Говоря об области от Нила до Евфрата, преподобный мистер Криббас имел в виду, разумеется, изначальное представление о Земле обетованной, как она была очерчена в тот день, «когда заключил Господь завет с Авраамом, сказав: потомству твоему даю Я землю сию, от реки Египетской до великой реки, реки Евфрата» (Бытие, 15:18). Это был старый Ханаан, земля, заново обещанная Моисею и еще раз Иисусу Навину. Обещание двусмысленно. Двенадцать колен должны вытеснить ханаанитов, хититов, амореев и иебуситов, и «всякое место, на которое ступят стопы ног ваших, Я даю вам, как сказал Я Моисею, от пустыни [то есть Синайского полуострова] и Ливана сего до реки великой, реки Евфрата, всю землю Хеттеев; и до великого моря к западу солнца будут пределы ваши» (Иисуса Навина, 1:3–4).
На самом деле царства Иудея и Израиль, когда наконец были созданы, и близко не занимали подобной территории. Они простирались от Дана до Бершебы и от Средиземного моря до Гилеада и Моаб к востоку от Иордана. Эта область считалась Палестиной, пока Белые Страницы и следственные комитеты не начали отрезать от нее по кусочку. Для наших невинных предков Палестина была просто землей, заповеданной Израилю; они, счастливцы, не вспоминали про другого сына Авраама — Ишмаэля, или Исмаила. Какие громы и молнии метались бы, если бы преподобный мистер Криббас, лорд Шефтсбери или полковник Черчилль дожили до 1922 г. и увидели, как области к востоку от Иордана отрезают в пользу арабских сынов Исмаила! Какие тирады обрушились бы на план разделения, который оставил Израиль без Хеврона, где похоронены патриархи, без Силома, где находилось святилище Ковчега Завета, без Дофана, где братья продали Иосифа измаильтянам, без Вефиля, где видел сон Иаков, без Иерихона, где одержал победу Иисус Навин, и без Вифлеема. Каким ужасным молчанием встретили бы то диковинное еврейское государство, предложенное лучшими умами Организации Объединенных Наций, — еврейское государство без Иерусалима!
Разумеется, наши предки жили в счастливом неведении относительно богатств под песками пустыни, относительно жидкости, более богатой, чем вода, источник которой забил, чтобы напоить Агарь и ее умирающего сына Исмаила. Возможно, тот легендарный источник подразумевался как знамение. Во всяком случае, сын Агари в лице Лиги арабских государств сегодня держит в руках область за пределами Палестины в девяносто раз большую, чем наследие Израиля, равно как и значительную часть самой Палестины.
Однако вернемся в 40-е годы XIX в. Тогда, помимо ожидаемого падения Порты, имело место еще одно событие, придавшее Ближнему Востоку жизненно важное значение с точки зрения контроля над путем в Индию. Речь идет о появлении пароходов. Пароходы зависели от частых заходов в порт для пополнения запасов угля, а потому использовали не старый маршрут вокруг Африки, а маршрут через Средиземное море и Красное море, причем груз перегружался с корабля на корабль в Суэце, так как сам канал еще не был прорыт. В 1840-х гг. компания «Пенинсьюлар энд ориэнтал» открыла регулярное пароходное сообщение между Англией и Индией через Красное море. И это тоже использовалось в качестве аргумента сторонниками реставрации Израиля. В 1845 г. Э. Л. Митфорд, чиновник Цейлонской Гражданской службы, предложил «восстановить еврейское государство в Палестине как государство под протекторатом и руководством Великобритании»8. В числе «несметных» выгод, которые он предвидел для Британии, было то, что такое государство «передаст управление нашими пароходными сообщениями полностью в наши руки. Более того, это даст нам главенствующее положение [в Леванте], где мы сможем пресечь любые посягательства на путь в Индию, внушать страх открытым врагам и, буде необходимо, отразить их наступление».
