В центре шатра щерилась и покачивалась черная маска, подвешенная на длинной веревке, закрепленной за перекрестное основание шатра. Ричард материализовал клинок, срезал этот амулет, чем вызвал недовольный возглас богини…
– Замолчи! – потребовал он. В его глазах полыхало синее пламя. Она замолчала и замерла, буквально пригвожденная к месту этим огненным взглядом…
Он оторвал маску, отбросил ее в сторону, взялся за жгут обеими руками и, дернув, проверил на крепость. Веревка из пальмового волокна оказалась довольно прочной…
Он подошел к Венериной Мухоловке, поднял ей руки над головой и, смотав запястья, привязал к балке основания.
– Что ты делаешь? – возмутилась она. – Смертный не должен так непочтительно обращаться с богиней…
– Я не простой смертный… А ты… Когда некоторые цветы хотят занять в саду больше места, чем полагается, садовник должен вмешаться, – проговорил он, продолжая связывать ее. Теперь веревка опутывала не только ее руки, но и стягивала груди. Коричневые соски откровенно торчали. Ричард расстегнул ширинку и сказал: – А теперь ты ублажи меня и докажи, что тебе есть место в моем саду.
По ее округлившимся глазам он понял: она весьма впечатлена тем, что природа более чем щедро одарила его…
– Ну же… давай… – он наклонился, поцеловал ее в губы и, вновь выпрямившись, направил ее лицо к своему члену.
Ласкала она неумело, но старательно. Похоже, ей был весьма интересен этот опыт. Ей даже удалось возбудить его. Уже близкий к разрядке, он остановил ее, коленом раздвинул ей ноги и резко вошел. Она закричала и забилась в путах. Ричард отстранился. До этого он ни разу не имел дела с девственницами. Разумеется, он знал, что дефлорация – процесс болезненный. Но не мог представить, что настолько: Венерина Мухоловка побледнела, а по щекам ее текли слезы. Насилие как таковое претило Ричарду. Доминирование, подчинение – да, но только к взаимному удовольствию. А причинять женщине боль, да еще заставлять ее плакать – было выше его сил. Он поспешно освободил ее, прижал к себе, чмокнул в макушку. Коснулся легко, шепча исцеляющее заклинание.
– Все-все, малышка, не плачь. Ты снова коварная невинная Венерина Мухоловка, – почти нежно сказал он и улыбнулся ей: – Зато теперь можешь казнить меня за дело.
Она успокоилась – заклинание подействовало, боль прошла, она тоже улыбнулась ему и ответила почти игриво:
– Живи, Садовник. Сегодня я не буду тебя есть…
Расстались они друзьями.
Когда уже пришло время отплывать, она сама вышла проводить их в гавань (потом вся команда и коллеги по экспедиции до конца похода с завистью косились на него: еще бы, переспать с такой красавицей! Вот вам и тихоня, книжный червь в очочках!).
Мухоловка отвела его в сторону, обняла по-сестрински и, покачав головой, произнесла:
– Мне было видение. Скоро Сорняки полезут из всех щелей… И еще – ты встретишь свой Цветок. Она – Алый Гибискус.
От одного этого цветочного имени у него закружилась голова. Алый Гибискус – воплощенная страсть, абсолютная чувственность, чистое желание.
А потом он и впрямь встретил ее, свой цветочек. И ему предстояло узнать, почему люди готовы отдать жизнь за одно только право коснуться и что Садовник влюбляется с первого взгляда, единожды и наповал.
О, Джози! Маленькая, нежная, страстная. Она лишала его рассудка, стоило ему только взглянуть на нее, а если он прикасался к ней, то остановиться уже не мог. Она вся – соблазн и сладость. Ею хочется обладать всецело, погружаясь в ее восхитительно тугое естество до предела. Пить ее стоны. Скользить губами по ее нежнейшей коже. Она всегда так щедро принимает его, открываясь полностью, обвивая ногами бедра, чтобы прижаться еще плотнее…
Ричард закрыл книгу… Его возбуждение было таким, что перед глазами все плыло, словно на нем не было очков… И видимо, чтобы наказать его сразу за все грехи, дверь кабинета отворилась, и на пороге появилась она. Даже в простой блузке с воротником-стойкой в китайском стиле и темной юбке с высоким широким поясом, чуть растрепанная, она была невыразимо хороша.
Ричард уже собирался схватить ее и заняться с нею любовью прямо здесь, на столе, но Джози осадила его надменным кивком в знак приветствия и сказала, недовольно нахмурив бровки:
– Кофе сегодня был на редкость невкусным!
О, девочка моя, что ты делаешь со мной?!
Его ломало. Хотелось стонать и выть.
Он совсем уже забыл, что он – лишь реальность. Его участь – служить и угождать, тогда, может, его одарят взглядом, воспоминание о котором он потом, как нищий, вдруг получивший в милостыню золотой, будет доставать и тайком любоваться.
