Я прождала, наверное, все полчаса, стойко выдерживая натиск всех желающих выкурить меня из моего убежища, пока наконец снаружи не послышался голос: «Эй, Галка! Ты где, подруга?!»
Отодвинув задвижку, я открыла дверцу и тут же об этом пожалела. На меня уставилось нечто невообразимое. Существо, одетое в старый черный пуховик и длинную до пят черную юбку, было бледно от слоя штукатурки, под глазами и на веках у него лежала, наверное, тонна черной туши, а черно‑красные губы кривила устрашающая улыбка.
— Эээ… — пробормотала я, но девица не дала мне договорить, одним движением запихнула меня обратно в кабинку, втиснулась туда сама и закрыла за собой дверь.
Мы стояли с ней впритык друг к другу, и мне было ощутимо не по себе.
— Не дрейфь, подруга. Сейчас все в лучшем виде сделаем, — тихо проговорила она, открывая сумку. — Сейчас мы тебя накрасим и приоденем — родная мать не узнает!..
Она достала черный карандаш и задумчиво оглядела меня.
— Шмотками нам тоже поменяться придется… Вот только пуховик жаль. Он у меня почти новый. У тебя есть деньги?
Я обреченно достала из кармана пятисотку, полученную от Вики.
— Это все? — поинтересовалась крашеная.
Я кивнула.
— Гмм… А это бижутерия? — с наивностью ребенка она ткнула в мои сережки.
— Серебро. Они настоящие, от Тифани. Хотите? — предложила я.
Эти сережки мне подарили на день рождения родители. Кажется, это самое ценное, что у меня было. Но, как известно, мир для меня уже давно существовал по другим законам, и предметы утратили ценность. «Почти все», — добавила я, сжимая в кармане звездочку — ту самую, которая принадлежала еще моим родным родителям, а если доверять снам, и многим поколениям моих предков.
— Маленькие что‑то, но давай. А деньги оставь себе, что уж там.
Бренд, похоже, не произвел на нее никакого впечатления.
Я вынула из ушей сережки и отдала ей, а потом девица накрасила меня в точности так же, как была накрашена сама, и отдала мне свой пуховик и длинную черную юбку, а сама влезла в мои куртку и джинсы.
Джинсы на ней немного не сходились, по поводу чего она огорченно поцокала языком и застегнула их большой булавкой, приколотой к вороту черной рубашки, оказавшейся под пуховиком.
Затем девица достала из сумки салфетки и принялась вытирать с лица косметику.
— Слушай меня… — начала она зловещим шепотом, но тут в дверь опять заколотили.
— Что вы там делаете? Сейчас охранника позову! — завизжала какая‑то тетенька.
— Ща, терпение, сейчас выйдем, авось не обоссышься, — отозвалась моя спасительница. — Я сейчас пойду первой и буду всячески косить под тебя. Будто ты боишься и прячешься, а ты иди следом, через пару минут. Главное — не дрейфь и держись уверенно. С такой мордой тебя и родная мать не узнает, — зашептала она мне, не обращая внимание на стук в дверь и возмущенные вопли тетенек.
— Спасибо, — прошептала в ответ я. — Только… только ты держись среди людей, а потом, минут через пять, встань, чтобы твое лицо было видно, чтобы они догадались, что ты — это не я. Хорошо? Обязательно покажись им!
Она с сомнением посмотрела на меня. Ее лицо, после того, как с него была смыта вся косметика, стало казаться уже вполне человеческим. Бледным, немного прыщавым лицом девушки лет шестнадцати‑семнадцати.
— Ох, чую, в дерьмо вляпываюсь, — пробормотала она. — Да что уж там, где наша не пропадала?!
И она, словно солдат, идущий в бой, распахнула дверцу перед лицом орущей тетки.
— Посторонитесь, гражданочка! Дайте пройти королеве проклятых! — громогласно пошутила она, проходя мимо онемевшей от такой наглости уборщицы.
Я тоже вышла вслед за ней, мельком бросив взгляд на свое отражение в большом зеркале. Господи! Не то что родная мать, я сама бы себя не узнала!
…Королева проклятых — это что‑то из Энн Райс. Ну что же, прямо в тему!
Артур, эпизод 2
Он шел по промерзшим улицам города — темноволосый молодой человек в легкой куртке и красивых, дорогих джинсах. Прохожие кутались в дубленки и шубы и с опаской поглядывали на этого странного субъекта. На его волосах лежал снег, а куртка была распахнута у ворота. «Либо ненормальный, либо морж», — думало большинство из них, и все на всякий случай предпочитали держаться подальше.
