– Мы понимаем это, Владимир Гаврилович, – ответил за всех помощник начальника Константин Рыков, огромный человек с коротко стриженной бородкой.
– Вот и славно, господа. А дело вот в чем… В Мраморном дворце из будуара Александры Иосифовны пропала икона Божией Матери. Полагаю, преступников заинтересовал оклад с драгоценными камнями. По самым скромным подсчетам, ценность их составляет около одного миллиона рублей.
– Немало, – выдохнул чиновник по особым поручениям Васильевский.
– Целиком разделяю ваше мнение… Не исключаю и того, что кражу мог совершить кто-нибудь из самого ближайшего окружения великой княгини, кто имеет доступ в ее личные комнаты и будуар. Человек, отважившийся на такое преступление, вне всякого сомнения, нуждался в деньгах и наверняка попробует драгоценные камни немедленно продать. Наша с вами задача заключается в том, чтобы через своих агентов разыскать пропавшие ценности. Вы должны, не вдаваясь в подробности, стараясь строжайшим образом сохранить тайну, выйти на след пропавших ценностей и отыскать преступника. – Филимонов положил на стол фотографии: – Эти камни с оклада иконы, фотографии можете взять себе. На розыск камней отводятся сутки. А теперь, господа, не смею вас больше задерживать. За работу!
Разобрав фотографии, сыщики, ненадолго сгрудившись подле узкого дверного проема, вышли из комнаты.
Оставшись в одиночестве, Филимонов снял казенные ботинки на толстой подошве и обулся в легкие штиблеты с черным верхом. Малость подумав, достал из шкапа атласный жилет и надел его перед зеркалом, закрепленным на комоде, а затем достал сюртук, купленный накануне. Выдвинув ящик стола, он извлек из него серебряные часы с длинной цепочкой и закрепил их на кармашке жилета. С вешалки взял небольшой котелок и слегка надвинул его на лоб. Довольно хмыкнул. Получилось весьма неплохо. На него смотрел самодовольный расфранченный мужчина, знающий толк в удовольствиях. Взяв тросточку, стоявшую подле двери, Филимонов вышел из комнаты.
Кража образа из будуара великой княгини Александры Иосифовны считалась тягчайшим преступлением, для раскрытия которого был задействован весь сыскной аппарат столицы, куда входили сотни тайных агентов и осведомителей, пронизывающих все слои общества. По существу, сыскная полиция являлась своеобразной империей, не видимой постороннему взгляду, а для того, чтобы ею руководить и своевременно указывать на просчеты, требовалось находиться в самой гуще событий. Как и всякий полицейский чиновник, начальник сыскной полиции имел собственных секретных агентов. Каждому из них вменялась строжайшая конспирация, а потому Владимир Гаврилович встречался с ними на тайных квартирах. В этот раз он условился встретиться с цыганом Шандором Черным, исполнителем цыганских романсов в ресторации «Ливадье». В модный ресторан заявлялась различная публика, от скупщиков краденого до громил, с которыми Шандор находился в приятельских отношениях. Подобно тому, как старьевщик собирает бросовые вещи, так и цыган терпеливо собирал всевозможные слухи о том, что творится в столице. У всякого, с кем общался Шандор, он неизменно вызывал расположение и доверительность, а потому преступники делились с ним самыми гнусными своими проступками с той легкостью, с какой кающийся грешник очищает душу на исповеди перед священником. Именно поэтому на сегодняшнюю встречу Филимонов возлагал большие надежды.
Одна из трех конспиративных квартир, в которых Владимир Гаврилович встречался со своими агентами, находилась в доме времен Екатерины Второй – старое обветшавшее здание с расцарапанным фасадом – на Торговой улице, с многочисленными лавками по обе стороны дороги. Так что в толчее можно было незаметно пройти по нужному адресу, а в случае необходимости укрыться от пытливого заинтересованного взгляда.
Владимир Гаврилович прошел мимо ювелирной лавки с выставленными в витрине кольцами, серьгами, разного вида кулонами, цепочками всякой длины и толщины, так что при желании из них можно было бы сплести корабельные канаты; колье, от самых небольших, которые могли бы подойти только пятилетней девочке, до совсем огромных, которыми впору подвязываться. У одной из лавок ненадолго остановился, чтобы посмотреть на крупный изумруд, лежавший на зеленой бархатной подушке, а заодно удостовериться в том, что никто не идет следом. И убедившись, что за ним никто не наблюдает (разве что приказчик ювелирной лавки), зашагал далее.
Прошел мимо «Самарских кренделей». Из магазина потягивало сладкой выпечкой, а в стеклянной витрине, едва ли не в человеческий рост, можно было увидеть запеченные «восьмерки» с маком, сладкие булки, караваи, выпечки, слойки и прочие изыски кондитерского ремесла.
