Итак, как мы сейчас выяснили, тяга широких слоев ученой и начальственной общественности в Академию представляется вполне понятной. Но мы уже видели на приведенных выше примерах, что перешагнуть ее порог ой как нелегко, даже для высочайших сыновей и зятьев. На этом тернистом пути их подстерегают многочисленные ухабы. И первым барьером служат отборочные комиссии при отделениях. Их задача — из числа заявленного великого множества кандидатов отбирать для ориентировки голосующих малую часть, из расчета 1–2 человека на вакансию. Практика, однако, показывает, что сверх объявленных вакансий часто удается получить 1–2 дополнительных. Часто, в явном противоречии с Уставом, такие дополнительные вакансий жестко закреплены за предлагаемыми Директивными Органами кандидатами. Так было, например, на последних выборах с сынком Устинова. В таких случаях вся эта комбинация прикрывается флером «секретности» — удобнейшая штука! Заметим еще, что члены отборочной комиссии голосуют тайно. Решение отборочной комиссия (по существу, являющееся решением партийной группы) имеет очень большое значение для исхода выборов. По моим многолетним наблюдениям свыше 50 % рекомендуемых этой комиссией избираются. Это, конечно, не в малой степени сужает свободу маневра во время голосования, но все же кое-какие возможности остаются.
Следующий круг предвыборной карусели — знаменитый «президентский чай». По традиции члены отделения приглашаются Президентом для оглашения результатов работы отборочной комиссии, после чего начинается предварительный обмен мнениями по поводу кандидатур. Тем временем обслуга разносит довольно жиденький чай с лимоном и вазончики с печеньем. Сперва в присутствии всех членов отделения обсуждаются кандидатуры в член-корры, после чего член-корры постыдно, наподобие школьников из педсовета, изгоняются из зала. А ведь это пожилые деятели — многие из них директора! Оставшиеся академики обсуждают кандидатов в действительные члены: ведь при выборе последних голосуют только академики. Уже на стадии президентского чая разыгрываются первые авангардные стычки между враждующими группировками. Бывают ситуации, когда решающие выборные маневры делаются как раз на президентском чае. В качестве примера приведу случай на выборах 1946 г., когда в члены-корреспонденты баллотировался директор Пулковской обсерватории Неуймин. Его надо было выбрать — предстояло восстановление разрушенной до основания Пулковской обсерватории, да и по традиции директор Пулковской обсерватории должен иметь академическую позицию. Неуймин был «крепким» астрономом старой школы, известный своими исследованиями комет и астероидов. Выступавшие на чае у Президента Вавилова не знали, конечно, работ Неуймина — это были физики. И каждый из них, желая поддержать кандидата, что-то долдонил о кометах. И постепенно эти кометы стали вязнуть на зубах. Из астрономов на чае присутствовал один Амбарцумян, который всю дискуссию молчал. Наконец, Сергей Иванович не выдержал и обратился к Виктору Амазасповичу: «Что же Вы молчите — ведь Неуймин достойный кандидат, он открыл кометы…» И тут Амбарцумян, впервые нарушив молчание, очень серьезно сказал: «Да, но моя теща тоже открыла 3 кометы!» Послышались смешки. Получалось, что человека будут выбирать за дело, которое может выполнить теща… И через пару дней на выборах Нeyймина завалили! А ведь прав был Амбарцумян! Он только не добавил, что его теща — Пелагея Федоровна Шайн, известнейшая женщина-астроном!
Во время выборов 1976 г. я боролся за кандидатуру моего талантливейшего ученика Коли Кардашова. Его экспертная комиссия не рекомендовала совсем, и вообще практически его никто не знал. В этой ситуации моя задача на чае сводилась к привлечению внимания к его кандидатуре, что я и сделал путем реплики скандального характера. Цель была достигнута — кандидатура Кардашова запала в память! На том же чае покойный М. А. Леонтович вдребезги завалил некоего деятеля военно-промышленного комплекса.
