Надпись красным фломастером на двери Первой баптистской церкви в Атланте:
Дорогой Иисус! Скоро я увижу тебя!
Твой друг, Америка.P. S.
Надеюсь, до конца недели у тебя еще останутся свободные места?
26
27 июня утром Ларри Андервуд сидел на скамейке в Центральном парке, глядя под ноги. За его спиной тянулась улица, переполненная неподвижными автомобилями. Их владельцы были уже мертвы, либо умирали.
Рядом размещался зоопарк, и Ларри с его места было видно льва, антилопу, зебру и нескольких обезьян. Звери умерли не от пневмонии их убил голод: бог знает сколько времени никто не приносил им ни воды, ни еды. Все они были мертвы, кроме одной обезьяны; да и та за три часа, что Ларри сидел здесь, пошевелилась только четыре или пять раз. Обезьяна была неимоверно истощена, но супер пневмония абсолютно точно не коснулась ее.
Справа часы показывали половину одиннадцатого. Спешить было некуда, и Ларри лишь механически зафиксировал время в уме.
В парке были и другие люди; с некоторыми из них Ларри успел поговорить. Все они были беспомощны и растеряны, как и он сам. У всех у них дрожали руки. Все рассказывали разные случаи, похожие как две капли воды друг на друга. Их друзья и родственники умирали или умерли. Можно ли выбраться из Нью-Йорка? Правда ли, что все дороги заблокированы? Одна женщина переживала, что поголовье крыс увеличится и сожрет землю. Она напомнила, сама того не подозревая, Ларри о неприятных впечатлениях сразу после его приезда в город.
Многие в парке были больны. Похоже, среди них только Ларри устоял против болезни, и он был несказанно рад этому обстоятельству.
Обезьянка умерла в четверть двенадцатого.
Ларри больше не хотелось сидеть в парке, поэтому он встал и медленно пошел по тропинке, прислушиваясь к радостному пению птиц. Болезнь не коснулась пернатых. Им повезло.
На одной из скамеек сидела женщина. Ей было около пятидесяти, но она явно старалась выглядеть моложе. На ней красовалось экстравагантное серо-зеленое платье, а в волосах трепетала шелковая ленточка. Она оглянулась на звук шагов Ларри. В одной руке женщина держала таблетку и дрожащей рукой тут же отправила ее в рот.
— Привет, — сказал Ларри.
Ее лицо с яркими голубыми глазами было спокойно. В глазах светилась интеллигентность. На ней были модные очки. Пальцы обеих рук унизаны кольцами, три из которых — с бриллиантами.
— Не бойтесь, я не опасен, — добавил Ларри. Глупо так говорить, понимал он, но женщина, носящая на пальцах по меньшей мере 20000 долларов не может быть слишком доверчива к посторонним.
— Я и не боюсь, — улыбнулась она. — Вы не выглядите опасным. И вы не больны. — Последняя фраза прозвучала как вежливый полувопрос, полуутверждение. Хотя, конечно, она была не так спокойна, как Ларри показалось с первого взгляда. На шее ее быстро пульсировала жилка, а в глазах сквозил неприкрытый ужас.
— Да, кажется, не болен. А вы?
— Пока нет. Вам известно, что ваша обувь испачкана мороженым?
Он посмотрел вниз. Через секунду, стоя на одной ноге и пытаясь оттереть пятно, он с раздражением думал, что она могла бы этого не заметить.
— Вы напоминаете цаплю, — сказала она. — Это можно делать и сидя. Меня зовут Рита Блекмур.
— Рад познакомиться. Я — Ларри Андервуд.
Он сел. Она протянула ему руку, и Ларри легонько пожал ее тонкие пальцы, стараясь не надавливать на кольца. Оттерев пятно найденным в кармане кусочком салфетки, он выбросил салфетку в стоящую рядом урну. Ситуация показалась ему забавной, и он рассмеялся, откинув назад голову. За все время с тех пор, как, вернувшись домой, он обнаружил мать на полу комнаты, он рассмеялся впервые.
