Самъ Маккъ по-прежнему занимался въ конторѣ и высиживалъ всякіе планы, а Бенони имѣлъ главный надзоръ надъ пристанями, бондарной мастерской, судами и мельницей, да не оставлялъ своимъ присутствіемъ и лавку. Ему нравилось заходить туда, заставляя всѣхъ покупателей раскланиваться. Ему нравилось, что изъ одного почтенія къ нему народъ, внизу у винной стойки, притихалъ и перешептывался, завидѣвъ его:
— Тсс… вонъ онъ, самъ Гартвигсенъ!
Такое почтеніе располагало Бенони быть обходительнымъ и доброжелательнымъ ко всѣмъ, и онъ начиналъ подшучивать:
— Эй ты, у тебя цѣлый шкаликъ, — не поднесешь ли мнѣ стаканчикъ?
Хо-хо! Экій шутникъ этотъ Гартвигсенъ!
А если Стенъ Лавочникъ отказывалъ какому-нибудь бѣднягѣ въ кредитѣ, Бенони потихоньку вмѣшивался въ дѣло и поворачивалъ его по-своему, говоря, Стену:
— Людямъ приходится иной разъ туговато; вѣрно, ты это какъ-нибудь оборудуешь?
И Стенъ ужъ не задиралъ носа передъ Бенони, но почтительно отвѣчалъ:
— Какъ прикажете.
И люди въ лавкѣ переглядывались, кивая другъ другу, — вотъ, дескать, Божья благодать, что среди нихъ объявился такой Гартвигсенъ!
Но та, чей кивокъ былъ всего важнѣе для Бенони, не показывалась.
Случалось, что онъ спрашивалъ у кузнеца: — Ты сегодня для себя покупаешь или для кого другого? — А ужъ если приходила жена Вилласа Пристанного, которая теперь прислуживала Розѣ, то Бенони всегда самъ становился за прилавокъ, самъ отпускалъ ей и потихоньку всячески обмѣривалъ и обвѣшивалъ себя самого.
XXVII
Дѣло подвигалось къ Рождеству.
У адвоката Аренцена больше не было никакихъ дѣлъ и не предвидѣлось никакихъ. Онъ даже собирался снять дощечку съ дверей своей конторы и уѣхать на почтовомъ пароходѣ. Но Роза удержала его.
— Развѣ ты совсѣмъ покончилъ съ Арономъ изъ Гопана?
— Да.
— А вдругъ Левіонъ изъ Торпельвикена придетъ посовѣтоваться съ тобой, а тебя нѣтъ?
— Не придетъ.
Да, и Левіонъ изъ Торпельвикена больше не приходилъ, а онъ былъ послѣднимъ кліентомъ. Когда сэръ Гью зашелъ заплатить ему за право ловли и въ нынѣшнемъ и въ прошломъ году, Левіонъ, наконецъ, взялъ деньги. Тѣмъ, казалось бы, и долгой тяжбѣ конецъ. Нѣтъ, Левіонъ все-таки пошелъ на другой день къ адвокату Аренцену спросить въ послѣдній разъ:- Правда ли, что у насъ остался судъ повыше? — но Аренцену ужъ не хотѣлось больше утруждать себя, разводить переписку по этому дѣлу, и онъ отвѣтилъ Левіону:- Все, что можно было сдѣлать, сдѣлано; больше ничего не остается.
Несчастный Николай Аренценъ опускался все больше и больше. Пока погода стояла еще довольно теплая, онъ не дѣлалъ особенной разницы между днемъ и ночью; возвращаясь домой со своихъ прогулокъ, онъ валился на кровать, не разбирая, какое время дня или ночи. Его лѣнь становилась ужасающей, переходя въ упорство, въ энергію. Разъ онъ цѣлую недѣлю не раздѣвался, не разувался, засыпая гдѣ попало. Онъ не стѣснялся жены; было изъ-за чего ему ломаться передъ нею! Они вѣдь были женаты уже полтора года; успѣли приглядѣться и прислушаться другъ къ другу за эти пятьсотъ сутокъ слишкомъ. Изучили одинъ другого такъ основательно, что напрасно было бы надѣяться удивить другъ друга какой-нибудь варіаціей вчерашняго дня.