Шумно проглотив слюну, Владимир Гаврилович ускорил шаг, отдаляясь, пока наконец сдобное изобилие с его манящим запахом не осталось далеко позади. Дотопав до массивного пятиэтажного здания, растянувшегося едва ли не на квартал, коротко обернувшись, юркнул в ближайший подъезд и энергично, преодолевая зараз по две ступени, добрался до третьего этажа. Уверенно, как и подобает хозяину квартиры, отомкнул дверь английским ключом и ступил в прохладу помещения. Едва он поставил трость в угол передней и повесил котелок на вешалку, как в дверь негромко постучали. Сбросив с косяка крючок, Филимонов впустил гостя – мужчину лет тридцати, с густыми усами под длинным крючковатым носом и курчавыми ухоженными бакенбардами.
Агенты – народ непростой, требуют обхождения. И к каждому из них нужен свой подход. Некоторые согласны работать за билет в театр, другим подавай коробку с дорогими сигарами, а третьих следовало уважить как-то по-особенному. Шандор Черный был как раз из последних, предпочитал рюмку с коньяком непременно из рук начальника сыскной полиции, и Владимир Гаврилович держал в небольшом несгораемом шкафу целую коллекцию спиртных напитков.
Кража иконы из великокняжеских покоев – случай особый, скупиться не следовало. Открыв сейф, Филимонов вытащил бутылку «Хеннесси» и ловко выдернул пробку. После чего аккуратно, под самый ободок, разлил коньяк.
– Э-эх, ваше превосходительство, умеете вы к людям подход найти, – весело блеснул глазами Шандор. – Ежели вы к нам с понятием, так и мы к вам понятие имеем.
Приподняв рюмку, с интересом проследил за тем, как напиток чуток плеснулся через край, тонкой липкой струйкой потек по хрустальной поверхности, застыв у самых пальцев.
– Ну, будем… – и, громко выдохнув, проглотил темно-коричневую жидкость. Одобрительно крякнув, погрозил кому-то кулаком, изобразив при этом неслыханное удовольствие.
– Давно я у тебя хотел спросить, Шандор, ты ведь не цыган?
Глаза Черного прищурились, сделав его хитроватое лицо и вовсе лукавым.
– Выходит, что так. – И тотчас добавил: – Ежели бы я вместо красной рубахи надел косоворотку, разве стали бы мне платить сотенную за песню? То-то и оно!
– Стало быть, коммерция?
– Так оно получается.
– А ты, братец, хитер…
– Как же без того? Есть немного.
– Ладно, давай рассказывай, что там об иконе слышно.
– Об иконе не слыхивал, – покосился певец на бутылку с коньяком. – А вот только один скупщик мне по пьяному делу обмолвился, что, дескать, один человек интересовался, где бы можно было заложить хорошие камни.
– Что за камни? – живо спросил полициант, насторожившись.
Надо признать, что Шандор был не из той породы людей, что стремились усилить значимость собственной персоны какими-то выдуманными историями, и уж если он о чем-то говорил, то информация не вызывала сомнений. Ведь кто, как не он, сумел обличить Яшку-душегубца, свирепствовавшего в Санкт-Петербурге два последних года, на чьей совести было семь загубленных душ. В прошлую Пасху убивец зашел в ресторан «Лукоморье», где Шандор распевал с цыганским хором. И, пригласив солиста на штоф водки, видно, признав в нем родственную душу, поведал ему откровенно о двух последних смертоубийствах. Уже через час Шандор появился в полицейском управлении и рассказал полициантам о состоявшемся разговоре, подробно описав личность случайного клиента. На следующий день у каждого полицейского в городе имелся словесный портрет маниака, где имелись столь значительные приметы, как «рваное ухо» и «поломанный нос». Этой же ночью душегубец был отловлен в одной из бродяжьих ночлежек и как особо опасный преступник препровожден в Шлиссельбургскую крепость.
– Сказал, что изумруды с сапфирами.
– Как он выглядит, спросил?
– Не без того, – приосанился агент. – Свое дело знаю. Только ведь в лоб-то не спросишь, надо исподволь, чтобы незаметно было.
– И что же он сказал? – теряя терпение, спросил Владимир Гаврилович.
– Дескать, будто бы из благородных. Будто бы поручик. Вы бы уж, ваше превосходительство, не жалели, – показал он взглядом на бутылку коньяка. – Плеснули бы рюмочку за труды. А то где же мне еще такой сладости отведать?
– Хорошо, заслужил. – Взяв бутылку, Филимонов разлил коньяк в две рюмки: в одну до самых краев (эту для агента), другую – для себя (всего-то на самое донышко, чтобы не упиваться, – работы невпроворот).
– Приятственно, – высказался агент, не без сожаления поставив опустевшую рюмку на стол. – И в глотке сладость.
– Хватит, братец мой, – воткнул Филимонов пробку в узкое горлышко. – А то набезобразничаешь где ненароком, а потом в полицейский участок попадешь, а мне тебя выручать. Хлопотно!
На лице Шандора Черного застыло откровенное сожаление. Надо полагать, таких напитков ему не подносят даже в ресторации, где он выступает под гитару.
– Сделаем вот что… Ты давай пошатайся по рынкам, поспрашивай, что да как, может, где-то эти камушки и всплывут. А потом мне обо всем доложишь.
– Я вот что подумал, ежели где и быть этим камушкам, так только на Сенном базаре. Есть там один еврей при больших деньгах. Все об этом знают, но его никто не трогает, потому как любую вещь купит и деньги за нее хорошие даст.
– На Сенном базаре, говоришь, – призадумался Филимонов. – А как зовут этого еврея?
– Мойша Гительман. Его там все знают.
– Хорошо. Я сам к нему зайду.
На том расстались.
Спустившись по крутой лестнице, Владимир Гаврилович тотчас оказался в толчее улицы. Смешавшись с толпой, он направился в конец улицы, где ровным рядком расположились извозчики. В белых холстинных балахонах, подпоясанные желтыми кушаками, со шляпами с желтой лентой, они невероятно походили друг на друга, будто цыплята из одной корзины. Отличались разве что голосистостью: кто кого переорет, тот и заполучит пассажира. А потому вопили они на разные голоса, зазывая желанного клиента, чем напоминали стаю сорок, спугнутых с насеста.
– Ваш бродь! – приподнялся на высоких козлах верзила с широкой бородой, закрывающей половину груди. – Пожалте сюда! С ветерком довезу, аж нутру приятственно будет.
– Парин, тафай сюты! – кричал молодой тощий татарин. – Мой лошат бистрый!
В какой-то момент Владимиру Гавриловичу показалось, что извозчики передерутся из-за подошедшего клиента. Тем не менее обошлось без кровопролития – о нем забывали тотчас, как только он двигался в сторону очередного кучера.
Остановился подле возницы в летах, с философским спокойствием посматривающего на менее сдержанных коллег; он выглядел настолько старым, что невольно казалось, что с одноколкой сдружился еще до Рождества Христова. Под воротником кожаный извозчичий номер с обозначением части и околотка.
– Чего же ты, братец, не призываешь-то клиэнта? – спросил Филимонов, подходя к кучеру. – Так ведь и в убытке можно остаться.
– Устал глотку драть, – честно признался возница. – А ежели кому надобно, так сами подойдут.
– Тоже верно. Ты меня на Сенную подбросишь?
– Это всегда пожалста, – встрепенулся старик, помолодев сразу лет на двадцать. Даже глаза его теперь смотрели по-особенному азартно. – А куда именно-то?
– К ростовщику Гительману. Сколько возьмешь?
– Ежели на двугривенный уговоримся, так даже с ветерком.
– Договоримся, – согласился Владимир Гаврилович, устраиваясь в экипаже.
– А ежели по-лихому, так это еще алтынный.
– Я гляжу, братец, ты не так прост, как мне показалось поначалу. Ты уж давай без лихости как-нибудь. Уж больно не хотелось бы мне остаток дня провести в полицейском участке.
– Как скажете, ваш бродь. Эх, пошла, милая!
Лошадка, простоявшая в долгом ожидании, не прочь была пуститься в галоп, и кучер всякий раз негромко чертыхался и сурово натягивал поводья, заставляя ее бежать умеренной рысью. Дважды пролетка проезжала в такой опасной близости от прохожих, что они поспешно отскакивали в стороны, подобно перепуганным воробьям. А однажды и вовсе чуть не зацепила молодого человека в белом сюртуке, чинно переходившего перекресток. Будь он менее расторопен, так непременно получил бы оглоблей по уху.
– Приехали, ваш бродь! – объявил кучер, остановившись у каменной усадьбы с высоким, в виде многоугольника, мезонином.
– Вот тебе двугривенный и алтынный, а вот еще и сверху, – положил действительный статский советник в сухонькую узкую ладошку несколько монеток.
– Это за что же такая честь? – довольно заулыбался старик, показав щербатый рот.
– А это за то, батенька, что не убил никого. Доставил бы ты тогда мне хлопот… Да попридержи коня-то! – прикрикнул Филимонов, хватаясь за поручни. – Не хватало мне еще шею свернуть!
