Мое мнение: это страшная женщина, и напрасно ее уважали на заводе. Мало что хорошо работает. А человек плохой!
Как-то я высказал это дедушке Саше. Он же парторг, которому «на пенсию давно пора».
Дедушка сказал так:
— Все это, Санди, гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Я согласен с тобой, что она же сама и виновата, что ее сын воровал, хулиганил, не хотел учиться. И не она сумела вернуть парня на добрую дорогу, а Ермак да ты. Не попади он в вашу компанию, давно бы в колонии отсиживал. Но и обвинять Полину Гордеевну я не могу. Нелегко сложилась у нее жизнь, плохие люди попались на ее пути, вот она и озлобилась. А она, представь себе, отзывчивая при всей ее грубости. С кем случится беда, заболеет ли кто, Полина Гордеевна первая отзовется: придет, постирает, пол помоет, за ребятами присмотрит. Поможет делом, а не словом. Трудно, Саша, в людях разбираться. Тут с кондачка нельзя. Недаром пословица говорит: человека узнать — пуд соли с ним съесть!
Может, дедушка был и прав, но на кран я больше к ней не лазил и к Грише не ходил. Если она добрая, зачем так избивала Гришку, когда он был маленьким? Она и теперь порой такую затрещину ему влепит… Не представляю, чтобы моя мама меня ударила! Да и я бы, наверное, не перенес этого.
Теперь, после разговора с Ермаком, Гришка старался изо всех сил, просто из кожи лез.
Наша бригада в тот день работала в машинном отделении. Накануне вечером Иван Баблак, как всегда, ознакомил нас с чертежами. Распорядился, чтобы талрепы, рымы и клинья были под рукой с утра, когда подадут фундаменты. Сам же составил план погрузки фундаментов. Все у него рассчитано, чтобы не ждать ни минуты. Простоев он не терпел.
Одну за другой спускают такелажники в шахту машинного отделения секции фундаментов. Некогда не то что присесть и закурить (Гришка курил с тринадцати лет; вообще все в бригаде курили, кроме меня и Ермака), но и перекинуться шуткой. Все вспотели, запыхались. Душно. Жарко. Пахнет остывающим металлом, окалиной.
Но вот установлены на настиле второго дна фундаменты под главные механизмы, котлы и всякие устройства. Завтра начнется погрузка самих механизмов.
Сели покурить. До гудка еще четверть часа.
— Нам надо поговорить, товарищи! — сказал Ермак.
Он просто и кратко рассказал, как Гришка задолжал Великолепному.
Баблак нахмурился.
— Эк тебя угораздило, нашел, с кем связываться… — заметил он с досадой.
Все молчали, стараясь из жалости не смотреть на побагровевшего Гришку. Первым заговорил Боцман:
— Надо выручить парнишку. Сложимся или как?
На следующий день мы собрали Гришке восемьдесят рублей. Но на него напал страх перед Великолепным.
— Пырнут меня, и все! — твердил он, чуть не плача. Пришлось нам с Ермаком идти его провожать. Гришка всю дорогу клялся и божился, что если на этот раз «пронесет», то никогда в жизни даже не заговорит ни с одним блатным.
Мы застали всю компанию в ресторане «Европа». Только Клоуна не было (мы его давно уже не видели: с завода он «отсеялся»). Зато были какие-то две девчонки, лет по шестнадцати, в платьях-рубашечках без рукавов, с обесцвеченными, взбитыми волосами. Все было вполне прилично. На столе бутылка шампанского в салфетке, остывший бифштекс, салат, пирожное, на которое наседали, хихикая, девчонки. Обе сразу уставились на меня… Ох! Кажется, я им понравился…
Жора, увидев Ермака (меня он опять забыл) и растерянного Гришку, сразу все понял. В наглых, настороженных глазах мелькнула откровенная злоба. Мальчишкой еще мешал ему Ермак.
— Кого я вижу?! Присаживайтесь, — фальшиво удивился он.
Князь улыбнулся саркастически. Друзья, несмотря на жару, были в вечерних костюмах и галстуках. Мы присели к их столу. Лениво подошла официантка. Почему-то мне запомнилось ее начавшее стареть лицо с мешочками под тусклыми голубыми глазами, такие умудренные опытом, равнодушные глаза…
— Что закажете?
— Пожалуйста, минеральной воды, — простодушно сказал Ермак.
Народу еще было мало. Только сходились. На низенькой эстраде трое молодых людей исполняли на контрабасе, скрипке и аккордеоне танго. Играли они плохо, но с чувством и подпевали себе. Кое-кто, подвыпив, уже пустил слезу.
Мне стало смешно. Князь покосился на меня. Девчонки, посоветовавшись взглядом, взяли еще по пирожному.
— Гриша, отдай свой долг, — спокойно напомнил Ермак. Гриша дрожащими руками вытащил бумажник и передал Жоре деньги.
— Что за спешка? Я же с тебя не требовал… — буркнул Великолепный. Желваки у него заходили под кожей.
