Прочитав письмо, Титов вздохнул, обвел страдальческим взглядом Александра.
- Ты что? - спросил диакон, смутившись.
- На расспросе молчи обо мне. Не говори, что ночевал у меня... Даже под пыткой.
Александр спокойно спросил:
- Думаешь, пытать будут?
- Будут, - тихо ответил Титов, теребя бороду. - И умертвят. Это у нас повседневно и повсечасно.
Диакон Александр задумался. Несколько минут длилось молчание.
- О чем ты пишешь, государь знает, - неловко улыбнулся Титов. Открытые глаза открывать лишнее. Сын родной его обманывал, и он его обманом в каземат упрятал и умертвил. Подумай, братец, может ли царь удивляться обману? Он принимает сторону тех, кто его обманывает, елико сие на пользу его власти. Он сам учит обманывать своих помощников. Смотри, диакон, не ошибись! Не попади в диавольские сети, коими опутано все сверху донизу, вся держава императорская...
Диакон слушал Титова с ребячески наивным выражением глаз. Он иначе все себе представлял там, в лесу. Постоянной его горячею мыслью было дойти самому до царя и раскрыть перед ним всю правду, доказав, как его обманывает епископ, как строит он новую церковь, губя невинных.
- Но это не все, - продолжал Титов. - Царь издал указ, чтобы никакого чина люди о делах, принадлежащих до расправы на то учрежденного правительства, отнюдь самому царю не подавали, а кто свыше указу дерзнет неосмотрительно сие учинить, то имеют быть наказаны: из знатных людей лишением чина или имения, а другие, из нижнего чина и подлые люди, наказанием жестоким.
Оба задумались. После некоторого молчания Титов продолжал:
- Порча пошла. В Питербурхе люди древлего благочестия, едва выбьются из нужды, едва в гильдию или кумпанство войдут, заодно с царем и его вельможами теснят народ. Примером тому - олонецкие воители за правду. Братья Денисовы всем дорогу показали. Всех на цареву сторону перетянули. Начал Андрей с мельницы, а теперь - богатей-хлеботорговец... И не зря царь запретил делать розыски в Выговской пустыни и приказал не преследовать братьев Денисовых за раскол. Не они ли, вожди поморцев, десятничали и сотничали на постройке петровских повенецких заводов? Рабочие-селяне мерли, аки мухи... А выговские старцы богатели. Известно ли тебе?
Александр ничего не ответил. Он сидел, печально опустив голову и закрыв глаза, как будто думал о чем-то другом. Очнувшись, встряхнул космами, встал, высокий, упрямый.
- Пускай так, но я пойду во дворец к гордому фараону. Презираю я счастье и ласку, ибо никогда смерд в сем мире не получит оную... Пускай скорее буду подобен я больному льву, нежели трусливому зайцу. Пославших меня сюда не обману. Пускай обманывают цари, а не мы...
Он возвысил голос, сжал кулаки, глаза его горели ненавистью, весь он дрожал от волнения.
Титов подскочил к нему, зажал ему рот рукой, съежился от ужаса и прошептал:
- Молчи! Сгубишь нас обоих!
И, немного помолчав, со слезами на глазах, обнял диакона:
- Будут пытать - не выдавай меня.
Диакон посмотрел на него пристально.
- Язык будут рвать - не обмолвлюсь ни о ком. Не бойся!
Утро было сырое, туманное. Диакон всю ночь простоял на коленях перед иконой. Григорий Титов спал крепко, мирно похрапывая. Еще сильнее, чем прежде, Александру захотелось видеть царя и высказать ему все без утайки о Питириме и о всех истязаниях, которым за веру подвергает он керженских пустыножителей. Он хотел показать свои сломанные ребра, ямы на месте вырванного клещами мяса, глубокие рубцы на коже от бития шелепами и язвы "от изжигания"... Он хотел рассказать царю о подкупах, нечестных подлогах, о зверствах и грабежах, творимых архиерейскими инквизиторами и фискалами во имя вымогательства признаний в несуществующих преступлениях и винах... О том бесправии и беззащитности, в которых находятся крестьяне и бедные посадские в Нижегородской епархии... И вот, дождавшись утра, он помолился, обнял Григория, поцеловал его и расстался с ним. Бодро, уверенно двинулся в город.
- Прощай, брат! - сказал он Титову, выходя на улицу. - Расскажи потом обо мне керженским... Прощай!
И прямой, твердой походкой зашагал по улице, исчезнув в морозном тумане...
IX
Свершилось то, чего с любопытством, волнением и тревогой ждал старец Варсонофий: он - в приемной царя.
Просторная светлая комната. В окно видно покрытую сугробами набережную Невы. Пахнет свежевыструганным дубом. Ковры на полу со львами и чудесными птицами. Смотрит царь Алексей Михайлович со стены большими удивленными глазами. Ресницы острые, редкие, ровно гребень.