— Пожалуй, я могъ бы пристроиться у почтаря Бенони въ лавкѣ,- сказалъ разъ молодой Аренценъ въ припадкѣ безнадежности. — Теперь передъ праздниками торговля бойкая, требуется много рукъ.
Но Роза воспротивилась и этому. У нея была основательная причина страшиться за мужа, если бы ему открылся доступъ къ нѣкоторымъ стойкамъ въ Сирилуядѣ.
— Ну, это ты не въ серьезъ, — сказала она. — Не къ лицу, я думаю, адвокату стать лавочнымъ молодцомъ.
— Да, чортъ побери, что же мнѣ по-твоему дѣлать? — сердито закричалъ онъ. — Въ прошломъ году ты тоже не дала мнѣ пристроиться въ судьи на рыбныхъ промыслахъ.
Въ прошломъ году было дѣло другое, — тогда они были новобрачными, и Николай только что такъ блестяще началъ свою адвокатскую дѣятельность. О, разница была неизмѣримая. И Роза отвѣтила:
— А теперь тебѣ нельзя взять такое мѣсто?
— Взять! Ты думаешь, такое мѣсто остается только придти да взять?
— Ну, попросить о немъ.
— Я просилъ, — сказалъ молодой Аренценъ, — да не дали; мое прошеніе отклонили. Я не такъ зарекомендовалъ себя въ качествѣ адвоката, чтобы могъ попасть въ судьи. Вотъ и знай теперь.
Молчаніе.
Молодой Аренценъ продолжалъ:- Нѣкоторымъ везетъ въ жизни… ну, да не стоитъ говорить объ этомъ. Везетъ такъ, что жизнь является имъ бѣлоснѣжнымъ ангеломъ. Ко мнѣ она тоже подошла ангеломъ, да сразу и принялась ласкать меня скребницей.
Молчаніе,
— Я никогда не отрицалъ, — началъ онъ снова, — я никогда не отрицалъ, что почтарю Бенони по плечу поставить хоть двѣ голубятни. У него хватало на это средствъ и раньше, а теперь и подавно. Я только отрицалъ, что почтарь Бенони пара тебѣ. Но насчетъ этого я, быть можетъ, ошибся.
— Не понимаю, за что мнѣ приходится расплачиваться такъ, — печально отозвалась Роза.
— Да и гдѣ же тебѣ понять! — отвѣтилъ онъ. — И къ чему мнѣ въ сущности говорить объ этомъ, разъ собственно не тебѣ бы расплачиваться? Но, однако, и мнѣ-то за что расплачиваться? Съ какой стати вообще все это?
Они много разъ и прежде вдавались въ такіе вопросы; тутъ не было ничего новаго; все было имъ знакомо до тошноты. Теперь онъ кончилъ тѣмъ, что заговорилъ немножко яснѣе, стараясь подыскать слова иного рода:
— Значитъ, я загубилъ твою жизнь, мамочка Роза; вотъ оно что. Всю твою жизнь.
На это она ничего не отвѣтила, но присѣла къ окну и стала глядѣть на море.
Однако, не мѣшало бы ей отозваться хоть словечкомъ! Не приняла же она въ серьезъ того, что онъ сказалъ? Ужъ во всякомъ случаѣ, если онъ загубилъ ея жизнь, то и она его, коли на то пошло. И чего ей было усаживаться тамъ въ сторонкѣ? Или она думаетъ, что онъ долго будетъ разговаривать въ этомъ новомъ духѣ? Онъ всталъ и застегнулъ свою куртку.
— Ты уходишь?
— Да. Что мнѣ тутъ дѣлать?
Молчаніе.
— То-то и есть, что тебѣ надо бы побольше заниматься дѣломъ, да поменьше уходить изъ дому.
Въ этихъ словахъ во всякомъ случаѣ не было ничего новаго; онъ слышалъ ихъ сотни разъ. И столько же разъ возражалъ на нихъ, а она все твердила свое. Просто хоть лопни!