Ему потребовалось неимоверное усилие воли, чтобы ответить ей в обычной манере – спокойно и чуть насмешливо:
– О, ангел мой, надеюсь, вы с презрением выплеснули его?
– Нет, мне пришлось его выпить, поскольку ничего более не было…
– Как же мне теперь искупить свой грех, радость моя? – продолжал он, хотя в душе ревели и скреблись бесы.
– Хорошо… Я дам вам шанс, – смилостивилась она, – вы можете попробовать с вечерним чаем.
– О, ангел мой, ваше великодушие просто не знает границ.
– И еще, – она подошла к столу и оперлась ладошкой на столешницу, другую, сжатую в кулачок, прижала к груди; сейчас она стояла к нему боком, и Ричард любовался ее точеным профилем, тенями от длинных ресниц, что трепетали на ее нежных щечках, выбившейся из прически темной прядкой, что так красиво стекала по шейке к плечу, – так вот… Поскольку вы так холодны со мной, – О да! сгорая в таком-то адском пламени! – то я решила, что нам нужно разделиться…
Теперь Ричард и впрямь похолодел, словно на него плеснули ледяной водой… Разделиться значит расстаться?.. Он вцепился побелевшими пальцами в край стола, закрыл глаза и замер с небьющимся сердцем в ожидании приговора…
– Я уже все обдумала. Нужно четко обозначить территорию каждого… И вы должны мне помочь… Вы будете делать стрелочки!
– К-какие с-стрелочки? – пробормотал он, с трудом приходя в себя.
– Ну какой же вы, Ричард! Все вам нужно объяснять! – немедленно взорвалась она, гневно упирая руки в бока; он был в шаге от того, чтобы упасть на колени и просить прощения, не важно за что. – Стрелочки, как на улицах! На которых названия написаны!
Ух! Жить с Джози – это как кататься на санках с очень крутой горки! Он чуть не расхохотался.
С трудом сдерживая смех и желание схватить ее и закружить от радости, что разделиться – это все-таки не расстаться, он сказал:
– Вы имеете в виду указатели?
– А что же еще! Как до вас долго доходит!
Ричард счастливо вздохнул, встал и подошел к шкафу, где у него лежали большие плотные листы для чертежей. Достав несколько, он развернул их на столе, взял карандаш и линейку и принялся чертить.
– Да-да, забыла сказать, вы только сделайте, а я сама все напишу.
– Безусловно, ангел мой, я и не претендовал.
– Рассказывайте! То-то я вас не знаю! – Она уселась за свою печатную машинку и задумалась.
Он вырезал аккуратные указатели и показал ей:
– Готово!
– Ну так несите сюда! Или вы хотите, чтобы я вставала и шла?
– Ни в коем разе, дорогая моя, не стоит себя так утруждать.
Он подошел и положил стрелочки возле нее.
Она повертела их в руках, оценивая качество работы, одобрительно хмыкнула. Потом наслюнявила карандаш и вывела своим крупным округлым почерком: «Прикрасная багиня» и «Ачкастый зонуда». Ричард вздохнул, аккуратно вынул у нее из пальчиков карандаш и исправил ошибки.
Джози задохнулась от ярости.
– Я так старалась, а вам вечно надо все испортить!
Он только открыл рот, но она не дала ему сказать:
– Я на вас обижена! Идите, сядьте там у себя и не ходите ко мне сюда больше!
Он поспешил ретироваться, поскольку его прекрасная богиня в гневе бывала опасна и в ход могли пойти тяжелые предметы. Ричард вновь вернулся за стол и открыл книгу, даже не обратив внимания, что держит ее вверх ногами.
Она, все еще фыркая, как разгневанный котенок, вставила в пишущую машинку лист и принялась что-то печатать, громко тарабаня по клавишам.
А он сидел, смотрел на нее и думал, как она ему дорога, все в ней, каждая мелочь: и поворот головы, и то, как она хмурит бровки, и как, задумавшись, прикладывает пальчик к губам, и та родинка на ее плече и даже ее орфографические ошибки.
Тут Джози вытянула лист, гневно смяла его и швырнула в стену, затем закрыла глаза руками и горько зарыдала. Ричард тут же подбежал к ней, наплевав на запрет пересекать территорию, опустился рядом, сжал ручку, осыпав каждый пальчик поцелуями.
– Ангел мой, что стряслось? Вы только скажите, я покончу с собой немедленно, ибо если я причина ваших слез, то не имею права жить!
– О нет, Ричард, не вы, – она вздохнула уже спокойнее и посмотрела на него: – Он!
– Тогда я с большим удовольствием убью его, кем бы он ни был!
– Тогда я с большим удовольствием убью его, кем бы он ни был!