Указывая на этот портрет, Питирим тихо рассказал Варсонофию, что портрет повешен со значением. Случаем к тому послужило следующее: на одном пиру царь разговорился о своем отце, об его делах в Польше, о затруднениях, какие наделал Никон. Один вельможа (Питирим умолчал, что это был Мусин-Пушкин) начал восхвалять Петра и унижать его отца. Царь-де Алексей сам мало что и делал, а больше-де Морозов с другими министрами. Царя раздосадовали рассуждения вельможи, и он встал из-за стола и сказал ему: "В твоем порицании дел моего отца и в похвале моим больше брани на меня, чем я могу стерпеть". Этот многокрасочный, нарисованный голландским художником, величественный портрет царя Алексея со скипетром в одной и с державой в другой руке свидетельствовал теперь всем о том, как царь чтит и уважает память своего родителя и что царь считает себя продолжателем дела отца.
"Не поэтому ли, - мелькнуло в голове Варсонофия, - Питирим, уезжая, приказал Ржевскому скорее закончить постройкой в Нижнем церковь "святого Алексея"?
Питирим действительно выглядел так, будто он во дворце, а мысли его далеко-далеко, может быть, и в Нижнем.
Ровно в восемь утра в приемный зал вышел кабинет-секретарь Алексей Васильевич Макаров. Поздоровался с епископом. Принял его благословение.
- Государь просит.
У Варсонофия ноги ослабли, сердце затрепетало от волнения. Питирим направился к двери, оставив позади себя Макарова.
Вошли в просторное и неуютное помещение. На полках вдоль стен игрушечными мачтами, реями и парусами топорщились модели кораблей. На подоконниках теснились громадные банки с морскими водорослями и моллюсками. Заплаты пестрых порыжелых карт на стенах. А в углах на полу груды разных инструментов, руды и звериных костей.
У Варсонофия зарябило в глазах. И вот среди хаоса выросла вдруг громадная широкоплечая фигура государя. Старец испуганно попятился, прячась за спиной Макарова.
О росте Петра, его силе, жестокости и хитрости много рассказов ходило в керженских лесах, но то, что старец увидел теперь собственными глазами, было много необыкновеннее всех описаний, которые ему пришлось слышать о Петре.
Питириму Петр показался сильно постаревшим противу прошлого года, когда он последний раз его видел; морщины покрыли все лицо, набухли серые мешки под глазами. Питирим слышал, что смерть царевича Алексея не прошла даром для царя, - это так и было.
Петр грузно шагнул навстречу вошедшим, склонил громадную голову перед епископом. Приняв благословение, обнял Питирима, облобызал его.
- Хорошо! Похвально! Ждем, ждем тебя! - несколько охрипшим голосом приветствовал он епископа.
- Приехали... Вот и старец со мной! - улыбнулся Питирим, кивнув головой в сторону Варсонофия.
Петр повернулся к старцу.
- Как звать?
- Варсонофий... керженские скитожители послали до вашего светлого величества...
Сказал и упал к ногам царя.
Макаров потянул его за плечо, шепнув: "Вставай!"
- Слушай, добрый человек, - раздумывая о чем-то, заговорил Петр. Один раскольник тут письмо в соборной нашей церкви подбросил. И был взят в Монастырский приказ, допрашиваем... А когда объявили ему отречение керженских жителей, он тому веры ять не хотел. Требует свидания с некоторыми из учителей тех согласий. Требует подтверждения ответов керженских жителей. Мною послано было письмо его преосвященству... - Петр сделал почтительное движение головой в сторону епископа.
Варсонофий вынул из кармана письмо и опять до самого пола поклонился царю:
- Тут оно, ваше пресветлое величество...
- А ответы ваши при тебе ли?
- И ответы тут же, - в дрожащей руке показал Варсонофий Петру другую бумагу.
- Согласны ли ответы с мыслию керженских жителей? - пытал глазами Петр.
- Согласны, ваше величество... Прежние наши ответы неправые есть и прочая, что в них написано, также. И приняли мы не зря у епископа Питирима книгу и его ответы на наши вопросы. Сполна мы признали неправоту свою. А ту книгу мы нынче читали и рассматриваем и дивуемся ее мудрости. Против доношения своего в правде мы не стоим и те неправые ответы наши не похваляем и в народе не размножаем.
Петр сел за стол, пригласил сесть и епископа. В тишине слышно было тяжелое, затрудненное простудою дыхание Петра. Неторопливо достал он из стола бумагу и попросил Питирима вслух ее прочитать. Сам положил ногу на ногу и закурил трубку.
