторан! Остались бы у меня дома, съели бы «Уходящую осень» и, как белые люди, занялись тем, к чему он меня склонял в общественном месте.
Как я выглядела со стороны, я не знаю. Наверное, то краснела, то зеленела, а когда он расстегнул мои джинсы, я махнула на все рукой и перестала вяло сопротивляться. Что было потом, я не помню, потому что окончательно потеряла рассудок.
Очнулась я сидящей на толчке в туалете. «Лучший человек нашего времени» стоял ко мне спиной и, судя по всему, застегивал ширинку.
Мы вышли, я оглянулась и увидела на двери черную, жирную букву «М».
– Ты моя «Уходящая осень», – нежно шепнул он и отвез меня домой.
Я сидела одна в темноте собственной квартиры, совершенно ошалевшая от произошедшего, но звонить кому бы то ни было не решалась. Кошмар! Кому только рассказать! Отдаться в кабинке мужского туалета! Может, Икки сумеет меня понять? Нет. Это еще хуже, чем вступить в связь с сантехником или отдаться малознакомому мужчине на подоконнике в парадном. Стыд! Стыд! Стыд!
Странно, но чувства стыда я почему-то не испытывала. И как бы я ни стремилась вызвать угрызения совести со дна моей души, они почему-то не вызывались. Напротив, сладостное, приятное и неизвестное до сих пор тепло (нет, даже, скорее, истома) разлилось по моему телу. И тогда, в тот самый вечер я поняла, кто я есть на самом деле! Я – шлюха! Обыкновенная шлюха! Раньше я об этом не догадывалась.
* * *После этого (если можно так выразиться) происшествия «Лучший человек нашего времени» не звонил мне три дня кряду. Я аргументировала это по-разному. Даже написала себе список тех причин, по которым мой герой не объявлялся:
1. Или он мной уже пресытился.
2. Или он нашел кого-нибудь поинтереснее.
3. Или он относится к тем мужчинам, которые встречаются с девушкой только однажды.
4. Или его обуяло вдохновение после «туалетного» акта.
Хотелось бы, чтоб я оказалась права в 4-м пункте, но меня терзали смутные сомнения.
На четвертый день я решила поддаться уговорам подруг и согласилась встретиться с ними в пять часов вечера в кафе. Благо в резерве у нас была еще одна неплохая кафешка, куда мы заходили значительно реже, чем туда, откуда накануне бабушкиного дня рождения мы с Икки были с позором выдворены.
На сей раз я поехала без Икки – она упорно и самоотверженно искала работу.
Я вошла в кафе (сегодня я оказалась первой) и уселась у самой стенки – от окна и от греха подальше. Народу почти никого не было: за одним столиком сидели два долговязых парня – судя по всему, студенты, а недалеко от меня (через столик) – модная, шикарно одетая стройная девица с копной длинных волос потрясающего тиоцианового оттенка. Еще меня поразили ее ноги – ровные, очень красивой формы (почти как у меня до коленей).
Студенты пожирали глазами девицу, а девица меня. «Да так просто неприлично смотреть на людей», – подумала я, отвернулась к стенке и закурила.
– Девушка, что это вы там одна скучаете?! – вдруг крикнула мне незнакомка.
Вот извращенка! Я даже не повернула голову в ее сторону – мне вполне хватило инцидента в туалете.
– Девушка! – снова крикнула она мне.
– Чего надо? – довольно грубо спросила я.
– А че это вы там одна скучаете? Садитесь за мой столик!
– Отвяжись, – процедила я сквозь зубы.
– Иди сюда, кому говорю! – опять услышала я; голос показался мне до боли знакомым, и я тупо уставилась на расфуфыренную девицу.
Тогда я ощутила очень странное чувство – эта девчонка говорила хорошо знакомым мне голосом, но я-то ее совсем не знала. Наконец она встала, схватила меня за рукав и потащила за свой столик, в то время как студенты не отводили от нас недоуменных взглядов.
– Ты что, мать, совсем умом тронулась?! Это же я, Овечкин! – прогнусавила девица. – Не узнала, что ли?
– Же-еня… – слабо проговорила я предсмертным голосом.
Я не могла очухаться минут пять и привыкнуть к тому, что рядом сидит вроде бы Овечкин, но с другой стороны, совсем не Овечкин.
– Что это ты так вырядилась-ся? – Честно говоря, теперь я не знала, как называть Овечкина – «он» или «она». Я находилась в полном замешательстве.