Другой чиновник в другом уголке империи, полковник Джордж Гоулер, в прошлом губернатор Южной Австралии, сформулировал подробный план для достижения той же цели. Он также призывал поселить евреев в Сирии, чтобы предотвратить вмешательство в ее дела других держав. Англии «настоятельно необходимы наиболее короткие и наиболее безопасные маршруты… Египет и Сирия тесно связаны между собой. Враждебная иностранная держава, которая приобретет влияние в любой из этих стран, вскоре станет угрожать британской торговле… и Англия должна теперь же взяться за обновление Сирии, хотя единственный народ, чьи ресурсы будут широко и постоянно задействованы, — истинные дети той земли, сыны Израиля»9. Подобно полковнику Черчиллю, Гоулер снова и снова возвращался к своему тезису, приводя то одни, то другие аргументы. Он свел знакомство с Монтефиоре и сопровождал его в инспекционной поездке по Палестине в 1849 г. Он пошел даже дальше, чем Шефтсбери, который не видел «материальных затрат» со стороны государства-гаранта, и предложил, чтобы европейские державы взяли на себя финансирование этого плана в искупление гонений против евреев. Он побуждал евреев в случае падения Османской империи «смело настаивать» на своих правах на Палестину на том основании, что «эта область исконно принадлежит богу Израиля и его народу», и в конечном итоге «закрепиться в горах Израиля против всех агрессоров».
Примечательно, что в дебатах по поводу возвращения Израиля в Палестину преобладают голоса священников и военных, то есть людей Библии и людей меча. Необычное эхо военного интереса слышатся в мемуарах миссис Финн о британском консульстве в Иерусалиме. В 1858 г. туда прибыла группа видных лиц с британского фрегата «Юриялус», бросившего якорь в Яффе. В устроенной гостям экскурсии четырнадцатилетнего принца Альфреда, младшего сына королевы Виктории, который служил на борту гардемарином, вместе с его наставником майором Кауэллом и командовавшим кораблем капитаном Тарлетоном сопровождала чета Финнов. «Всю дорогу до Вифлеема, — вспоминает миссис Финн, — велся разговор с майором Кауэлом и капитаном (оба они были большими знатоками Библии) о перспективах этой страны и о евреях»10.
О майоре и капитане больше ничего не говорится. Зато консул и миссис Финн, все еще храня верность заветам Шефтсбери, по мере сил добивались того, чтобы евреи могли обосноваться в собственной стране. Подобно Монтефиоре, Финны пытались начать с материального и малого, со старой еврейской общины в Иерусалиме. Она состояла из четырех с лишним тысяч сефардов, потомков испанских евреев, изгнанных в 1492 г., которым разрешил поселиться в Иерусалиме султан Сулейман Великолепный, и приблизительно трех тысяч ашкенази, нищих беженцев из Центральной Европы, которые пришли в надежде быть похороненными в Сионе. По большей части они впали в «безнадежную нищету», отчасти из-за отказа местных жителей давать им работу, отчасти из-за диктата раввинов, приковавших их к условностям средневекового гетто. С этой преградой Финны, все еще преданные идее обращения, мало что могли поделать. Они проявляли такт. Миссис Финн писала, что старалась не показывать крест на глаза еврейской кормилице, которую взяла для своих детей, поскольку «вполне понимает чувства наших еврейских друзей в этом вопросе». Как при этом она могла «всецело верить и ожидать, что однажды Израиль исполнит Божественные условия», — парадокс, который я не возьмусь разрешить. Каковы бы ни были доводы, Финны были убеждены, что, говоря словами миссис Финн, «этот труд принесет плоды, и Святая земля однажды снова будет населена ее полноправными владельцам, иудейским народом, и снова расцветет, как роза».
И они трудились в этом ключе. Они организовывали трудовые проекты, не только для того, чтобы евреи могли получать плату за свой труд, но и чтобы продвинуться в деле освоения земель. Был арендован участок для проекта ирригации земель, пусть даже он принес незначительные результаты, поскольку большая часть тех, кто должен был извлечь из него пользу, были слишком слабы, чтобы пройти милю до поля. Английский врач Сэнфорд, один из небольшой группки помощников Финнов, выявил, что в высокой смертности среди евреев «повинна главным образом нехватка пищи». Но сами они найти работу для пропитания не могли, а если принимали ее от язычников, то от них отрекались раввины. Однако Финны не отступали, и миссис Финн постоянно писала письма, стараясь заручиться финансовой поддержкой из Англии. Прискорбно было обнаруживать, что так мало людей дома возможно убедить, что «евреи станут трудиться и что Святую землю стоит осваивать».
Однако нашлось достаточно средств, чтобы финансировать приобретение участка земли, который назвали Виноградником Авраама; но мало что было достигнуто помимо временного облегчения положения наиболее нуждающихся. Однако Финны не отступали годами, и Общество способствования еврейскому сельскохозяйственному труду в Святой Земле, которое они основали в то время, продолжало существовать под различными названиями до самого Мандата11.