— Ты знаешь, какого я мнѣнія на этотъ счетъ, — сказалъ онъ. — У тебя все на умѣ полушкалики. А мнѣ нипочемъ выпить хоть двѣ бутылки заразъ. Я разъ заложилъ за галстухъ двѣ бутылки водки да еще сколько-то стаканчиковъ пунша, да! И — ни въ одномъ глазу. Такъ вотъ видишь, будь у меня дѣло, я могъ бы отлично справиться съ нимъ, невзирая ни на какіе шкалики. Не въ нихъ суть, она лежитъ гораздо глубже. Да и чего тутъ, я отлично могу сказать въ чемъ она: въ томъ, что лучше бы намъ всю жизнь оставаться женихомъ и невѣстой. Вотъ въ чемъ. Не надо бы намъ вовсе жениться!
— Очень можетъ быть, — сказала она.
Эта предупредительность съ ея стороны была для него новостью. Прежде она никогда такъ не соглашалась съ его разсужденіями. И онъ какъ будто увидалъ въ этомъ выходъ для себя. Господи Боже, повѣяло свѣжимъ воздухомъ! И онъ сказалъ живо, даже прямо съ радостью:
— Да, не правъ ли я? Можешь ты вотъ сейчасъ подойти къ фортепьяно и поиграть немножко ради своего удовольствія? Нѣтъ; у насъ вѣдь нѣтъ инструмента. У насъ ровно ничего нѣтъ; мы живемъ въ долгъ. И ты отлично сознаешь про себя, что виною тутъ не полушкалики. Дѣло въ томъ, что насъ обоихъ пришибло. Словно параличомъ хватило. Сначала у меня отнялись ноги; мнѣ стало лѣнь ходить; потомъ руки, наконецъ, дошло до мозга… Какъ подумать хорошенько, оно такъ и вышло — только въ обратномъ порядкѣ; но это все равно. И ты вотъ попала на одну линію со мной. Ты понимаешь, что такое я говорю, можешь вникнуть въ положеніе; оно для тебя не тарабарщина, а два года тому назадъ ты бы ровно ничего не поняла. Да и я, пожалуй, тоже.
— Нѣтъ, я и теперь не понимаю, — запротестовала Роза, качая головой. — Во всякомъ случаѣ не все. Насъ пришибло? Скорѣе, я думаю, ты такимъ и уродился. Нѣтъ, не уродился, но сталъ такимъ. Такъ и лучше было бы тебѣ оставить меня въ покоѣ, когда ты опять вернулся сюда.
Вотъ такъ! Значитъ, конецъ ея предупредительности?
— На счетъ этого я могъ бы дать тебѣ довольно колкій отвѣтъ, еслибы захотѣлъ, — сказалъ онъ. — Я могъ бы сказать: я потому не оставилъ тебя въ покоѣ, что имѣлъ честь опять влюбиться въ тебя.
— Наврядъ ли. Куда тебѣ! Ты ужъ и тогда былъ разбитъ параличомъ.
— Я потому и не говорю такъ. Напротивъ, я скажу напрямикъ, что попросту захотѣлъ имѣть тебя. Да. Но нѣтъ сомнѣнія, что все это вышло изъ-за почтаря Бенони.
Она и не взглянула на него. И такія черезчуръ откровенныя рѣчи она уже слышала. А онъ закончилъ обычной фразой:
— Когда Бенони выставилъ свою кандидатуру, и я тоже. Соперникъ много значитъ, колоссально много. Валяется себѣ вещь на дорогѣ, и ни на что она тебѣ не нужна. Но стоитъ явиться другому и захотѣть поднять ее, и у тебя сейчасъ же глаза разгораются на нее!
Вотъ такъ! Значитъ, конецъ ея предупредительности?
— На счетъ этого я могъ бы дать тебѣ довольно колкій отвѣтъ, еслибы захотѣлъ, — сказалъ онъ. — Я могъ бы сказать: я потому не оставилъ тебя въ покоѣ, что имѣлъ честь опять влюбиться въ тебя.
— Наврядъ ли. Куда тебѣ! Ты ужъ и тогда былъ разбитъ параличомъ.
— Я потому и не говорю такъ. Напротивъ, я скажу напрямикъ, что попросту захотѣлъ имѣть тебя. Да. Но нѣтъ сомнѣнія, что все это вышло изъ-за почтаря Бенони.
Она и не взглянула на него. И такія черезчуръ откровенныя рѣчи она уже слышала. А онъ закончилъ обычной фразой:
— Когда Бенони выставилъ свою кандидатуру, и я тоже. Соперникъ много значитъ, колоссально много. Валяется себѣ вещь на дорогѣ, и ни на что она тебѣ не нужна. Но стоитъ явиться другому и захотѣть поднять ее, и у тебя сейчасъ же глаза разгораются на нее!
Молчаніе. Ничто больше не въ состояніи задѣть за живое ни того, ни другого. Роза въ эту минуту вспомнила, что уже полдень, и пора подавать на обѣдъ картошку.
— Ого, будь дѣло только въ полушкаликахъ, я бы живо пересталъ, — продолжалъ онъ.
— Нѣтъ, и на это тебя не станетъ.
А хотя бы и такъ! И зачѣмъ ему стараться? Разъ суть не въ полушкаликахъ, зачѣмъ ему отказываться отъ нихъ? Просто хоть свихнись отъ такой логики! Онъ превозмогъ себя и сказалъ, какъ бы уставъ спорить:
— Да; меня и на это не станетъ; меня ни на что не станетъ. Вначалѣ я старался было, но скоро пересталъ. Все было кончено, какъ только мы женились. Не слѣдовало бы намъ. Взять бы мнѣ да сразу, тогда же, сѣсть на почтовый пароходъ…
Такъ закончили они и на этотъ разъ свою обычную ссору, и молодой Аренценъ вышелъ изъ дому.
Погода стояла хорошая. Вдали виднѣлся дымокъ почтоваго парохода. Ну да, конечно, вернуться бы ему тогда же на югъ, а не основываться тутъ; и вообще не зачѣмъ было пріѣзжать сюда. Оставался бы себѣ на мѣстѣ. Всегда бы удалось какъ-нибудь пристроиться въ большомъ городѣ, гдѣ онъ зналъ всѣ ходы и выходы.
Онъ прошелъ мимо Сирилундской усадьбы въ кузницу. Кузнецъ и адвокатъ наскоро перекинулись парой словъ и вывернули другъ передъ другомъ свои карманы — ни гроша, молъ. И молодой Аренценъ побрелъ въ Сирилундъ: не перепадетъ ли что-нибудь у стойки… Хотя — онъ отлично могъ бы и обойтись… Но вѣдь не въ полушкаликахъ же суть! И что ему дѣлать дома? Сидѣть въ конторѣ да глазѣть на никуда негодныя бумажки?
Маккъ кивнулъ ему изъ окна. Молодой Аренценъ словно и не примѣтилъ, норовя пройти мимо. Но Маккъ вдругъ показался на крыльцѣ.
— Прошу! — сказалъ Маккъ и отворилъ дверь въ контору. Онъ что-то суетился.
— Нѣтъ, спасибо, — сказалъ молодой Аренценъ, порываясь продолжать путь.
— Прошу! — повторилъ Маккъ.
Больше онъ ничего не сказалъ, но тутъ молодой Аренценъ послѣдовалъ за нимъ. Они вошли въ контору, и Маккъ сразу началъ:- Любезный Николай, такъ нельзя. И тебѣ и Розѣ одинаково скверно приходится отъ этого. Хочешь, я дамъ тебѣ денегъ вернуться на югъ?
Молодой Аренценъ, запинаясь, пробормоталъ:- Да, пожалуй… На югъ?.. Я не понимаю…
Маккъ устремилъ на него свой холодный взглядъ и прибавилъ всего нѣсколько словъ о томъ, что кредитъ въ лавкѣ не можетъ-де быть вѣчнымъ, а почтовый пароходъ какъ разъ входитъ въ гавань… и кстати — вотъ деньги!..
На другой день Роза зашла къ Макку и, поговоривъ сначала о томъ, о семъ, осторожно-вопросительно сказала:- Николай такъ рано вышелъ сегодня изъ дому… Онъ говорилъ… толковалъ…
Николай? Онъ уѣхалъ вчера на почтовомъ пароходѣ. У него какое-то дѣло тамъ на югѣ. Развѣ Роза не знала?
— Нѣтъ… Да, то-есть… На почтовомъ пароходѣ? Онъ ничего не говорилъ?
— Сказалъ: большое дѣло.
Съ минуту прошло въ молчаніи. Роза стояла совсѣмъ растерянная.
— Да, онъ поговаривалъ, что ему придется поѣхать, — наконецъ выговорила она. — Теперь, вѣрно, вдругъ понадобилось…
— По-моему, тебѣ не зачѣмъ возвращаться въ домъ кузнеца, — сказалъ Маккъ.
И Роза осталась. День, два, нѣсколько дней. Прошла недѣля, а Роза все оставалась. Въ Сирилундѣ было веселѣе, — много людей, движенья, жизни. Вотъ пришелъ зачѣмъ-то Вилласъ Пристанной. Увидавъ Розу въ окошкѣ, онъ поклонился. Роза знала его съ дѣтства, вышла къ нему и спросила:- Ты не ко мнѣ ли съ вѣсточкой?
— Гм… Только передать отъ адвоката, что онъ благополучно сѣлъ на пароходъ.
— Больше ничего?
— Нѣтъ.
— Да, ему нужно было поѣхать на югъ. Большое дѣло. Такъ онъ благополучно..?
— Лучше нельзя. Я былъ въ лодкѣ и самъ видѣлъ.
И Роза расхаживала по Сирилунду словно опять была дѣвушкой; все и всѣ были ей тутъ знакомы. Былъ тутъ и Свенъ Дозорный. Только онъ не пѣлъ больше, не выкидывалъ забавныхъ штукъ, какъ во времена своей холостой жизни; этого теперь не полагалось. Но учтивъ онъ былъ по-прежнему, кланялся по-городскому и мастеръ былъ вести бесѣду. Розѣ каждая встрѣча съ нимъ доставляла пріятную минуту. Она заходила также въ ихъ каморку, навѣстить Элленъ съ ребенкомъ. Да, у Элленъ былъ теперь ребенокъ, крохотный мальчугашка съ карими глазами. И никто не могъ понять съ чего это у него каріе глаза? — Не съ чего другого, какъ съ того, что я лежала тутъ, гдѣ лежитъ Фредрикъ Менза. Онъ такой фокусникъ, и глаза у него каріе, — догадывалась Элленъ.
Да ужъ, Фредрикъ Менза былъ настоящій фокусникъ: умирать такъ и не умиралъ, а, напротивъ, проявлялъ неутомимую жизненность и смотрѣлъ такъ, какъ будто завтра же собирался начать совсѣмъ новую, иную жизнь. Крикъ ребенка повергалъ его въ великое изумленіе. Старикъ каждый разъ воображалъ, что сдѣлалъ какое-то открытіе и старался поймать его руками. Не поймавъ ничего, онъ заключалъ, что оно тамъ, въ гавани, и хотѣлъ испугать его крикомъ. Но такъ какъ оно отвѣчало тѣмъ же, то и Фредрикъ Менза продолжалъ кричать. Раззадоренный онъ не переставалъ также хватать руками воздухъ, но руки его не слушались, натыкались одна на другую и запутывались, затѣвали между собою драку, хватали одна другую словно добычу, мяли и тискали. Ногти у него были грязно-желтые, длинные, похожіе на роговыя чайныя ложечки, и когда они вонзались ему въ мясо, ему становилось больно, онъ охалъ и ругался. Наконецъ, одна рука одолѣвала другую и бросала ее съ размаху внизъ, а Фредрикъ Менза смѣялся отъ радости. Во время же самой потасовки онъ придумывалъ не мало подходящихъ словъ для выраженія своего настроенія: — Дымъ на крышѣ? Ха-ха! Не греби дальше, Монсъ! Еще бы, еще бы, еще бы!
Да, вотъ, такъ и лежалъ Фредрикъ Менза, словно выполняя свою миссію, вдувая свой скотскій идіотизмъ въ уши новорожденному съ перваго же дня его жизни. А дѣвушки, приносившія ему ѣду, не переставали оказывать ему почтеніе и величали его на вы.
— Не угодно-ли вамъ покушать, — говорили ему.
Лицо его принимало самое озабоченное выраженіе, какъ будто дѣло шло о его міровоззрѣніи…
— Дэ-дэ-дэ-дэ, — отвѣчалъ Фредрикъ Менза.
XXVIII
Зима пришла, стало холодно, а Маккъ все не начиналъ повязывать животъ широкимъ краснымъ шарфомъ. И не думалъ даже. Просто диво! Его лукавый желудокъ, видно, вдругъ остановился на полдорогѣ и пошелъ на попятный. И Маккъ жилъ себѣ во всю, какъ никогда еще, и старательнѣе прежняго красилъ себѣ волосы и бороду. Обо всемъ онъ успѣвалъ подумать. Когда были куплены большія новыя суда, онъ велѣлъ расширить помѣщенія для команды и выкрасить крыши рубокъ въ свѣтлые цвѣта. Это-де не только хорошо дѣйствуетъ на шкипера, но и на всѣхъ, внушая почтеніе къ судовладѣльцамъ! Кромѣ того, Маккъ намѣтилъ по газетнымъ объявленіямъ одинъ небольшой пароходъ, и рѣшилъ подать голосъ за покупку его при первомъ же случаѣ, когда понадобится расширить рыбное дѣло на Лофотенахъ.
Не забывалъ онъ и направлять отеческой рукой, даже усерднѣе прежняго, домашнія дѣла. Такъ какъ Бенони захотѣлъ сдѣлать своего стараго пріятеля Свена Дозорнаго шкиперомъ одного изъ новыхъ судовъ, то Маккъ сразу подумалъ о томъ, что не годится больше Свену съ Элленъ ютиться въ такой каморкѣ, и велѣлъ приготовить для нихъ новое помѣщеніе въ другомъ концѣ людского флигеля, гдѣ отводили во время тинговъ контору фогту.
Маккъ не продалъ въ этомъ году всего пера и пуха, собраннаго на его птичьихъ островкахъ. Онъ велѣлъ отдѣлить для себя самаго лучшаго пера и пуха и сшить чудесную новую перину для ванны. Молоденькой Петринѣ изъ Торпельвикена, новой горничной, которой шелъ всего семнадцатый годъ, не по силамъ было, конечно, ворочать тяжелыя старыя вещи, да и кромѣ того Маккъ любилъ обзаводиться новой периной для ванны при каждой смѣнѣ горничныхъ; зеленая перина смѣняла красную, голубую или желтую. Но вотъ какая бѣда вышла на этотъ разъ съ новой периной: перья лежали на сушилкѣ въ прачешной и ужъ такъ хорошо высохли, стали завиваться, какъ вдругъ однажды утромъ сгорѣли. Никто туда не ходилъ, и никто не могъ понять, какъ это вышло. А Элленъ, бывшая Элленъ Горничная, кричала о бѣдѣ громче всѣхъ, увѣряя, что она тутъ ни при чемъ. — Но и то сказать, къ чему ему новая перина? Совсѣмъ ему не нужно новой перины! — говорила она Брамапутрѣ. Но Маккъ иначе разсуждалъ; подходило Рождество, приближался сочельникъ, и Маккъ зналъ, что ему нужно. Онъ велѣлъ вывѣсить у лавки объявленіе, что спѣшно скупаетъ пухъ и перо по высокой цѣнѣ. А развѣ это не равнялось приказанію нести къ нему на дворъ пухъ, и перо? Въ Сирилундъ и нанесли въ нѣсколько дней столько пуху и пера, что самъ Маккъ сказалъ: довольно. А Роза все оставалась. И Маккъ не былъ бы тѣмъ отечески-заботливымъ господиномъ для всѣхъ, если бы не заботился также о благѣ Розы. Почему бы ей не согласиться взять на себя хозяйство у Бенони? Она вѣдь стала свободной. Маккъ хотѣлъ облегчить ей этотъ шагъ, — такъ сказать, скрасить его въ ея глазахъ и сказалъ:- Вотъ еще по какой причинѣ тебѣ слѣдовало бы заняться хозяйствомъ моего компаньона. — Маккъ называлъ Бенони компаньономъ, чтобы поставить его какъ можно выше.