– Ну нет же! Ну что же вы! Вы никак не убьете его – это мой герой. Из романа.
– И что же натворил этот мерзавец, что заставил так страдать своего автора?
– Понимаете, героиня его так любит, так любит, а он ее совсем не замечает! А ей так плохо! Она так несчастна! – в глазах Джози снова заблестели слезы. Одна прозрачная слезинка побежала к подбородку.
Ричард достал из кармана платок и бережно вытер ее. Потом взял личико жены в ладони и нежно поцеловал глаза, млея от ощущения бархатных, влажных ресниц под губами.
– Что же это за герой такой, что заставляет героиню так страдать? Гоните его прочь. Или передайте, что скоро появится главный злодей, и уж тогда он ему задаст!
Джози коснулась тоненькими пальчиками его волос, заставив Ричарда затрепетать, потом обняла за шею, положила голову ему на плечо и несколько раз глубоко вздохнула. Он нежно обнимал ее и чуть покачивал, баюкая. Наконец она успокоилась, отстранилась и размяла пальчики:
– Приступим! – провозгласила она, вставляя в машинку новый лист, и глаза ее маниакально заблестели.
Ричард встал, поднял скомканную бумагу, спровадил ее в ведро и, пробормотав: – Мне уже страшно за героя, – вернулся наконец к чтению.
После обеда они поехали в музыкальный салон.
Джози не очень любила слушать музыку, но сегодня там собирался едва ли не весь свет. К тому же Ричард недавно подарил ей рубиновое колье, в котором она еще нигде не была и теперь, в карете, нетерпеливо крутилась, не в силах дождаться, когда прибудут на место и все увидят ее.
Он сидел рядом, сжимал ее ладошку, затянутую сейчас в темно-вишневую длинную шелковую перчатку, и шептал, что, увидев, все ослепнут, потому что ее красота затмевает солнце.
В салоне действительно был аншлаг: все возбужденно обсуждали новую звезду, итальянского тенора Умбертино Сальерти, который вот-вот должен был выйти на сцену. Ну и конечно, пялились на них: то, что он так дерзко, у всех на виду, обнимал ее за талию было почти вульгарно. Он это знал и злился, потому что не хотел, чтобы хоть одна грязная сплетня или косой взгляд касались ее, но иначе не мог. У него теперь было нечто чудесное, только его, и он не хотел делиться этим ни с кем. Хорошо хоть, Джози сейчас никуда не рвалась, а послушно держалась рядом, потому что прежде удерживать ее было мучительно…
Наконец все расселись, и занавес пал. И появился он. Он был очень юн и невероятно хорош собой, хотя и не очень высок и несколько одутловат. Да и пел божественно. Ричард, будучи гурманом в искусстве, не мог не оценить. Но наслаждаться мешал взгляд, которым Джози смотрела на исполнителя – полный восторга и обожания. Взгляд, которым она никогда не смотрела на него. Ричард горько вздохнул.
Джози ахнула и прошептала:
– Ричард! Ричард! Как он прекрасен! Я никогда не видела таких красивых! Кажется, я влюблена!
Иногда это бывало больнее, чем он мог выдержать. Пришлось впиться судорожно сведенными пальцами в подлокотник кресла. Наконец удалось вздохнуть, а то с ножом в сердце, что так легко всадила она, дышать было сложно. И он, чуть наклонившись к ее уху, сказал:
– А я бы отдал жизнь за один такой взгляд!
Она хмыкнула:
– Какой же вы корыстный! И взяточник к тому же! Неужто бы без взгляда не отдали?
– С наслаждением, – тихо и грустно заверил он.
По дороге домой они сидели, взявшись за руки, и молчали, погруженные каждый в свои мысли.
Наконец Ричард, которого молчание угнетало, заставляя думать черт-те что и даже ревновать, сказал:
– Ну что, берем его героем в вашу историю?
– Нет же, – к удивлению Ричарда, ответила она.
– Почему?
– Ну… как бы это сказать… он не совсем герой…
– Поясните!
– Ну все эти страдания, о которых он пел, они не его. Они тех, чьи стихи и музыка. Не думаю, что сам бы он стал спасать героиню. Или делать что-то для нее… А потом… я представила – вы уж простите, но так было! – что мы с ним… ну… – она закрыла лицо руками, и он понял, что она горит от стыда, – будто мы с ним занялись любовью… – выговорила она наконец, пряча лицо у него на груди.
Ричард стиснул зубы. В нем кипела такая ярость, что он испугался того, что мог бы сказать.
Но сказала она. Безуспешно попытавшись поймать его взгляд здесь, в темном пространстве кареты, она схватила его за руки и воскликнула:
– Не думайте ничего такого! Даже не смейте! Там, на месте его, у меня всегда были вы. Ваши руки, ваши губы. А его я так представить и…
Он не дал ей договорить, впившись поцелуем в ее губы. И потому, что она чуть не расплакалась, понял, что она ждала этого не меньше, чем он.