Однако нашлось достаточно средств, чтобы финансировать приобретение участка земли, который назвали Виноградником Авраама; но мало что было достигнуто помимо временного облегчения положения наиболее нуждающихся. Однако Финны не отступали годами, и Общество способствования еврейскому сельскохозяйственному труду в Святой Земле, которое они основали в то время, продолжало существовать под различными названиями до самого Мандата11.
Все время своего пребывания в Иерусалиме консул Финн также вел неустанную политическую деятельность в пользу евреев. В 1849 г. он побудил министерство иностранных дел предоставить ему полномочия взять под защиту британского консульства всех русских евреев в Палестине, когда русское правительство от них отказалось. Он всегда был готов заставить пашу вилайета Иерусалим учитывать права евреев или брался за любой случай преследований. Однажды он сумел добиться того, что турецкому солдату вынесли публичное порицание и он понес наказание перед всем гарнизоном за преступление, совершенное против нищего еврея четырнадцатью месяцами ранее, что «сильно изумило население». В 1857 г. он попытался возродить старый план Шефтсбери и передал министру иностранных дел графу Кларендону подробный проект, как «уговорить евреев в большим числе переселиться сюда, чтобы трудиться на земле… рука об руку с арабскими крестьянами»12. Как указывает слово «уговорить», время еще не пришло, и необходимого «желания» среди европейских евреев еще не наблюдалось.
Тем временем еще один человек в Англии готовился к роли, которая приведет Британскую империю на границы Палестины. Выше уже упоминалось, что, помимо лорда Шефтсбери, среди сторонников англо-израильского доминиона в Палестине не было никого, кто обладал бы возможностью влиять на политику государства. Но имелось одно блестящее исключение. И это исключение — одна из самых неоднозначных фигур в английской истории: разумеется, Дизраэли. Хотя он не был связан напрямую с восстановлением Израиля, нелепо было бы оставить его личность за рамками этой истории — это было бы все равно что вычеркнуть из «Гамлета» призрака. Но в том, что касается Палестины, как и вообще своего времени и своей страны, он почти не поддается классификации. Он, единственный среди видных викторианцев, не был в первую очередь человеком религиозным. Иудаизм он отринул, а христианство, принятое в силу необходимости, практически его не затронуло, библейское пророчество для него ничего не значило. Однако он нутром чувствовал извечное притяжение Палестины. Он страстно писал в романе «Алрой» о возрожденном царстве Израэль, однако не предпринял никаких политических шагов для его восстановления. Он не обратил внимания на предложения партии Шефтсбери — Черчилля. Он не участвовал в предприятиях Монтефиоре. Он не относится к еврейским националистам, поскольку его национализм был индивидуальным и уникальным. Он был рупором еврейского наследия, но не его судьбой. Его заботил долг мира перед евреями, но не будущее евреев в этом мире.
«Где ваше христианство, если вы не верите в их иудаизм? — спросил он в палате общин во время дебатов по поводу Билля об эмансипации. — На каждом алтаре… мы находим скрижаль еврейского закона… Все ранние христиане были евреями… каждый человек в первые века существования церкви, благодаря чьей власти, таланту или рвению проповедовалась христианская вера, был евреем… Если вы не забыли, чем обязаны этому народу… вы как христианине должны быть готовы ухватиться за первую же возможность выполнить требования того, кто исповедует эту религию»13. Этой речью он поставил под угрозу свою политическую карьеру. Его продвижение по политической лестнице всецело зависело от верхушки его партии, и тем не менее он — единственный среди тори! — выступал в пользу билля всякий раз, когда этот билль вносился на рассмотрение, и голосовал за него вместе с либералами, против собственной партии.
Гордость за свой народ и его наследие то и дело просматривается в его романах, в предисловиях к последующим переизданиям, в знаменитой главе о евреях, которая внезапно появляется посреди политической биографии лорда Джорджа Бентинка. «К сему моменту мир обнаружил, что невозможно уничтожить евреев… Что тщетно пытаться пойти наперекор необъяснимым законам природы, которые повелели, что высшая раса никогда не будет уничтожена или поглощена низшей». Вместе с Мэттью Арнольдом он верил, что сила и целеустремленность Англии проистекают из моральных устоев иудаизма, переданных через Библию. Англия, говорил он, «невзирая на ее ущербную и скудную теологию, всегда помнила Сион».