Но вот наступает финал (и главная часть) драмы выборов. К вот тут мы сталкиваемся с основными движущими силами, управляющими течением этого, казалось бы, стихийного процесса. На самом деле основное содержание выборов на уровне отделения — это столкновения и сделки между разного рода входящими в его состав мафиями. Но прежде всего необходимо пояснить само слово — мафия. Известный американский рентгеновский астроном итальянского происхождения Рикардо Джиаккони как-то заметил: «У вас, у русских, имеется совершенно ошибочное представление о мафии. Вы наивно представляете какого-нибудь мафиози как злодейского вида малого в маске, с кинжалом в зубах и с «машинганом». Это дикая чушь! Лучше всего перевести на русский язык слово «мафия» словом «блат». Услуга за услугу! Ты мне — я тебе! К все это окрашено в оптимистические тона добрых семейных отношений!» Говоря о мафии, я как раз имею в виду приведенный только что комментарий тонко разбирающегося в этом вопросе Джиаккони. В нашем отделении физики и астрономии имеются две основные мафии. Сейчас, пожалуй, самая мощная — это мафия Черноголовки (вспомним средневековые дома «гильдии Черноголовых» в Риге и Таллине), включающая институты им. Ландау и Твердого тела, где сейчас директором Осипян. По существу, в эту мафию входит также Институт физпроблем, что на Воробьевке. Чисто работают ребята, что и говорить! Дисциплинка — что надо. Почти всех своих деятелей вывели в академики — осталось всего ничего — Халатников, например, но уверен, что на следующих выборах он пройдет в дамки, что и говорить, большой ученый! Стиль работы этой мафии — высокопарные, ужасно прогрессивные и «левые» словесные обороты. Очень цепкая компания, а главное, дружная. Несколько сдала свои позиции мафия Института атомной энергии им. Курчатова, где долгие годы блистал наш покойный академик-секретарь Лев Андреевич Арцимович. Какие дела проворачивал! Еще переть и переть до реального открытия термоядерного синтеза, а уже мы имеем трех молодых академиков, из них один, кажется, вполне толковый. Б наши дни сила этой мафии состоит в причастности к ней самого Президента и в наличии мощного филиала в соседнем ядерном отделении.
Между этими основными мафиями функционируют небольшие группки, например, кучка астрономов-классиков, окружающая Амбарцумяна. И, как обычно, имеется довольно обширное болото с неустойчивыми очертаниям берегов. Первая заповедь кандидата: чтобы из «шансонеток» попасть в «проходимцы», надо либо быть членом одной из мафий, либо надлежащим поведением заручиться их поддержкой. В частности, я всегда горел на том, что никогда не принадлежал ни к одной мафии и не вылизывал разным мафиози всякие их непотребные места. В члены-корреспонденты я был избран в 1966 году случайно. В нарушение Устава в тот год ввели довольно жесткий возрастной). Кроме того, ко мне почему-то был очень благосклонен Лев Андреевич.
Забавно слушать процедуру обсуждения кандидатов, предшествующую голосованию. По иезуитской традиции не принято ругать обсуждаемых — это почему-то считается дурным тоном. Есть, однако, богатейший арсенал средств унижения нежелательного кандидата и возвеличивания своего протеже. Не все, однако, владеют этой изощренной техникой, и довольно часто мне приходилось наблюдать смешные «ляпы». О научных заслугах кандидата говорят очень кратко, часто, пользуясь невежеством основной массы выборщиков, несут демагогический вздор. Членство кандидата в иностранных научных обществах и академиях чаще всего работает против него. «Ишь какой прыткий! Он член, а мы нет; у нас ты еще подождешь!» Много зависит от обстановки в отделении. Например, отделение математики хорошо известно своими антисемитскими традициями. Именно там неоднократно проваливали члена ведущих академий мира, нашего крупнейшего математика — Израиля Моисеевича Гельфанда. На последних выборах он даже не баллотировался — вот молодец! Тот факт, что я являюсь членом тех же академий, также работал против меня. Лучшего нашего астронома Соломона Борисовича Пикельнера 5 раз проваливали и так и не выбрали в нашем отделении. Думаю, что в гуманитарных отделениях положение еще сложнее. Я хорошо знаю, например, нашего замечательного лингвиста Владимира Ароновича Лившица, человека, расшифровавшего несколько мертвых азиатских языков, члена Британской Академии. Вдобавок он еще ветеран войны и член КПСС. Он ни разу не баллотировался в Академию — ему это даже не приходило в голову. Еще был разительный пример — Игорь Михайлович Дьяконов, крупнейший лингвист-семитолог, видающийся историк древнего Востока, ветеран и герой войны. Его три раза проваливали на выборах — так и не выбрали. Зато директор Института востоковедения Гафуров, бывший первый секретарь ЦК КП Таджикистана — невежественный хитрый азиат — был академиком. А сейчас там директорствует некий Примаков — один из наших бандитов пера, специализировавшихся по Ближнему Востоку — этот тоже академик. Кажется ему принадлежит очень удобный термин — «нетрадиционное востоковедение»…
Таких примеров можно привести много. Значит ли это, однако, что в Академию не выбирают настоящих ученых? Ни в коем случае! В этом как раз и состоит парадокс. Если мы составим список действительно крупных российских ученых, живших и творивших в течение последних двух веков, мы увидим, что подавляющее их большинство било избрано в Академию наук. Возникает естественный вопрос: как же так? Ответ состоит в том, что Академия наук время от времени обязана выбирать настоящих ученых — иначе этот институт перестанет быть престижным. Быть членом учреждения, основанного Петром Великим, где жили и работали Ломоносов, Павлов, Чебышев, Крылов, Ландау, где сейчас работают Капица и Сахаров — весьма лестно!