Дальше было уже плевать на все. Нужно было срочно ее раздеть и коснуться ее тела, иначе бы он сошел с ума.
– Мы… что… будем здесь?.. В карете?..
– Угу, прямо здесь, – прошептал он, стягивая с нее накидку, и жадно целуя открывшиеся шейку, плечи…
– Мы же никогда…
– Зато теперь…
– Ах, как хорошо! – вздохнула она, пылко отвечая на его ласки. От ее прикосновений он терял остатки здравого смысла. – Я боялась… – сквозь всхлипы проговорила она – так боялась, что вы меня бросили…
– Даже… не надейтесь, Джози, – он задрал ей юбку до самых бедер и оторвал застежку на ее панталончиках вместе с клочком ткани, – я – ваша реальность. Так просто от меня не отделаетесь…
Он ворвался в нее резко, до боли, заставив вскрикнуть и глуша этот вскрик яростным поцелуем. Она вцепилась в его плечи и обвила ногами торс, чтобы он мог еще глубже погружаться в нее. Они захлебывались в поцелуях. Джози стонала, а он двигался в ней быстро, сильно, в рваном сумасшедшем ритме, заставляя все ее хрупкое тело сотрясаться от каждого его толчка. Ее стоны становились все сладостнее, она выгибалась в его объятьях, ерошила его волосы. И отчаяние, что клокотало в нем, глохло, уступая место страсти…
Он живет рядом с совершенством. Имеет возможность касаться, ласкать, любить. И теперь у него была она – его девушка из снов, его сбывшаяся мечта. В праве ли он желать большего?
Глава 9. Я буду рядом с тобой всегда
Графство Нортамберленд, замок Глоум-Хилл, 1878 год
Мифэнви не сопротивлялась, она просто замерла и застыла, и он даже испугался, не лишилась ли она чувств от его натиска. Она не останавливала его, останавливаться пришлось самому.
Колдер отлетел к своему рабочему столу, уперся руками в столешницу и, склонившись вперед, надломленно расхохотался. Перед глазами рушился с таким тщанием возведенный мир. И женщина, единственная, что искренне любила его, пусть только как друга, уносилась от него в темном вихре отчаяния, рассыпаясь миллионами золотистых искр.
Он обернулся, Мифэнви сидела на одном из стеллажей, куда он ее усадил, чтобы удобнее было целовать. Она перехватила одной рукой строгий воротник своего темного вдовьего платья. Другая ее рука, сжатая в кулак, прижималась к груди. Глаза Мифэнви были закрыты, а щеки пылали. Неровная полоса света, падая сверху, золотила волосы, будто подчеркивая, насколько ей здесь не место – цветочной фее в логове злого колдуна.
Колдер горестно усмехнулся. Мифэнви наконец открыла глаза и, не глядя на него, тихо сказала:
– Простите меня.
Лавина сорвалась.
– Вы издеваетесь?! – заорал Колдер, стиснув кулаки. – За что мне прощать вас? Это я должен в ногах валяться!
Она упрямо тряхнула головой и произнесла все тем же чуть слышным, похожим на шелест листвы голосом:
– Вы страдаете, Колдер. И я – причина ваших страданий. А я меньше всего на свете хотела бы, чтобы вы страдали…
– Ах, вот оно как! – вкрадчиво протянул он, недобро щурясь. – Добренькая вы наша! Святая! Ну что ж, тогда утешьте меня снова! Бросьте мне цветок еще раз, ваше высочество, – с этими словами он картинно расшаркался.
И тут она, к его ужасу и удивлению, покраснев до корней волос, дрожащими пальцами стала расстегивать пуговицы лифа.
– Что вы делаете? – зло поинтересовался Колдер.
– Собираюсь утешить вас, – запинаясь, пролепетала она. – Но сегодня у меня нет другого цветка, кроме меня самой.
Колдер подошел к ней, взял в ладони ее личико, уткнулся лбом в лоб. Почувствовал: его Незабудка тоже вся пылает.
– Что же мы творим, Мифэнви? – проговорил он, вздымая горячим дыханьем завитки волос вокруг ее лба. – Простите меня.
– И вы меня, – отозвалась она, хватаясь за ворот его сюртука. – Честно – простите. Особенно за тот случай. С цветком. Мне так стыдно.
Он осторожно обнял ее.
– Давайте забудем все, что здесь произошло.
– А вы сможете? – тихо спросила она.
– Я мечтал об этом три года. Вряд ли у меня получится забыть.
– Тогда давайте по-другому, – сказала она и, подавшись чуть вперед, коснулась его губ своими.
Колдер тут же ответил, перехватывая инициативу и углубляя поцелуй. Его руки скользили по ее спине.