Рита Блекмур улыбнулась в ответ, и он вновь удивился выражению элегантной беспомощности на ее лице. Она напоминала героинь рассказов Ирвина Шоу, которые несколько лет назад частенько мелькали по телевизору.
— Знаете, в первую секунду, услышав ваши шаги, я действительно испугалась, — сказала она. — Здесь бродит немало странных людей. Есть один старик…
— Вообразивший себя заклинателем духов? Я тоже видел его. В сущности, он безвреден.
— Да, но сам похож на духа из страшной сказки, — возразила женщина, закуривая сигарету.
— И он, в отличие от многих других, не болен, — заметил Ларри.
— Прекрасно держится швейцар из моего дома, — сказала Рита. — Он все еще не оставляет свой пост. Сегодня я дала ему пять долларов. Как вы думаете, я правильно поступила?
— Я, право, затрудняюсь…
— Конечно, затрудняетесь. — Она положила пачку сигарет в сумку, и Ларри заметил выглядывающий оттуда пистолет. Рита проследила его взгляд. — Это пистолет моего мужа. Он умер два года назад. Знаете, он всю жизнь ненавидел этих нерях-арабов, потому что они вечно пахнут потом и никогда не бреются. Сам он перед смертью попросил одеть на него галстук. Он был банкир. Вам не кажется, что галстук может считаться эквивалентом старого выражения «умереть в башмаках»? Гарри Блекмур умер в галстуке. Мне это нравится, Ларри.
Перед ними на землю сел воробей и принялся что-то клевать.
— Он всегда боялся воров, поэтому и приобрел пистолет. Скажите, Ларри, это правда, что пистолеты убивают людей, причем делают это с большим шумом?
Ларри, которому никогда в жизни не приходилось стрелять из пистолета, пробормотал:
— Я не думаю, что у пистолета этого калибра большая убойная сила. Это 38-й?
— По-моему, 32-й.
Рита достала из сумки пистолет, и Ларри увидел на дне сумочки множество упаковок с таблетками. На этот раз Рита не стала следить за его взглядом; она смотрела на ствол молодого деревца в пятнадцати шагах от скамейки.
— Мне хочется попробовать. Как вы думаете, я попаду?
— Не знаю, — удивленно сказал Ларри. — Я действительно не…
Она нажала на курок, и пистолет неожиданно громко выстрелил. В стволе образовалась небольшая дыра. Из дула пистолета потянулся легкий дымок.
— Действительно неплохо! — сказал Ларри, и Рита спрятала пистолет. Сердце Ларри, при выстреле учащенно забившееся, постепенно восстанавливало свой привычный ритм.
— Но человека из него я не смогу убить. В этом я почти уверена. И потом, скоро будет некого убивать, верно?
— Ну, этого я не знаю.
— Вы все смотрите на мои кольца. Они вам нравятся?
— Что?! Нет! — Ларри вновь начинал нервничать.
— Как любой банкир, мой муж верил в бриллианты. Он верил в них, как баптист верит в спасение души. У меня множество бриллиантов, и все они настоящие. Они дают чувство обладания миром. И все же это только камни. Если они понадобятся кому-нибудь, я сниму их и отдам. Стоит ли цепляться за какие-то камни?
— Мне кажется, вы правы.
— Конечно, — сказала она, и жилка на ее шее запульсировала вновь. — И все же, если ко мне придут грабители, я не только отдам им свои драгоценности, но и подскажу адрес Картье. У него гораздо более ценная коллекция камней, чем у меня.
— Что вы собираетесь делать? — спросил женщину Ларри.
— А что вы посоветуете?
— Пока не знаю, — со вздохом сказал Ларри.
— Могу ответить теми же словами.
— Вам что-нибудь известно? Я имею в виду, о положении дел в городе?