– Тпру-у! Стоять, родимая! – цыкнул извозчик на загарцевавшую лошадку, терпеливо дождался, когда пассажир ступит на скользкий булыжник, после чего огрел потную лошадиную спину трехвостой плеткой и скрылся в ближайшем перекрестке.
Владимир Гаврилович покачал досадливо головой – за подобное удальство можно и извозчичьего номера лишиться. Да уж ладно, пусть себе полихачит, чего же отнимать кусок хлеба на старости лет! И двинулся в лавку «Гительман и сыновья».
Едва он потянул за ручку, как над дверью предостерегающе брякнул звонкий колокольчик. К нему навстречу из-за стойки вышел немолодой ссутулившийся мужчина, почти старик, с печальным взглядом крупных карих навыкате глаз.
– Полагаю, вы и есть господин Гительман? – любезно поинтересовался Владимир Гаврилович. Даже улыбнулся слегка, давая понять, что заявился в лавку с самыми добрыми намерениями.
– Он самый… Я немало пожил на свете, и мне отчего-то кажется, что вы не тот человек, который хочет заложить старому Мойше наследственный перстень, – проговорил старик. – Уверен, вы здесь для чего-то другого. – Неожиданно его глаза округлились, сделавшись еще больше, и Филимонов даже рассмотрел тонкие красные капилляры на желтоватых склерах. – Так вы из полиции.
– Как вы догадались? – обескураженно спросил начальник сыска.
– Не нужно быть особенно умным, чтобы через ваш модный сюртук увидеть блюстителя правопорядка. Только вам сразу хочу сказать, что старый Мойша не совершал ничего противозаконного. Я всегда старался быть в ладах с полицией и по возможности помогать ей. К чему старому еврею неприятности в виде тюремной крепости? А потом, что скажет моя дражайшая супруга? Она просто изойдет слезами от горя, когда будет носить мне передачи. А ведь старый Мойша любит парную курочку, как же я буду без нее в сыром каземате? Ведь на тюремной диете я могу испортить себе желудок.
– Верно, я из полиции… Начальник сыскной полиции Санкт-Петербурга, действительный статский советник Владимир Гаврилович Филимонов.
– Для меня это честь. Прежде мне приходилось иметь дело только с городовыми, а тут цельный начальник сыскной полиции! Вам не стоило утруждать себя, я ведь понимание имею, явился бы к вам по первому зову. Неужели я не разумею, что вы человек государственный и вам нужно беречь свое время?
– Ничего… Я здесь проездом, решил зайти. Вам часом не передавали вот такие камушки? Мы тут раскрасили их карандашами, старались подобрать нужный цвет, чтобы выглядели понагляднее.
– Я понимаю, – сказал ростовщик, нацепив очки с тяжелой черной оправой.
Начальник сыска вытащил фотографии и разложил их. Внешний вид каждого из них он помнил наизусть. Тот, что больше других, имел холодно-зеленоватый цвет и был на редкость прозрачным, лишенный всякого дефекта. И в окладе располагался над самой головой Божией Матери. Рубин, столь же крупных размеров, с ровными гладкими гранями, выглядел царем драгоценных камней. Настоящий камень огненной стихии и пылкой страстной любви, с небольшой зигзагообразной трещинкой.
Ростовщик поднял первую фотографию. Губы его сжались в тонкую линию, отчего лицо приняло капризное выражение.
– Я так и знал, что дело закончится именно таким образом, – вздохнул он. – Уж слишком хорошими были камни. Такой подарок судьбы встречается всего лишь один раз в жизни, и то… если повезет. Старый еврей думал, что ему повезло. Значит, я ошибся. Подозреваю, вы пришли для того, чтобы забрать у меня все те камни, что оставил у меня тот милый господин с усиками?
В горле Филимонова разом пересохло. Сыщики сбились с ног, разыскивая злоумышленников по всей Российской империи, а его уши торчат из-за прилавка ростовщика.
– Камни мы у вас заберем… Под гарантии императорской казны.
Ростовщик печально вздохнул:
– Боюсь, в наше время гарантии стоят не больше той бумаги, на которой они написаны. Мне бы хотелось получить ту наличность, что я отдал за эти камни.
Неожиданно сыщик натолкнулся на твердый взгляд старика. Ростовщик уже принял решение, и вряд ли его испугают какие-нибудь угрозы полицейских; он будет готов принять ореол мученика, но не выложит на прилавок камни без должной гарантии. Следовало придумать нечто посущественнее.
– Хорошо, – сказал Филимонов. – Взгляните сюда, – вытащил он распоряжение, написанное императорской рукой. – Обещаю вам, что деньги вы получите в самое ближайшее время.