В конечном итоге вовсе не как еврей, а как строитель империи он внес свой вклад в продвижение Англии в сторону Палестины. Еще более, чем мираж Палестины, его манил мираж империи. Экспансия Британии на Восток во второй половине XIX в. происходила под его руководством, была по большей части его рук делом. Некогда Ричард Львиное Сердце задержался по пути в Святую землю, чтобы занять Кипр. Возвращая в 1878 г. Кипр Британии, Дизраэли понимал, что логистика империи потребует следующим шагом взять и саму Палестину. Его покупка Суэца сделала тот шаг неизбежным.
Но в 1840-х гг. до этого были еще десятилетия, а Дизраэли все еще был молодым членом парламента, известным своими замысловатыми романами и харизмой, которая заставляла палату общин беспокойно сознавать, что этот гадкий утенок однажды может превратиться в орла. В 1831 г. он совершил «байроническое турне» по Греции и Египету, где на каждом шагу его встречали знаменитые места прошлого, где каждый день сулил путешествие по имперским путям прошлого. Акрополь, пирамиды, стоянки Александра Великого, Цезаря и Магомета, могилы крестоносцев и прежде всего гробницы патриархов и разрушенный Храм его народа сияли в его мыслях подобно сокровищам короны. В Константинополе он получил аудиенцию у султана, в Александрии — у Мухаммеда Али-паши. С Кипра он поплыл к побережью Сирии, мимо Бейрута, Тира и Акры в Яффу и, наконец, «на хорошей лошади и хорошо вооруженный» поскакал через пустынные и одинокие холмы, пока «передо мне не предстал ИЕРУСАЛИМ!»14.
Следующие несколько дней стали самыми восторженными в его жизни. Все слава подвигов прошлого, вся ностальгия веков изгнания обрушились на него. Он провел тут лишь неделю, но до отъезда уже начал писать роман о «блистательном случае в анналах того священного и романтического народа, из которого я почерпнул кровь и имя» — то есть о еврейском восстании во главе с псевдомессией Давидом Алроем, «князем пленения», против Багдадского халифата в XII в. Герои Дизраэли местами автобиографичны, и трудно не увидеть в «Алрое» автобиографичное отражение сокровенной мечты…
«Вы спрашиваете, чего я желаю, — говорит еврейский мудрец, серый кардинал Алроя, — мой вам ответ: бытия нации, которой у нас нет. Вы спрашиваете, чего я желаю, мой вам ответ: Землю обетованную. Вы спрашиваете, чего я желаю, мой вам ответ: Иерусалим. Вы спрашиваете, чего я желаю, мой вам ответ: Храм, все, чего мы лишились, все, по чему мы томились, все, за что мы сражались, нашу прекрасную страну, нашу святую веру, наши простые нравы и наши древние обычаи».
Дизраэли вложил в эти строки неподдельное чувство. Они резко выделяются на фоне цветистых красот остального текста, расцвеченного шелками и скимитарами, ифритами и каббалистами, фонтанами ртути и фигуристыми принцессами. «Алрой», как однажды загадочно сказал его автор, представляет собой его «идеальное устремление»15. И действительно, странно было бы, если бы молодой Дизраэли с его гордостью за свою расу, с его жгучим честолюбием, живя в великом городе, где правили его предки, не задумывался о том, не его ли предназначение вернуть государство своему народу.
Если он о таком и мечтал, то реальность английской политики вскоре заслонила эти мечты. Четыре года спустя он стал членом парламента с твердым намерением дойти до премьер-министра — ни больше ни меньше. («Помяните мое слово, — сказал лорд Мельбурн, — этот малый своего добьется».) Когда он в следующий раз опубликовал роман о Востоке, «Танкред», было видно, что он идет к своей цели, заботясь уже не о царстве для Израиля, а об империи для Англии. Он задумывал «Танкреда» как роман о поисках «Молодой Англией»[74] духовного возрождения. Его герой, пресыщенный сын герцога, отряхнул со своих ног прах Англии и приехал в Иерусалим, чтобы проникнуть в «тайну Азии». Но и герой, и автор вскоре про это забывают и погружаются в водоворот политики Ближнего Востока и попыток разрешить грандиозный вопрос: как Англии контролировать путь в Индию. Сирийский кризис еще не изгладился из памяти, подспудное бурленье, вызванное попыткой Мухаммеда Али-паши создать суверенное арабское государство, не утихло с его поражением. Любопытно, но Дизраэли видит шанс Англии в арабах, а не в еврейском национализме. Почти сардонически, но с предвидением, которое почти пугает, он рисует открывающиеся возможности.