— То же, что и вам, — она залезла в сумочку, извлекла очередную таблетку и отправила ее в рот.
— Что это?
— Витамин Е, — с фальшиво-смущенной улыбкой сказала Рита. Тик на ее шее повторился раз или два и прекратился.
— В барах пусто, — сказал вдруг Ларри. — Я зашел в один на Сорок третьей улице — там совсем никого не было. Я налил себе стакан виски и ушел — не хотел дольше там оставаться.
Они, как по команде, одновременно вздохнули.
— Вы очень милы, — сказала она. — Вы мне очень нравитесь. И я страшно рада, что вы не сумасшедший.
— Благодарю вас, миссис Блекмур. — Ларри был приятно удивлен.
— Рита. Просто Рита.
— Ладно. Рита.
— Вы хотите есть, Ларри?
— Должен сознаться, что очень.
— Почему бы вам не пригласить даму на завтрак?
— С радостью делаю это.
Она встала и с легкой усмешкой протянула Ларри руку. Он заметил на ее руке саше. Ему сразу стало уютно и тепло. С саше были связаны самые приятные воспоминания его детства. Когда они с матерью ходили в кино, миссис Андервуд всегда брала с собой вышитое бисером саше.
Затем он встал, и они пошли по дорожке в сторону Пятой авеню. Они разговаривали, но позже Ларри так и не мог вспомнить, о чем (на самом деле она шутливо говорила ему, что всегда мечтала перейти Пятую авеню под руку с молодым человеком, годящимся ей в сыновья). Она улыбалась загадочной улыбкой с налетом цинизма, и ее платье шуршало на ходу.
Они зашли в закусочную, в которой никого не было, включая и повара, и Ларри, найдя в холодильнике какие-то продукты, на скорую руку приготовил легкий завтрак — картофель «фри», растворимый кофе, яблочный пирог. Она с восторгом встречала каждое предложенное им блюдо.
Они зашли в закусочную, в которой никого не было, включая и повара, и Ларри, найдя в холодильнике какие-то продукты, на скорую руку приготовил легкий завтрак — картофель «фри», растворимый кофе, яблочный пирог. Она с восторгом встречала каждое предложенное им блюдо.
27
С тех пор как в половину девятого вечера умер ее отец, Франни только отрывочно могла воспроизвести происходящие события. Питеру стало плохо еще утром, но он наотрез отказался от предложения Франни отвезти его в больницу. Если ему суждено умереть, сказал он, он хочет сделать это у себя дома.
И вот все кончено. Впрочем, не только с Питером. Франни подумала, что единственным человеком в городе, как и она, не заразившимся страшной болезнью, был шестнадцатилетний брат Эми Лаудер, Гарольд. Сама Эми уже давно была мертва, хотя в ванной ее дома все еще висел ее любимый махровый халат.
Сегодня Фран никуда не выходила и никого не видела. Утром она пару раз слышала звуки проезжающих машин, а один раз ей показалось, что кто-то выстрелил из автомата, но это было все, что она слышала. Гнетущая тишина создавала впечатление нереальности происходящего.
А может, это и к лучшему. Франни было о чем подумать.
Вот уже час она сидела за столом с отсутствующим выражением лица. Ее мозгом владели две мысли, казавшиеся одновременно взаимосвязанными и совершенно не относящимися друг к другу. Первой мыслью было, что ее отец мертв; он умер дома, как и хотел.
Второй мыслью было — чем заняться днем. Стоял прекрасный летний день, какие в это время года не редкость в Мэне, на радость туристам.
Солнце светило прямо в лицо Франни. Прекрасный день, а ее отец мертв. Существует здесь какая-нибудь связь или нет?
Внезапно овладевшая ею со вчерашнего дня апатия начала сменяться страхом. Она боялась оставаться в доме, боялась этой тишины, боялась…
Я могу уехать в любой момент, подумала Франни.