Настоящих ученых очень мало. Их особенно мало — было и есть — в нашей стране, которую уже очень давно захлестнул чиновничье-бюрократический поток. Поэтому можно (и даже нужно) позволять время от времени выбирать в ее состав этих безобидных чудаков. Сравнительно большие шансы быть избранными имеют молодые, талантливые, тихие ученые. Здесь важно еще и то, что по свойствам своего характера и по молодости лет они еще не наняли настоящих врагов. Каждый из них оправдывает безбедное существование в стенах Академии по крайней мере десятка личностей, которых мы называем балластом. Иначе — увы! — нельзя!
При всех недостатках и несуразностях, о которых я попытался дать только самое бледное представление, Академия наук — хорошее учреждение, где все-таки кое-что можно сделать. За это ей спасибо!
Кое-что об Арцимовиче
Бывает же такое досадное невезение! Столько месяцев мечтать о поездке на крымский курорт, обдумывать, какие надо с собой брать платья и всякую всячину, без которой женское существование на отдыхе невозможно — и на тебе! — накануне отъезда из родного Минска на юг вскочила лихорадка на губе, да такая злая! Когда Татьяна Владимировна, кандидат музыковедения, приехала в санаторий им. Пальмиро Тольятти, что около Золотого Пляжа, злосчастная лихорадка уже успела распространиться на всю верхнюю губу и, о ужас, собиралась разрастись еще выше. Всего обиднее, что Татьяна Владимировна была отнюдь не какая-нибудь фифочка, над бедой которой можно было просто посмеяться. Музыковед из Минска была крупная, красивая шатенка, довольно молодая, очень славная и большая умница. Это я быстро установил, поскольку сидел в санатории с ней да одним столом. По такой причине я был, пожалуй, единственным мужчиной, которому она показывала свое изуродованное зловредной лихорадкой лицо; от всех, бедняжка, пряталась и вела совершенно мышиное существование.
Шел сентябрь 1973 года. Погода стояла изумительная, и от санаторно-музфондовской тоски я сразу же после завтрака убегал на пристань, садился на катер и ехал в родной Симеиз, Оттуда быстрым шагом по живописнейшей дороге я шел в Кацивели, где у самого моря стоит красавец-радиотелескоп Крымской обсерватории — знаменитый РТ-22. Там работали ребята из моего отдела, и мне было с ними хорошо. Кроме того, присутствие начальника (т. е. меня) было полезно для дела — отношения с Крымской обсерваторией были далеко не простые. К обеду, я, опять-таки катером, возвращался в санаторий.
За обедом я отчаянно хвастался — какие, мол, красоты в Симеизе, какой впечатляющий радиотелескоп стоит в Кацивели, и как там славно купаться — не то, что в этом музфондовском лягушатнике! И как-то раз бедная Татьяна Владимировна не выдержала моей трепотни и с укоризной сказала: «Чем распалять мое воображение такими красотами, взяли бы с собой на прогулку бедную одностольницу». «Отлично, — сказал я, — только за завтраком не задерживаться — катер ждать не будет!»
Прогулка удалась на славу. Татьяна Владимировна прямо-таки ожила. На обратном пути, когда, отчалив от симеизского пирса, катер довольно далеко ушел в море и стал разворачиваться на Алупку, я показал своей спутнице белеющие на «хвосте» Кошки купола Симеизской обсерватории и с деланной небрежностью заметил: «Вон там я проработал четыре года!» «Боже мой, какие же вы, астрономы, счастливые — жить и работать в таком райском месте!» Желая окончательно сразить наивную провинциалочку (непонятно только — зачем, скорее всего, просто по привычке), я ответил ей: «Наш покойный верховный шеф — академик-секретарь Арцимович как-то заметил: «Наука есть способ удовлетворять свое любопытство за казенный счет». Этакой небрежной ссылочкой на знаменитого физика я, по идее, должен был окончательно утвердить свое почти космическое величие. Но тут случилось нечто абсолютно неожиданное. «Знавала я Вашего Льва Андреевича», — не без некоторой ядовитости заметила Татьяна Владимировна. Я, естественно, несколько изумился. Как-то вдруг наш роли переменились, и я быстро превратился в наивного провинциала, слушавшего, разинув рот, светскую даму.