Девчонки жадно проследили, как он небрежно положил деньги в карман. Как он им импонировал, этот модный Жорж, у которого столько денег! Интересно, знали они, кто он такой? Или хоть начали догадываться? А может, принимали его сдуру за лауреата? Наверное, все-таки знали.
Великолепный не выдержал:
— Не в свое дело суешь нос, Ермачок… Как бы не прищемили!
— Гриша мой товарищ, — просто и почему-то грустно объяснил Ермак. — Я не отдам его вам…
— В дружинниках, слышал, ходишь? В милиции тебя частенько видят. Шефство взял над пацанами. Не собираешься ли поступить в угрозыск?
— Собираюсь.
— Вот оно что… — протянул Жора. — Папаша, значит, в колонии гниет, а сынок продался угрозыску? Ты с детства был идейный. И в кого только удался такой? Значит, подрос…
Ермак промолчал. Девчонки доканчивали пирожное. Гришка сидел ни жив ни мертв.
— Прощайте, — сказал Ермак, поднимаясь. — В угрозыске я буду работать временно… А как только последний вор поступит на работу, я уйду обратно на наш морзавод. Мне там нравится. Вот так, дядя Жора.
Принесли минеральную воду. Ермак расплатился, но пить никто не стал.
— Еще свидимся… рано прощаться, — прошипел Великолепный. — Мы таких идейных видели. Пока не споткнутся. А потом самые заядлые из них получаются. Почище нас.
Он еще что-то добавил, но я не понял. Должно быть, на своем жаргоне.
— Что он хотел сказать? — полюбопытствовал я, когда мы вышли на улицу.
— Я и сам не понял, — устало ответил Ермак. Гришка облегченно вздохнул всей грудью.
— Спасибо, Ермак! Спасибо, Санди! — сказал он благодарно.
До чего же свежий воздух был на улице, как радостно пахло морем! В бухте зажигались мачтовые огни на кораблях.
Глава девятнадцатая ТРУДНЫЕ ДНИ
Этот проклятый сон снился мне всю ночь. Я просыпался, пил воду, засыпал и снова видел во сне Ермака. Ему грозила какая-то беда, а я никак не мог его найти. Я стоял на горе и смотрел вниз на город. Где-то там был Ермак. Вдруг все рушилось — пыль, туман, грохот. Туман рассеивался. Над развалинами ярко светило солнце. Я бежал вниз, задыхаясь, спеша. Надо откопать Ермака, пока еще не поздно.
Кто-то стучал в дверь настойчиво, испуганно. Это Ермак, за ним гонятся. Надо скорее отпереть, а я никак не могу проснуться.
…В дверь действительно стучали. Я вскочил с постели весь в поту, с сильно бьющимся сердцем. Как был, в трусах, бросился отпирать. Но мама уже отперла. И свет включила. Это был не Ермак, а его сестра. Захлебываясь от слез, Ата бросилась к маме:
— Тетя Вика! Ермак… Ермака…
— Его убили? — закричал я.
Ата дико посмотрела на нас. Мама тихонько вскрикнула и прижала ее голову к себе. Потом мама рассказывала, что такое лицо она видела у Аты после операции, когда она еще не научилась пользоваться зрением. Вышел отец, наскоро одевшись. Спросил, что случилось. Ата не то что успокоилась, но взяла себя в руки: при моем отце она всегда как-то подтягивалась (я тоже).
— Ермака забрали! — сказала она в отчаянии. — Пришли из милиции и забрали.
— Что за ерунда! — воскликнул отец.
Всю мою жизнь я буду ему благодарен за это невольное восклицание. То же, наверное, почувствовала и Ата.
— Был обыск… — добавила она растерянно.
— Час от часу не легче, — буркнул отец.
— Ермак ни в чем не виноват, ведь я его знаю! — воскликнула Ата.
— Разумеется! Мы тоже его знаем, — расстроенно подтвердила мама.
— Тетя Вика! Андрей Николаевич… На чердаке нашли какие-то вещи… и нож!
— Мало ли кто мог их туда подложить, — успокоил ее отец. — Не волнуйся. Разберутся и выпустят.
Отец пошел на кухню и поставил на плиту чайник. Было четыре часа утра. Спать мы, конечно, не могли. Сидели за столом, пили крепкий чай и советовались, что предпринять.
Я еще раз подробно рассказал, как мы ходили возвращать Гришкин долг и об угрозе Великолепного.
— Тебе нужно все это рассказать прокурору, — решил отец. — Черт знает что! Дает санкцию на арест, не разобравшись, в чем дело!
Ата несколько успокоилась, и мама даже уговорила ее поспать. Она легла на моей постели. А мы с отцом отправились на работу.
— Ты немного поработай, — сказал мне отец. — Как только я дозвонюсь в милицию и узнаю, в чем дело, я сам зайду к вам. Ты непременно должен рассказать где следует об этой угрозе. Пойдете вместе с Кочетовым.