Да, она, безусловно, может уехать. Но прежде нужно решить одну проблему. Она должна ее решить. Она не может оставить его лежать в постели, особенно сейчас, когда июль идет на смену июню. Это слишком напоминало бы рассказ Фолкнера, включенный во все курсы литературы. «Роза для Эмили». Отцы города не почувствовали ужасный запах, а потом он пропал… Это… это…
— Нет! — воскликнула она, и звук ее голоса гулко прозвучал в залитой солнцем кухне. Как же быть? Похоронить его дома? Но кто… кто…
— Кто похоронит его? — выкрикнула она в пустоту кухни.
И в звуке собственного голоса услыхала ответ. Он был предельно ясен. Конечно, она. Кто же еще? Только она.
* * *Была половина третьего, когда Франни услышала шум подъезжающей к дому машины. Она разогнулась у края ямы — копала ее в саду, между помидорами и сельдереем, — и оглянулась, немного испуганная.
Это был «кадиллак» последней модели, цвета морской волны, и за рулем сидел шестнадцатилетний фатоватый Гарольд Лаудер. Франни почувствовала легкое раздражение. Она не любила Гарольда и не знала никого, кто любил бы его, за исключением, разве что, его матери. Даже Эми, его сестра, не испытывала к нему никаких теплых чувств. Была в этом какая-то насмешка: единственный, кроме Франни, человек в Оганквайте, оставшийся в живых, был одним из тех немногих, кого она искренне не любила.
Гарольд издавал литературный журнал местного колледжа и писал странные коротенькие рассказы, которые либо полностью были написаны в настоящем времени, либо от третьего лица, либо оба этих приема сочетали. «Ты идешь по причудливому коридору, и прокладываешь себе дорогу сквозь призрачную дверь и смотришь на сверкающие звезды» — вот достойный образчик стиля Гарольда.
— Он никогда не меняет трусы, — однажды по секрету сказала Эми Фран. — Трусы и носки. Представляешь, он носит носки до тех пор, пока они не начинают стоять без чьей-нибудь помощи в углу.
Волосы Гарольда были черными и немытыми. Он был довольно высок, но весил около двухсот сорока фунтов. Он носил ковбойские башмаки и куртку с невероятным количеством заклепок и разных бляшек. Глядя на него, Франни всегда чувствовала себя неловко. Она не считала его опасным, нет, просто он был ей неприятен.
Гарольд не видел ее. Он смотрел на дом.
— Есть здесь кто-нибудь? — крикнул он и нажал на гудок автомобиля. Резкий сигнал прорезал тишину, заставив Франни поежиться. Ей очень хотелось лечь сейчас ничком на землю, спрятаться за грядками и подождать, пока ему надоест и он уедет.
Перестань, сердито приказала она себе. Так или иначе, он такое же человеческое существо, как и ты.
— Я здесь, Гарольд! — окликнула она.
Он выскочил из машины и развинченной походкой направился к ней. И хотя он очень старался сохранять невозмутимый вид, но по его лицу было прекрасно видно, что он рад встретить Франни.
— Привет, Фран! — радостно завопил он.
— Привет, Гарольд.
— Я слышал, ты весьма успешно борешься с этой дрянной болезнью, вот и решил здесь притормозить. Я, видишь ли, осуществляю объезд окрестностей. — Он улыбнулся, обнажив зубы, по-видимому, не знакомые с зубной щеткой.
— Я с грустью узнала насчет Эми, Гарольд. А твои отец и мать…
— Боюсь, что да, — Гарольд опустил голову; потом, будто отгоняя что-то, рывком отбросил упавшие на лицо волосы. — Но жизнь продолжается, верно?
— Вероятно, да, — согласилась Франни.
Его глаза бесцеремонно скользили по ее обнаженным плечам, и она пожалела, что сняла свитер.
— Как тебе нравится моя машина?