Варсонофий вынул из кармана письмо и опять до самого пола поклонился царю:
- Тут оно, ваше пресветлое величество...
- А ответы ваши при тебе ли?
- И ответы тут же, - в дрожащей руке показал Варсонофий Петру другую бумагу.
- Согласны ли ответы с мыслию керженских жителей? - пытал глазами Петр.
- Согласны, ваше величество... Прежние наши ответы неправые есть и прочая, что в них написано, также. И приняли мы не зря у епископа Питирима книгу и его ответы на наши вопросы. Сполна мы признали неправоту свою. А ту книгу мы нынче читали и рассматриваем и дивуемся ее мудрости. Против доношения своего в правде мы не стоим и те неправые ответы наши не похваляем и в народе не размножаем.
Петр сел за стол, пригласил сесть и епископа. В тишине слышно было тяжелое, затрудненное простудою дыхание Петра. Неторопливо достал он из стола бумагу и попросил Питирима вслух ее прочитать. Сам положил ногу на ногу и закурил трубку.
Оказалось: доношение приехавшего в Питербурх диакона Александра. На лице Питирима мелькнуло удивление. Но тотчас же спокойно, не меняясь в лице, как будто не про него и шла речь, он продолжал свое чтение и только при словах: "с яростью велел нас заклепать в кандалы и держал за крепким караулом и угрожал ранами..." - сощурив глаза, он улыбнулся.
Петр, пуская дым, прищуренными глазами покосился в его сторону.
Чтение кончилось. Царь поманил старца. Тот на носках приблизился к нему, глядя на него жалко, трусливо.
- Что скажешь, старче? - насмешливо спросил Петр. - Достоин ли епископ возводимой на него хулы? И доброй ли волею ему вручены вами ответы или под понуждением?
Варсонофий приложил руку к сердцу.
- Благочестивый государь, ей-ей, диакон Александр, утаяся от всех товарищей своего скита, явился пред светлые очи вашего величества, опять хотя простой народ возмущать в противность вашему царскому величеству...
Питирим дополнил:
- ...и в непокорство святей церкви, поправ вселенских и поместных святых соборов клятвы, коими пред народом клялся.
Варсонофий, заминаясь и давясь от волнения, продолжал:
- Диакон Александр ложные и неправые ответы хотел вменить за правые, а посему считаю я таковое, как клятвопреступление и суда божия и царева попрание...
Во все время речи Варсонофия Петр не сводил с него глаз.
- Сколько тебе лет? - вдруг спросил он.
- Шестьдесят...
- Как давно в расколе?
- Сызмалу...
- Новую веру признал?
- Хочу признать...
- Диакону кто?
- Помощник.
- Отец Питирим, обратив его в православие, сажай в епархию. А ты, смотри, служи верой и честью. Помогай его преосвященству... Прилепись к церкви.
Варсонофий упал царю в ноги, прослезился.
- Встань! - недовольно поморщился Петр. - В твоем звании недостойно тыкаться в землю, хотя бы и перед государем... Не будь червием, но персоною.
Питирим с насмешливой улыбкой покачал головой. Царь дал знак Макарову:
- Веди!
Варсонофий побледнел. Питирим насторожился. В кабинет царя тихо, но бодро вошел диакон Александр. Поклонился царю, обвел взглядом Питирима и Варсонофия. Позади его стал Макаров.
- Имя! - строго спросил Петр.
- Александр.
- Родом?
- Посадский, пригорода Костромского, называемого Нерехта.
- Как попал в Питербурх?
- Добрые люди помогли...
- Како тех добрых людей имя, чьи они? - Петр насторожился.
Диакон ответил не сразу.
- В средних числах декабря на наемных подводах мужицких приехав в Москву, стал я на постоялом дворе в Рогожской слободе, а у кого - не знаю.
- Сам ли ты умыслил подать доношение, учен ли кем?
- Доношение умыслил написать сам собою, бояся суда божия и вечных мук за приложение руки своей к неправым ответам, поданным епископу Питириму.
Диакон кивнул головою в сторону епископа.
- Советники кто?
- Нет и не было никого.
- У кого стал в нашем граде?
- Не ведаю. Ночевал на Ямской слободе, а у какого человека и у кого на дворе, не ведаю. До свету с того двора сшел в Питербурх...
- Когда и где писано доношение?
- Писано в Москве на постоялом дворе, а чернильница была своя, и бумага тоже, и перо тоже. А последние строки, от того места "о чем доносит и прочее", приписывал здесь же на улице, против вице-адмиральского дома, за дровами сидя; а способ, как надлежит подавать доношение, сказал мне калашник, да двое мужиков против двора твоего государева, а ту чернильницу бросил там, где сидел...
- Правду ли говоришь ты? За обман царя лишен будешь живота своего и казнен смертию. Перекличь, кто помогал тебе, способствуя?..