Артур не обращал на встречных внимания. Все его мысли были заняты одним. Ему нужно разыскать Полину. Шагая по улицам, он перебирал варианты, отвергая один за другим. Если бы она вернулась домой или пришла к одной из школьных подруг, за которой наверняка установлено наблюдение, Отец знал бы это. Из оставшихся вариантов — дом, где они скрывались сразу после бегства от Отца, заброшенная дача и… жилище той странной старухи с ее еще более странной собакой. В качестве еще одного варианта имелся джокер — неизвестное ему место, где Полина вдруг нашла убежище.
Джокера следует оставить на потом, а пока методично и тщательно проверить остальные версии. Отец не зря на него рассчитывает, никак нельзя предать доверие Отца!
Больше других Артуру не нравился даже не джокер, а вариант со старухой. Ох и непростой она была, сразу видно, насколько непростой… Связываться с ней отчего‑то категорически не хотелось, но если это потребуется для дела… Он сделает все, чтобы Отец остался доволен. Он сделает все на благо своего Дома.
Под ногами скрипел снег. Артур направлялся к метро, чтобы проехать несколько остановок до их первого убежища — это самый ближайший вариант, именно его и следовало рассмотреть в первую очередь.
* * *
Глупый мальчишка вошел в здание и вышел из него спустя примерно полчаса. Он пробыл там совсем недолго и, вместе с тем, как‑то неуловимо изменился. В нем появилась отрешенность и резкость движений.
Не оглядываясь по сторонам, он пошел куда‑то, не замечая того, что из Дома вслед за ним тихо выехала машина.
«О, матерь Божья! Разве можно быть таким идиотом?!» — прошептал Ловчий, прикасаясь рукой к счастливому серебряному крестику. Его приманка вела за собой стаю охотничьих собак, похоже, совершенно не подозревая об этом. И что же оставалось? Только брать их на себя. Сейчас, пока они не вмешались в самый неподходящий момент. Уж лучше управиться с ними по одному, без лишнего шума и суеты. Ловчий поморщился — он вовсе не любил шум. Шум и охота — нет! Совершенно несовместимые вещи!
пробормотал он и пошел туда, где уже почти скрылась неприметная серая машина, медленно ползущая за беззаботно шагающим Артуром.
Глава 4
Хорошо хоть спасительница оставила мне пятисотрублевку. Не знаю, что бы я делала без денег. Итак, суровая реальность была такова: укрыться мне негде, домой возвращаться нельзя, к тому же вампиры, видимо, настолько задурили моим родителям головы, что те совершенно точно уверены в моем благополучном существовании в какой‑то закрытой супершколе. Кто знает, может, они и не будут рады меня видеть, если я вдруг появлюсь у них на пороге. Нет, это исключено, особенно принимая во внимание то обстоятельство, что за домом наверняка следят, а может, и внушили моим родным что‑то типа программы: если я только дам о себе знать, они первые наберут номер старейшины и сообщат ему о моем возвращении.
Оставалось единственное место, куда я могла пойти, — пустая дача, где мы скрывались с Артуром. Проведу несколько дней в этом убежище, а там посмотрим. Тем более Ловчий, судя по словам старухи, там уже побывал и навряд ли догадается вернуться. А что, не такой уж плохой вариант. Чем больше я думала об этом, тем прекраснее он мне казался. Решено! Сейчас же отправляюсь на вокзал, беру билет на электричку… и… далеко я не ушла.
Проходя мимо киоска с французской выпечкой, я вдохнула пьянящий аромат свежей сдобы и вспомнила, что почти ничего не ела с самого утра. Я остановилась перед стеклянной витриной, разглядывая выставленные торты, булочки, пирожные. Как же они красивы! Надо бы быть поэкономней. Пятьсот рублей — совсем небольшая сумма, тем более что мне предстояло прожить на нее некоторое время… Но булочки пахли так сказочно аппетитно, и к тому же у меня сегодня был день рождения… В общем, я купила тонкий французский батон и восхитительные свежайшие пирожные. Сладости я положила в пакет — устрою сегодня праздничный ужин, а от хрустящего батона тут же отломила здоровый кусок и принялась с аппетитом жевать. О! Это была, наверное, самая вкусная еда в моей жизни! Батон оказался еще теплым, с хрустящей зажаренной корочкой и нежнейшим мякишем, тающим во рту. Я ела его, жмурясь от удовольствия, а прохожие удивленно глазели на меня. Ну да, поглядеть было на что: готического вида размалеванная девица жует французский батон так, словно не ела целую неделю…
Незаметно для себя умяв половину батона, я со вздохом убрала в пакет остатки и продолжила путь к вокзалу.