Было мне от чего испытать такую метаморфозу. То, что рассказала о покойной Льве Андреевиче моя случайная знакомая, решительно меняло мои давно устоявшиеся представления об этом незаурядном человеке. Я никогда не был близко знаком с ним, хотя довольно часто наблюдал его издали. Еще бы! Многие годы он был академиком-секретарем моего отделения физики и астрономии. Его авторитет был безграничен. Сколько раз я любовался им, когда он проводил собрания нашего отделения — весьма сложного, разношерстного организма. Как он мог мгновенно ориентироваться в быстро меняющейся ситуации, выбирая единственно возможную линию поведения. Какой же это был блистательный полемист, как он умел сразу же находить еле заметную слабину в позиции оппонентов! Надо же знать состав нашего отделения! Это вам не депутаты Верховного Совета! Какие характеры, какие коллизии — и это при действительно тайном голосовании! За всю мою жизнь я не видел такого блестящего и абсолютно компетентного руководителя сложнейшего коллектива. Он был обаятелен, его чеканная речь искрилась юмором. И всегда чувствовалось, что Лев Андреевич — барин, аристократ в самом высоком смысле этого слова. Добавлю еще, что моему избранию в Академию в 1966 я всецело был обязан твердой поддержке Льва Андреевича. Короче говоря, этого человека я любил издалека. Тем более, что в отличие от других физиков его ранга он прекрасно разбирался в астрономии.
И вместе с тем… Вместе с тем, его поведение иногда меня одновременно и удивляло, и огорчало. Я, например, никак не мог ни понять, ни простить его отношения к лучшему из наших астрономов, высокоталантливому Соломону Борисовичу Пикельнеру. На моих глазах он, будучи председателем общего собрания отделения, железной рукой проваливал его кандидатуру на выборах. Были и еще моменты, неприятно меня удивлявшие. В общем, у меня сохранился довольно сложный и противоречивый образ Арцимовича как сильного человека блистательного ума, поведение которого иногда бывало непредсказуемо.
Вернемся, однако, к катеру, выполняющему рейс Симеиз — Ялта. Татьяна Владимировна продолжала: «Я встречалась со Львом Андреевичем в течение последних двух лет его жизни у себя в Минске. Он был безоглядно влюблен в мою подругу Марину — жену некоего белорусского чиновника средневысокого ранга. Я не видела до этого примера такой абсолютно безрассудной любви. Он тайно приезжал в Минск встречаться со своей любимой. Воображаю, чего это ему стоило! Моя подруга — особа весьма практичная. Она, например, через Арцимовича устраивала делишки своих протеже, кажется, даже родственников. Одного какого-то типа даже хотела академиком сделать. А на его похороны в Москву Марина не поехала. Как видите, я знала Вашего великого Арцимовича!»
Когда я «переварил» новый аспект жизни знаменитого физика, я понял, что, в сущности, эта страница его биография не так уж и неожиданна. Все-таки яркий и смелый человек был Лев Андреевич, к тому же юность провел в Минске. Это был настоящий мужчина! Кажется, он к тому же шляхетского происхождения. А помогать карьере нескольких белорусских чиновников от науки — так это же «за казенный счет»! Вот только Пикельнера зачем он так рубил? Хотя и это понятно. Конечно, персонально ничего против Соломона Борисовича он не имел, но кандидатура этого бедняги, наверное каким-то сложным образом интерферировала с его собственными выборными комбинациями.
Через три года после этого разговора, спасаясь от юбилейных торжеств, я поехал в Минск, где Яков Борисович Зельдович (сам уроженец Минска) устраивал какую-то релятивистско-астрофизическую петрушку. Я никогда не был в этом городе, который для меня навсегда ассоциируется с убийством Михоэлса в 1948 г. В первый же день я созвонился с Татьяной Владимировной и был очень рад провести вечер у этой обаятельной женщины. Вспоминая Крым, я спросил у нее:
— Где сейчас находится Марина?
— Она живет рядом.
— Завтра мой день рождения, — сказал я. — Можно будет мне прийти к Вам с Яковом Борисовичем?