- Не ведаю никого.
- Так ли? Клятву дать заставим.
- Клянусь!
Тут Петр обратился к Варсонофию.
- Говори.
Варсонофий откашлялся и, не глядя на диакона, тихо залепетал:
- Доношение сие отрицаю; писано оно без совета всего нашего скиту, не вем, по какому умыслу, а мы всем скитом сему доношению не согласуемся и стоим в первом доношении, коим прямо и самую правду показали о неправых наших ответах на вопросы епископа Питирима.
- Были у него или нет умыслы о царе и государстве?
Варсонофий ответил не сразу, закашлялся, покраснел, пот градом с него покатился, но, посмотрев на Питирима, сказал:
- Диакон Александр, купно со Авраамием, "лесным патриархом" прозванным, тщился простой народ в противность и непокорство возмутить...
Тогда диакон Александр распахнул свою одежду и обнажил вырванный бок, синий, в кровоподтеках, обнажил раны там, где пытали за ребра, и сказал:
- Гляди, государь, се епископа увещевание... се ответы, представленные тебе от него... се непокорство мужицкое...
Макаров подскочил к диакону, рванул рубаху, прикрыл его раны. Царь усмехнулся. Глаза его, дотоле тусклые, блеснули, почернели:
- Мужицкие ребра - не столь достойная внимания редкость, видел их я зело много. Чего ради кажешь мне? Покажи обозрению нашему честность и преданность царю империи. Покажи смирение.
Александр молчал. Лицо его выражало упрямство.
- Так, - сказал Петр, задумавшись, а потом обратился к Макарову. - Ты вот что. Скажи нашему кавалеру... пускай идет. Теперь можно. Уведи только покуда и его, - указал он на Варсонофия.
- Идем.
Макаров и старцы удалились.
- Хочу, кроме всяческого поношения и осуждения, возможно добрый порядок соблюсти. Чинить наказание время есть, но есть время и для выгодного осмотрения, - сказал Петр, облокотившись на стол.
Несколько минут длилось молчание.
Скрипнула дверь - и в кабинет царя вошел Макаров, а с ним человек с серьгой, одетый в придворный мундир и в парике.
Петр встрепенулся.
- Ну вот, теперь послушаем тебя, Семеныч, - сказал он ласково, барабаня пальцами по столу. - Изволь докладывать, откинув свирепство и злобу, о диаконе Александре.
И, немного подумав, спросил:
- Может ли, диакон, взятый нами в плен, переступить линию окаянства, темноты, непокорства и иных раскольничьих воровских прелестей и стать к нам на службу... утвердиться в новой вере и повести за собою своих единоверцев?
Человек с серьгой отрицательно покачал головой.
- Нет. Диакона считают замерзелым недругом твоего величества и православной церкви...
- Но многие, кто вельможами моими теперь и преданными холопьями, были также недругами в некоторые времена...
Петр кивнул Питириму:
- Не правда ли, ваше преосвященство?
Питирим не смутился.
- Правда. И я оным был, но диакон никоему увещеванию не поддается...
- А такие бывают наиболее преданными царю, обратившись в его слуг. Всякая буква может быть буквою нужною, како в молитве, тако и в хуле и бранном слове... Переставить ее можно и туда и сюда... В этом мудрость, чтобы буква, вырванная из похабства, послужила на пользу в добром слове. Ведите его сюда.
Макаров вышел, а через секунду явился с Александром и Варсонофием.
- Ну вот, диакон, - сказал Петр, приветливо улыбаясь, - советовался я здесь с его преосвященством и своими помощниками и должен тебе сказать не хочу я твоей гибели. Такие люди нам нужны. Ты - честен и нелицеприятен, я вижу это... Не допускай же новых пыток и позора. Будь выше. Оружие свое обрати против врагов государства и церкви. Служи царю свято и нерушимо... Восхотел ты прийти ко мне и оправдаться, но лучшим оправданием твоим будет раскаяние и отречение от раскольничьих прелестей. Бери пример с своего друга, - и он указал рукою на Варсонофия. Тот низко поклонился.
Александр молчал.
- Что же ты молчишь? Отвечай государю, - подтолкнул его Макаров.
Диакон нахмурился. Вытянулся, провел ладонью по лбу, как бы что-то обдумывая.
- Стыдно мне слушать речи такие! Стыдно и тебе, государь, говорить так! Я не верю! Обманом окружен народ. И не ты ли объявлял, что царевич Алексей умре? А он жив... Не верю и я, что он умер, а если и умер, тогда и мне не для чего жить... Нет. Не откажусь я от истинной веры... Нет! Не хочу и я предавать народ...
Петр, не глядя на диакона, опустил голову на руку, упершись локтями в стол, и как бы про себя сказал: