– И что? – с замиранием сердца спросила Икки.
– Никто не давал ей согласия на эту операцию, а она исподтишка, пока никого не было, взяла и уморила старушку! Я все сделаю, чтобы эту идиотку уволили по статье! Спрашивается, зачем резать человека, которому почти 90 лет? У нее уже метастазы вовсю… Какой смысл? Состояние было запущенное! А бабуся могла бы еще года три прожить – у стариков опухоли развиваются очень медленно.
– И что? – едва сдерживая слезы, снова спросила Икки.
– Ничего. Захожу я после командировки в палату – старушки нет. Один ее скромный узелочек с вещами висит на стуле, тросточка у кровати и гора газет. Она любила читать газеты. Я спрашиваю у народа, где старушка. А они мне: «В другое отделение перевели!» Это другое отделение – морг. Одинокая совсем бабулька была, даже никто за вещами не пришел. Я эту Динку уничтожу! Диплома ее лишу! – плача, выговорила Пуля.
И мы все заревели – все, кроме Анжелки.
– Нельзя так относиться к смерти. Этой старушке было дано испытание по грехам ее. Теперь она обрела вечный покой. Нечего так убиваться. А мстить нехорошо. Зачем человека диплома лишать?
– Какая же ты жестокая, Огурцова! – сквозь слезы выпалила я.
– Ничего я не жестокая! Это вы недалекие, надо в храм божий почаще ходить! И вообще, мы собрались для того, чтобы поплакать? Я еле уговорила свекровь посидеть с Кузей, а вы…
– Как Кузя-то? Прошел у него кашель? – шмыгая носом, спросила Пулька исключительно ради приличия и врачебного долга. И как это было с ее стороны легкомысленно!
– Кашель прошел, – обстоятельно начала рассказывать Анжела, ухватив пальцами-пинцетом кремовую розочку, – но теперь новая беда – понос. Я не знаю, просто не знаю, что с ним делать! Всю прошлую неделю проторчали в поликлинике, потом купили на пять тысяч лекарств! Я не могу точно сказать, что у него, потому что сама я запомнить ничего не в состоянии – Михаил знает. Что-то не так с кишечной флорой. Сначала не было стула дня три, мы стали ему делать клизмы, а теперь он орет как резаный по ночам, на памперсах что-то зеленое… В небольших количествах, правда, но зеленое. Сегодня после клизмочки сходил тоже мало, но какого-то странного цвета – зелено-красного.
Я отодвинула подальше блюдце с пирожным, Икки тоже – судя по всему, ей тоже кусок в горло не лез, а Пулька злобно воскликнула:
– Да вы что, с ума сошли, клизмы-то ребенку каждый день делать! У него, наверное, геморрой, вот и кровь от этого!
– Ох! Как хорошо рассуждать, когда не имеешь собственных детей! Как легко давать советы. Никаких проблем и трудностей у вас у всех! – взбунтовалась Анжела и стиснула зубы. Вообще Анжелка всегда предъявляла нам до абсурда нелепые претензии по поводу Кузьмы – казалось, что в его рождении были виноваты только мы – ее подруги, а Михаил вообще не имел к этому факту никакого отношения. – Пеленки, памперсы, бессонные ночи! Мало того – вот уж две недели как у Кузьмы появилась одна жуткая привычка.
– Какая? – с нескрываемым любопытством спросила Икки.
– Он на прогулке залезает в лужу и вылавливает бычки, причем особенно радуется, когда находит целую сигарету, а потом тянет ее в рот и делает вид, что курит! Ужас!
– И как ты борешься с ранним курением сына? – поинтересовалась Пулька.
– Я его бью.
Мы переглянулись, помолчали минуту-другую – разговор как-то не складывался, и чтобы наконец прервать мучительное и угнетающее молчание, Икки пожаловалась:
– У меня жутко болят ноги. По-моему, у меня варикоз.
– Что ж ты хочешь, это профессиональное заболевание фармацевтов. Ты ведь целыми днями на ногах, – пояснила Пулька.
– А это вы видали?! – воскликнула Огурцова и выставила напоказ свою толстую упрямую ногу. – Вот!
Она задрала длинную «адвентистско-православную» юбку, и под самой коленкой я увидела нарост, очень напоминающий виноградную гроздь. «Вот они – мозги! Я всегда знала, что у нее мозги именно в ногах!» – подумала я.
– Что это? – спросила Икки.
– Варикоз, – с гордостью ответила Анжелка. Она запихнула в рот последний кусок пирожного, посмотрела на часы и сказала, что ей уже пора бежать менять книжки.
Огурцова помахала нам с улицы, и мы все облегченно вздохнули – показалось, даже воздух стал как-то чище, несмотря на сигаретный дым. И хоть Анжелка – наша подруга, но чем дальше, тем нам становится все тяжелее с ней общаться – интересы у нас совсем не соприкасаются: она не понимает нас, а мы ее. Кто тут виноват? И что нам теперь делать? Нет ответа на эти два извечных вопроса.
Мы с Икки уставились друг на друга. Через мгновение в наших глазах зажегся огонек. Потом блеснуло понимание, и мы в один голос крикнули:
– Официант, водки!
И зачем только мы заказали этот неженский напиток?! Ни я, ни Икки не любим водку, но, может, на нас так подействовало общение с нашей правильной во всех отношениях подругой, которая неожиданно устроила свою личную жизнь, и мы где-то в глубине души почувствовали себя ущербными и обездоленными. Может, дал о себе знать скандал в аптеке. Может, Иккина болезнь или одиночество, которое все мы, оставшиеся за столом, испытываем в той или иной мере. Скорее всего все сразу.
Мы опрокинули с Икки по сто граммов: по телу разлилось тепло, в желудке приятно зажгло, а в голове чуть-чуть зашумело – так, что скандал в аптеке уже перестал казаться ужасом, Анжелкина жизнь – не таким уж раем, а Иккина болезнь – это сущий пустяк, все равно что насморк.
– И чего ты на машине притащилась? Тебе теперь и не выпить! – с сожалением заметила Икки.
– У меня завтра в 12 часов важная операция, я должна быть в форме.
– Нет, а вы заметили, у нашей Огурцовой совсем крыша едет? Она скоро с нами и встречаться не станет: видите ли, она не может нюхать сигаретный дым! – расходилась Икки. – А не она ли нас подсадила на эту дрянь? Праведница! «Как хорошо рассуждать, когда не имеешь собственных детей! Мой Михаил даже квас по праздникам не употребляет и не курит!» – передразнила она Анжелку. – По-моему, у них в семье единственный нормальный человек – это Кузя. По крайней мере, хоть бычки из луж собирает.
– Нет, но бить за это малыша! Она действительно умом тронулась! – возмутилась Пульхерия. – Есть же масса разных способов, чтобы отучить ребенка от вредной привычки!
– Например?
– Уговорами, просьбами, собственным примером.
– А можно палец ему перцем или горчицей намазать, чтобы не тянул в рот что попало. Мне всегда так бабушка делала, – заявила Икки.
– Ну, это тоже крайности. Хотя я согласна, это намного эффективнее, чем бить такую кроху.
– Да! А как же про то, что весь мир познания не стоит одной слезинки ребенка? – вспомнила я слова великого нашего Федора Михайловича.
– Да ну ее! Давайте лучше бедную одинокую старушонку помянем. Пусть ей земля будет пухом, – произнесла Икки, и мы не чокаясь помянули бабулю.
– Вот вы мне лучше скажите, почему одиноких мужиков называют холостяками, а если одинокая женщина, то обязательно разведенка?! Это несправедливо! – помолчав, ни с того ни с сего ввернула Икки.
Мы выпили еще по пятьдесят граммов, и я задумалась над замечанием Икки. Теперь оно казалось очень тонким и правильным.
– Действительно, разведенка как-то оскорбительно, в то время как холостяк – звучит гордо, – согласилась я.
– А, может, мы действительно убогие, одинокие разведенки? – печально спросила Икки. – А наша Анжелка самодостаточна и счастлива – у нее есть Михаил, который не курит и даже квас по праздникам не пьет, и Кузьма…
– Слушайте! Девчонки, а может, мы ей завидуем? – осенило вдруг меня. – Как стыдно, как это нехорошо. Завидуем и сами того не замечаем!
– Чему завидовать-то? Смех, да и только! – прокричала Пулька. – Сыну, который в два года уже подбирает окурки на улице? Памперсам, пеленкам, бессонным ночам, поликлиникам, из которых она не вылезает по собственной дури, поносам, запорам, клизмам, вонючим носкам Михаила?! В чем ее счастье-то? Она, по-моему, теперь сама не рада, и, скорее, это она нам завидует, чем мы ей. Ни за что не отдам за это своей свободы!
– Точно!
– Правда!
Воодушевились мы с Икки и хлопнули еще по пятьдесят граммов.
– Ну, а как же любовь? – наивно спросила Икки, пристально глядя на Пульку осоловелыми глазами.
– Какая любовь?! О чем ты говоришь! И кому? Любви нет, – категорично заявила Пульхерия. – Я-то уж это знаю наверняка. Например, вчера приходит один хмырь к жене – она на сохранении у нас лежит, а на лестнице его уже новая пассия поджидает, совсем девчонка – наверное, семнадцати лет-то еще не исполнилось. И все они такие! Все, без исключения!
– Ну, может, это его дочь? – предположила Икки.
– Ой! Я тебя умоляю! Дочь! Скажешь тоже!
– Но не все же такие, – все еще не сдавалась Икки.
– Не знаю, – задумалась я. И если бы не была влюблена в Кронского, то однозначно встала бы на сторону Пульки. – Знаю только одно – в таком большом городе, как Москва, очень трудно найти свою любовь. И не только любовь, а хоть кого-нибудь. Казалось бы, полно народу, но все суетятся, копошатся, всем некогда – не до любви.
– Ну, может, это его дочь? – предположила Икки.
– Ой! Я тебя умоляю! Дочь! Скажешь тоже!
– Но не все же такие, – все еще не сдавалась Икки.
– Не знаю, – задумалась я. И если бы не была влюблена в Кронского, то однозначно встала бы на сторону Пульки. – Знаю только одно – в таком большом городе, как Москва, очень трудно найти свою любовь. И не только любовь, а хоть кого-нибудь. Казалось бы, полно народу, но все суетятся, копошатся, всем некогда – не до любви.
– Накатим? – печально предложила Икки, и мы снова выпили.
Стало хорошо, и мы с Икки были почти счастливы, только Женьки рядом не хватало.
– Ты зря водку дуешь. Алкоголь несовместим с теми препаратами, которые я тебе выписала, – заметила Пулька.
– Посмотри-ка на нее, Мань! Она точно как наша Обезьяна: «Трихопол несовместим с алкоголем!»
– Твое дело, я тебя предупредила. Кстати, как твой сантехник поживает?
– Не напоминай мне о нем!
– А вчера у Иккиной мамаши заклинило замок в холодильнике, и она вызвала электрика, – проболталась я.
– Что это, теперь электрики замки чинят? Хотя сейчас все может быть. А у меня родители в Питер укатили. Все ребро Гоголя ищут. Им стало известно, что последний раз его видели именно в Санкт-Петербурге на какой-то квартире.
– Твои родители очень целеустремленные люди, – сказала я. – Они найдут ребро, я в этом уверена.
– За это нужно выпить, – твердо проговорила Икки.
– Да, выпьем за то, чтобы твои родители нашли ребро Гоголя и прославились! – поддержала я подругу.
И мы опрокинули еще по рюмке.
– А как твой анстзиог? – спросила я, морщась, – мой язык уже не выговаривал некоторых иноземных слов, но ум мне казался еще светлым.
– Девочки, хватит пить! Мне некогда вас сегодня развозить по домам.
– Не надо, не надо. Ойк, – икнула я, и мой локоть несколько раз соскользнул со стола.
– Не надо, – также благодушно повторила за мной Икки, – мы тут переночуем.
– Мы у меня дома сегодня встречаемся с анестезиологом.
– Как романтично! Прада, Мань? Свидание среди заспиртованных кистом и придатков. За это грех не выпить! Полную, полную наливай! – требовала Икки, я не сопротивлялась и налила нам по полной стопке.
– Слушай! А он не наркоман, этот твой… – Икки хотела было произнести «анестезиолог», но благоразумно нашла синоним, – врач?
– Да с чего ты взяла?
– Нет, это я так… Он мне показался странным, – промурлыкала Икки.
– Ну и что же. Пока меня это в нем привлекает.
– Прада! А давайте выпьем за то, что он, что в нем есть то, что тебя того… – невнятно предложила Икки, и я тут же согласилась.
Я продолжала еще что-то говорить, пытаясь казаться трезвой, но при этом испытывала странное чувство: как будто мой мозг тонул во мне, опускаясь все ниже и ниже. И вот, когда он плавал где-то на уровне вишневого пятна на свитере, мой организм выключился, а четверг для меня закончился. Я не помнила больше ровным счетом ничего. Этой ночью я не искала мучительно вход в лабиринт, а неожиданно для себя упала в черную, всепоглощающую бездну, заснув беспробудным, мертвецким сном. Утром же эта неизмеримая пропасть выплюнула меня обратно в реальность.
* * *Реальность была страшной. Я лежала с закрытыми глазами, боясь их открыть. Я не знала, где я, что со мной случилось вчера вечером и вообще, у кого я дома и в чьей постели лежу. Мой мозг был белым листом бумаги, и эта неизвестность пугала меня больше всего.
Голова раскалывалась так, что я даже не могла и помыслить приподнять ее. Хотелось пить. Хоть глоток воды! Может, меня похитили средь бела дня и я долгое время бродила по пустыне, спасаясь от злодеев, потом потеряла сознание, а теперь лежу на больничной койке? Это, казалось, был самый хороший вариант. По крайней мере, я была бы не виновата в том, что меня украли. Я приоткрыла один глаз и увидела радужный плакат: «Дорогая, просыпайся, тебя ждут великие дела!» Нет, меня никто не похищал, я дома. Ну что ж, это тоже неплохо. А почему валяюсь под одеялом в джинсах и пиджаке? Боже, как болит голова! Ни за что сегодня не встану с кровати.
Вот оно – одиночество! Даже воды некому подать.
Дзз-дзззззз… Телефон! Нет! Нет! Нет! Моя бедная голова не выдержит этого пронзительного звука – она сейчас разлетится на тысячу мелких кусочков!
– Ну что, жива, хулиганка? – услышала я в трубке бодрый и насмешливый голос Пульки.
– Нету меня, – простонала я и хотела было уже нажать на рычаг, как подруга разразилась довольно обидными словами:
– Вы с Икки – два сапога пара! Две идиотки! Знаете, что вы вчера вытворяли в кафе? С вами ходить – только позориться! Я больше никогда в жизни не пойду с вами в общественное заведение!
Я чувствовала, что наша компания теряет еще одного человека.
– Да что мы вытворяли?! Ничего такого из ряда вон выходящего я не помню, а раз не помню, значит, ничего и не было. Сидели спокойно за столиком, никому не мешали. Подумаешь, выпили немного лишнего! Ты прямо как чужая!
– Ха! Сидели они спокойно! Да вас теперь в это кафе на пушечный выстрел не подпустят! А раз ты ничего не помнишь, это значит, что у тебя провалы в памяти!
– Ой! Ну, если тебе так хочется мне все рассказать, говори – не томи. Ты ведь, как врач, должна понимать, в каком я теперь состоянии!
– Вы все требовали водки, потом выпили еще графин и вконец одурели. Вы ничего не соображали! Сначала придумали какую-то дурацкую игру – «У кого длиннее язык», придвинули стулья поближе к окну и стали всем прохожим показывать язык. Заметь, был час пик, народу было полно, а вы сидели в освещенном кафе. Так что ваши пьяные физиономии видело пол-Москвы.
Потом Икки приспичило станцевать танец живота. Она полчаса просила официанта завести какую-нибудь восточную музыку, он все отказывал, и тогда ты решила сама спеть «Ламбаду». Икки вскочила на стол как ошпаренная и принялась безобразно и пошло вихлять бедрами, снимая при этом с себя одежду. Ты орала во всю глотку и танцевала на стуле, потому что на столе для тебя не хватило места. В конце концов вас с позором выдворили из кафе, и за нами увязался какой-то хлюпик. Он сидел за соседним столиком. Я сказала, что, если он не отцепится от нас, можете добираться до дома сами, а Икки заявила, что без него она никуда не поедет и что я мешаю ее счастью. Но это еще цветочки. Надо было вас все-таки прямо там и бросить, но я, как верная подруга, решила доставить вас до дома и тем самым пожертвовала своим свиданием.
– Спасибо, Пулечка, ты настоящий друг. Я обязательно поступлю так же, когда ты нахрюкаешься, – горячо сказала я – мне было стыдно. Стыдно за все: и за игру «на самый длинный язык», и за танец на стуле, и за то, что меня видело полгорода. И, наконец, было ужасно неудобно, что из-за меня не получилось никакого романтического свидания у Пульки с анестезиологом среди заспиртованных кистом. Мне не хотелось жить и казалось, что я никогда больше не выйду на улицу, потому что все москвичи и гости столицы видели меня вчера вечером в непотребном виде. Но это действительно были еще цветочки.
После мы погрузились в Пулькину машину вместе с хлюпиком, который увязался за Икки в кафе, а по дороге я настоятельно попросила притормозить у аптеки «Лекарь Атлетов» – видимо, в мою дурную голову крепко засела мысль помочь своей бедной, невезучей подруге и во что бы то ни стало сорвать ее с работы.
В аптеке мы устроили настоящий дебош, хотя для того, чтобы Икки лишили премии, хватило бы и того факта, если бы мы просто показали там свои пьяные физиономии. Но этого нам, разгоряченным неженским напитком, показалось мало, и мы с Икки рассказали нескольким припозднившимся посетителям, что в этой аптеке их бессовестно обманывают, потому что Вонючка, Кургузая, а также женщина с монголоидной внешностью и злыми глазами делят между собой те призы и подарки, которые предназначены для покупателей. Мало того, они втридорога продают наркоманам учетные препараты.
Кургузая сначала посмеивалась, а потом, когда решила наконец узнать, кто же такие Вонючка, Кургузая и женщина с монголоидной внешностью и злыми глазами, изменилась в лице и ушла в подсобку вызывать милицию. Именно в этот кульминационный момент Пульке каким-то совершенно непостижимым образом удалось уволочь нас из аптеки. После чего она сначала избавилась от меня, а Икки так и оставила в подъезде наедине с хлюпиком.
– У нашей Икки – сплошные бзики! – заговорила Пулька рифмой. – Только что узнала – она отдалась вчерашнему слюнтяю из кафе прямо в парадном на широком подоконнике. Теперь ревет белугой! Я вчера долго умоляла ее этого не делать, но Икки ничего не желала слушать и кричала одно и то же: «Не мне одной болеть кандидозом! Мужикам надо мстить!» Я плюнула и поехала домой. Ну не держать же мне над ними свечку! Э-эх! Жаль, что я с вами не наклюкалась! Уж лучше быть невменяемой, чем развозить вас по домам, – закончила Пулька свой ужасающий рассказ, а я поняла, что у русских людей чувство зависти к пьяному человеку перевешивает всегда и при любых обстоятельствах.