– Теперь я буду ходить так всегда! – вызывающе восликнул(а) он(а).
– Да что стряслось-то?
– Девчонки придут, расскажу. Чего я, как дурочка, буду два раза одно и то же повторять?!
Сам себя Овечкин ощущал в женском роде. Стало быть, вжился в роль.
– Где такое платье надыбал-ла?
– Что, только платье?! – обиделся(лась) Овечкин(а). – Ты посмотри, какие на мне чулки! Фильдеперсовые!
– Чулки? Но в них ведь неудобно! – попыталась возразить я, но тут же вспомнила, что Овечкин(а) не переносит колгот после свершившегося над ним насилия со стороны сорокадевятилетней вдовы.
Мы еще минут десять мило беседовали о чулках, колготах, нижнем белье. Потом пришла Икки и буквально через минуту заявилась Пулька, как всегда, проклиная московские пробки.
– Ничего! Сегодня опять промоталась зря – работы приличной нет. Ужас какой-то! Мамаша уже рычит на меня! Ну да ладно! – тараторила Икки. – Это твоя новая подруга, да, Мань? Хорошо, что пришла. Тебя как звать-то? Будешь сегодня вместо нашей беременной отщепенки-балалаечницы. Она сказала, что не придет, потому что не намерена нюхать наш сигаретный дым. Нет, представляете?! Вот наглость-то! Сама нас на это подсадила, а теперь нюхать отказывается. Так как тебя зовут-то?
– Ее зовут Женя Овечкин, – сказала я.
– Чего? – не поняла Пулька.
– Какая Овечкина? – пробасила Икки. – У Женьки сестра, что ль, есть?
– Это – Овечкин, – членораздельно повторила я.
В общем, они отреагировали на преображение Овечкина так же, как и я двадцать минут назад. Когда наконец они поняли, что к чему, он (она) начал(а) свой рассказ:
– Я поняла, почему у меня до сих пор нет мужчины, – сказал(а) Овечкин(а).
– Почему?
– Потому что я не женщина, – сказал(а) он(а) таким тоном, будто хотел(а) сразить нас наповал.
– Ерунда какая! – возмутилась я.
– Ничего не ерунда. Смотри, как на меня глазеют те два парня, – они буквально раздевают меня взглядом! У меня еще никогда такого не было!
– Кстати, я давно заметила, что мужиков намного больше притягивают особи своего же пола, переодетые в женскую одежду. Особенно, если они об этом не знают. Помните «В джазе только девушки»? – спросила Икки.
– И все-таки я не пойму, к чему ты клонишь? – допытывалась я.
– Я сегодня вам наконец хочу сказать, что накопил нужную сумму для операции по смене пола.
– Овечкин, ты с ума сошел?! – воскликнула я.
– Мы его теряем, – грустно сказала Пулька.
– Я ничего не понимаю, – сдавленным голосом проговорила Икки.
– И не надо меня отговаривать. Подготовка к операции начнется через три месяца.
– Какая подготовка? – испуганно спросила Икки.
– Ну, гормонотерапия там, и прочее…
– Не делай этой глупости, Овечкин, – умоляюще пролепетала я. – Они ведь очень мало живут, ну, эти, переделанные.
– Лучше прожить маленькую, но счастливую жизнь, чем сто лет мучиться! И потом, чего вы так переполошились? Все складывается очень удачно – даже имя не надо менять – буду Женей Овечкиной.
– Нет, я не могу в это поверить! Ну как же это может быть? Мы все к тебе так привыкли! А ты… Ты настоящий предатель! – трещала Икки.
Мы еще долго обсуждали новость Овечкина, с жаром отговаривали его не делать такой бессмысленный шаг в жизни, которая дается только раз, но все без толку – он намертво вцепился в свою глупую идею.
– Ладно, – наконец сказала Пулька и вдруг спросила, как у меня дела с Кронским. Я и боялась этого вопроса, и одновременно ждала его: странное было чувство – меня так и распирало все рассказать, но в то же время было очень стыдно.
– Ну-у-у, – неопределенно протянула я, думая, как бы лучше поступить, но вдруг в одну секунду моя голова освободилась от каких бы то ни было сомнений, и я выложила все, что стряслось в тот самый день, когда я увлеченно приближалась к кульминационному моменту своего романа, и как на словах «печалит меня» неожиданно зазвонил телефон; и про салат «Уходящая осень», и про настоящий ресторан, куда меня не хотели пускать поначалу… Не умолчала я и о туалете.