Дорога обошлась без приключений. В электричке возле меня были свободные места — никто не спешил садиться рядом с таким чучелом. Я доехала до своей остановки и отыскала нужный дом.
Ничего не изменилось. Если здесь кто‑то и был, то следов его пребывания я не заметила… И вдруг мой взгляд остановился на лежащей в коридоре толстой пачке денег. Когда мы с Артуром впервые пришли сюда, этих денег точно не было. Я подобрала купюры и пересчитала их. Шестьдесят тысяч! Сроду не держала в руках таких денег. Откуда они здесь? Под деньгами обнаружился сложенный вчертверо листок и крохотный ключик. Я развернула письмо и сразу же узнала почерк Артура.
«Не пытайся разыскать меня. Если все будет в порядке, я сам тебя найду. Если через неделю меня не будет — воспользуйся ключом. Он от камеры хранения на Ленинградском вокзале. Я оставил там для тебя кое‑что. Пожалуйста, будь осторожна и, когда поедешь в Москву, держись среди скопления людей».
Сухой тон письма привел меня в некоторое замешательство, однако в сердце, вопреки всему, крепла уверенность в том, что Артур любит меня и по‑прежнему заботится обо мне, а значит, его странное поведение может быть обусловлено именно этим. Как хорошо, что я вернулась в наш дом! Все еще будет хорошо, и мы с Артуром уедем в домик у моря. Надо просто подождать его здесь, и он обязательно вернется ко мне.
Я засунула ключик в карман готической юбки и закрыла на засов дверь. Затем включила камин, щелкнула по кнопке электрочайника и, пока он закипал, тщательно умылась и расставила на полу оставшиеся свечи. Их уже было немного. Ничего, завтра куплю. Сегодня мне не требуется много света.
— Вы, конечно, простите меня, если я опять воспользуюсь вашим фарфоровым сервизом? — спросила я у фотографии хозяев дома, доставая из шкафа старенькие керамические тарелки с наивно‑голубым ободком, местами отбитые по краям. — Сегодня у вашей покорной слуги день рождения, а вы, оказывается, мои единственные гости… Нет, на самом деле, конечно, это я — ваш гость… Но это сущие пустяки, ведь правда?… Располагайтесь. Хотите чай? Пирожное?
Я выложила пирожные на тарелку, налила себе чаю и села на пол у камина, подвинув к себе фотографию. Жаль, что я ее случайно разбила… Но хозяева дома ничуть не сердились и смотрели на меня весело и ласково. В их компании я словно снова почувствовала себя в кругу семьи.
— За семнадцатилетие! — сказала я, поднимая кружку с чаем. — И пусть у всех нас все в жизни будет хорошо!
Чай был обжигающе горячим, а пирожное — сладким и вкусным. Гости тоже попались достойные. Они не жаловались на скудость стола, не докучали расспросами о школе и не пытались использовать меня в каких‑то своих неизвестных целях. Самые идеальные гости за последнее время.
Допив чай и управившись с пирожным, я закуталась в плед. Я не могла не думать об Артуре. Где он сейчас? Вспоминает ли обо мне? Мы расстались так странно, так нелепо. Как было бы хорошо, если бы он вернулся… Да, прямо сейчас…
Я отчетливо представила, как скрипнет дверь и в комнату вдруг войдет он. Весь запорошенный снегом, немного растерянный, немного смущенный, но такой близкий и родной… Он войдет и скажет… Нет, мне не нужны слова. Все слова — вздор, пустой обман, нужно верить не им, а своему сердцу. Он войдет, и я не дам ему сказать ни слова, а брошусь навстречу, обниму и прижмусь к нему, отогревая своим теплом. И буду видеть взгляд этих темно‑вишневых глаз, обращенный прямиком в мою душу… Нам совсем не нужны слова! Лишь бы только он вернулся!..
Я так поверила в это — в то, что он войдет прямо сейчас, что, когда в пустом доме хрустнула половица, сердце бешено забилось в груди.
Но нет. Никого не было. И только ватная, сводящая с ума тишина давила мне на уши. Я была одна. Одна — в пустом заснеженном доме, где‑то будто бы на краю мира…
— С днем рождения, Полина, — прошептала я себе, — завтра обязательно придет новый день…
И задула свечи.
* * *
Большой, стоявший на холме среди зарослей сирени дом с белеными колоннами носил на себе следы недавнего пожара. Но даже в таком виде, с почерневшими стенами, с выбитыми стеклами он производил грандиозное впечатление. Мне на память почему‑то пришли слова «дворянское гнездо». Перед домом, у большой лестницы, украшенной изображениями летучих мышей, сгрудилось с десяток разномастно одетых вооруженных людей. Гимнастерки, засаленные кожаные куртки, обычные с виду пиджаки, но у каждого из их обладателей на видном месте был прикреплен яркий красный бант.
— Значит так, товарищи, нам необходимо вычистить это гнездо лютых эксплуататоров, которые пили народную кровь не только экономически, но и по‑настоящему, на самом деле то есть! — витийствовал перед остальными невысокий человек с огромной кобурой на поясе. На его фуражке я разглядела небольшую красную звездочку.
— А сейчас товарищ военспец проведет перед вами инструктаж.
Худощавый молодой человек в костюме сделал шаг вперед и смущенно протер очки.
— Господ… — он закашлялся. — Товарищи! Я вообще‑то гражданский человек, врач. — Его фиолетовые глаза смотрели близоруко и немножко наивно. — Но собравшиеся в этом доме действительно пьют человеческую кровь. Они больны весьма редким и опасным заболеванием, которое воздействует на психику человека, превращая его, по сути, в жестокого, кровожадного зверя. Но при этом больной гораздо сильнее и ловчее обычных людей. Его душевное состояние таково, что…
— Короче, ближе к делу! — оборвал его «кобуроносец».
Выступающий вздохнул.
— Не пытайтесь с ними драться врукопашную. Стреляйте сразу, как только увидите их. Не ходите поодиночке, — продолжил молодой человек. — Они боятся солнечного света, так что ищите их в тех местах, где темно, — в подвалах, на чердаках, в лишенных окон комнатах… В доме с винтовкой не развернешься, воспользуйтесь револьверами и браунингами, я видел у вас.
Человек со звездочкой на фуражке вновь оборвал его взмахом руки.
— На врагов революции! За мной! — крикнул он и первым ворвался в большие двустворчатые двери.
Дом встретил людей тишиной и запустением. Даже те комнаты, которые пощадил огонь, носили следы грабежа и разорения: распахнутые шкафы, брошенные на пол вещи и книги, вспоротые диваны и перевернутая мебель. Но при этом пустой особняк производил пугающее впечатление. Казалось, сотни невидимых глаз смотрят недобро и выжидающе…
Первоначальный порыв прошел. Люди сбились в кучу, насторожено оглядываясь, и без особого восторга встретили приказ невысокого командира. Как я поняла, он тут был за главного.
— Разойтись по два человека! Осмотреть подвал и чердак.
Косые лучи, падавшие сквозь прорехи в крыше, освещали люк, из которого вылезли двое людей, но остальное пространство чердака скрывала глубокая тень. Шорох, донесшийся из глубины помещения, заставил их подскочить.
— Что это? — молодой светловолосый парень направил слегка дрожащую руку с револьвером в сторону неведомой угрозы.
— Та, пацюк, — ответил второй, уже в возрасте, с большими пышными усами. — Крыса, — пояснил он, наткнувшись на непонимающий взгляд товарища.
— Дяденьки, заберите меня отсюда! — раздался тонкий детский голосок. Присмотревшись, я заметила сундук, из которого и доносились шорох и шебуршание. — Я тут, в сундуке, я боюсь.
Настороженно, с оружием наготове солдаты (или они красноармейцы?) подошли к сундуку. Старший рывком откинул крышку.
— Да тут дите! Эй, малая, ты как сюда попала? — спросил он, помогая девочке лет десяти выбраться из чрева огромного сундука.
— Меня притащили сюда! Было так страшно! Те люди на меня так смотрели… А потом загорелось все, и я тут спряталась, — затараторила она, глядя на солдат совершенно круглыми глазами. — Они, они, меня укусить хотели!
— А где они, ты их не видела? — спросил молодой, присаживаясь на корточки рядом с девочкой. — Мы их того! Непременно накажем.
Девочка часто‑часто закивала головой.
— Я скажу вам, но только на ушко. Я боюсь, — прошептала она.
Солдат наклонился к ней. И тут же с криком покатился по полу, зажимая рукой разорванную шею. На полу алели брызги свежей крови. Старший с побелевшим от страха лицом вскинул пистолет.
— Ты чего? Ты чего? — шептал он.
Девочка повернулась к нему. На ее детском лице сияли холодные, жестокие глаза.
— Пища глупая, — сказала она. — Сама приходит.
Внезапно дом как будто взорвался грохотом выстрелов, казалось, что внизу палит целый полк. Пышноусый красноармеец, вздрогнув, несколько раз выстрелил в девочку. На ее смешном матросском платьице расплылись красные пятна, но она упорно шла к нему, улыбаясь окровавленным ртом, щерившимся маленькими, как будто игрушечными, клычками.