— Разве она не принадлежит мистеру Бреннигану? — Рой Бренниган был местный богатей.
— Раньше принадлежала, — безразлично сказал Гарольд. — Но мне кажется, что покойнику не нужна машина, а вот живым еще пригодится. И вообще, меньше народа — больше кислорода. — Кислорода, раздраженно повторила про себя Франни, он смеет говорить кислорода. — Больше всего, чего хочешь.
Он смотрел ей в глаза, насмешливо и робко одновременно.
— Гарольд, извини, но мне…
— За что ты извиняешься, дитя мое?
Франни задохнулась от подобной наглости: ее родители мертвы, вокруг умирают от страшной болезни тысячи людей, она копает в саду могилу для своего отца, а какой-то Гарольд Лаудер из машины Роя Бреннигана пялит на нее глаза и называет «дитя мое»?! Боже, это уж слишком!
— Гарольд, — резко сказала она. — Я не твое дитя. Я старше тебя на пять лет. Физически невозможно для меня быть твоим ребенком.
— Просто речевой оборот, — он заморгал, удивленный ее реакцией. — Ладно, скажи лучше, что это такое? Что это за яма?
— Могила. Для моего отца.
— Ох, — сдавленно выдохнул Гарольд.
— После того как я закончу копать, мне бы хотелось выпить глоток воды. Но копать я продолжу, когда ты уйдешь. Так что извини — мне некогда.
— Я понимаю, — тихо сказал он. — Но, Фран… в саду?
Она сверкнула глазами:
— А что ты предлагаешь? Чтобы я положила его в гроб и отнесла на кладбище? Он любил свой сад! И какое тебе до этого дело? Какое ты имеешь к этому отношение?!.
Она начала плакать, и, ненавидя себя за то, что плачет при нем, повернулась, и бросилась в дом, на кухню, в спасительную тишину.
— Фран? — за спиной послышался тихий растерянный голос.
Она увидела Гарольда. Он нервно сжимал и разжимал пальцы. Он был таким жалким, что Франни пожалела о случившемся.
— Гарольд, извини меня.
— Нет, не извиняйся, я действительно не имел права ничего спрашивать. Слушай, если тебе нужна моя помощь…
— Спасибо, но я предпочитаю сделать это сама. Это…
— Это личное. Конечно. Я понимаю.
Ей стало смешно. Гарольд пытался быть хорошим мальчиком — так едва знакомый с иностранным языком человек пытается говорить на нем.
— Что ты собираешься делать? — спросила она Гарольда.
— Не знаю, — сказал он. — Слушай…
Он умолк.
— Что?
— Мне кажется, что я схожу с ума. Трудно говорить про себя такое. Наверное, я не самый приятный человек на этом свете, и все же я не хотел бы стать сумасшедшим. Я объехал весь город. Ни души. Я зашел в магазин… Понимаешь, Фран, весь ужас в том, что я могу брать все, что хочу, и никто не станет останавливать меня. Как в кино. Мне действительно казалось несколько раз, что я — сумасшедший.
— Нет, — сказала Франни. От него пахло так, будто он не мылся вечность, но ее это больше не раздражало. — Как звучит эта строчка? Я снюсь тебе, ты снишься мне? Мы не сумасшедшие, Гарольд.
— Но, наверное, лучше были бы ими.
— Кто-нибудь придет, — сказала Франни. — После этой болезни, после мора, появится кто-нибудь…
— Кто?
— Кто-то сильный, — неуверенно протянула она. — Кто-то, кто сможет… сможет… расставить вещи по местам.
Он недоверчиво рассмеялся.
— Дитя мое… прости, Фран. Фран, именно сильные люди и сделали все это. Они мастера расставлять вещи по местам. Они находят решение всему — разваленной экономике, нефтяному кризису, холодной войне. Они решают все так же, как поступил когда-то Александр с гордиевым узлом — методом разрубания мечом на куски.