— Ты немного поработай, — сказал мне отец. — Как только я дозвонюсь в милицию и узнаю, в чем дело, я сам зайду к вам. Ты непременно должен рассказать где следует об этой угрозе. Пойдете вместе с Кочетовым.
Но Гришки на месте не оказалось. Я рассказал остальным членам бригады о случившемся. Все так и ахнули. Они окружили меня и вне себя стали доказывать, что Ермак не мог совершить преступления. Как будто надо было это доказывать мне! Иван был просто убит.
— Если разобраться… — начал он и умолк. Он-то не сомневался, кто это подстроил.
Надо было начинать работу. Мы и так уже запоздали минут на десять.
— Где же Гришка? — удивился бригадир. — Заболел, что ли?
В это время подошел Ерофеич.
— Гришку-то вашего забрали, — сказал он не без ехидства. — Я сразу тогда понял, что шпана… Мать убивается сильно. Говорит, дружки довели!
Ерофеич закончил свои разглагольствования и ушел, а мы скрепя сердце приступили к работе.
— Не расстраивайся, Санди, — шепнула мне Римма. — Будем бороться за Ермака и… Гришку.
Насчет Гришки она сказала как-то неуверенно.
— Как выручить Ермака? — то и дело восклицал Шура Герасимов.
Время тянулось бесконечно. Не до работы мне было. До обеда сделали совсем мало.
— Иди узнавай насчет Ермака, — сказал Иван. — Обойдемся сегодня без тебя. — Он был особенно удручен — больше всех, если не считать меня.
Я пошел в кабинет начальника цеха. Отец как раз говорил по телефону насчет Ермака. Лицо его посерело и как-то даже осунулось. Похоже, у него начинался приступ. Он ведь тоже за эти годы привык к Ермаку и полюбил его.
— Плохо дело, Санди, — сказал он, повесив трубку. — Кочетова ведь тоже забрали… Их обвиняют в ограблении квартиры…
— Черт знает что такое! — возмутился я.
С досады и от жалости к Ермаку мне хотелось плакать. Был бы года на два моложе — заревел бы.
— Найдены отпечатки их пальцев. Кроме того, оба опознаны потерпевшей. Подробности мне не сообщили. Что же будем делать?
— Папа, я должен рассказать все, что знаю о Великолепном. Я пойду, ладно? А насчет всяких опознаний и отпечатков… Если бы весь город свидетельствовал против Ермака, и то бы я не поверил! Ведь я его знаю!
Сколько раз в последующие дни повторял я эту фразу: «Я его знаю!» По совету отца я пошел к прокурору Недолуге — тому самому, что дал санкцию на арест. Вряд ли я бы попал к нему в тот день, но отец уже договорился по телефону, что меня примут. Все же я ждал больше часа.
Прокурор был совсем лысый, худощавый, с недоверчивыми колючими глазами, очень занятый, но главное, что меня поразило, он совсем не умел слушать. К тому же он был сильно не в духе и жаловался кому-то по телефону, что «Кузнецов — жулик такой, что пробы негде ставить, а туда же, пишет жалобы на прокурора. Обидели «честного человека»!
Я сидел на краешке стула, ужасно волнуясь, и мысленно убеждал его. По-моему, дело было ясное, и, как только прокурор меня выслушает, сразу прикажет выпустить Ермака. До сих пор я убежден, что так оно и было бы… если бы он меня выслушал. Но все горе было в том, что этот человек, без сомнения образованный и опытный, совсем не умел слушать!
— Я вас слушаю, — сказал он сухо, с треском положив телефонную трубку. Но тут же нажатием кнопки вызвал секретаря и отдал какое-то распоряжение.
Я решил быть предельно кратким, но главное надо было растолковать ему. Главное — что Ермак не способен на плохое. И как ему угрожал Великолепный. Товарищ Недолуга сразу меня перебил. Задал несколько вопросов обо мне. Я представился и опять начал про Ермака.
— Дружок, значит? — опять перебил он и покачал лысой головой.
— Мы с пятого класса дружим. Я его знаю, как…
— Дружников… Дружников… Это что, тех самых Дружниковых? Дед — академик, отец — летчик?
— Папа теперь работает на морзаводе, — пояснил я и начал снова: — Дело было так…
— Отец Зайцева — рецидивист… — задумчиво перебил он. — Станислав Львович! Да. Он теперь в колонии. Вы не знаете, какой Ермак! Он комсомолец, это кристально чистый…
— Комсомолец, который грабит квартиру! Что же вы смотрели — общественность, комсомол?
— Дайте я расскажу по порядку! — взмолился я.
Опять зазвонил телефон. Я подождал, пока Недолуга положит трубку.
— Это все подстроили Великолепный и Князь. Они воры. Понимаете?
— Так-так, очень интересно! Зайцев встречался с ними? На две минуты он набрался терпения и выслушал, как мы встретили «шатию» в Священной роще. Но о том, как мы возвращали долг, он уже слушать не мог.
— Все понятно, — сказал он грустно. — Вас вызовут…
Я все еще порывался растолковать ему, но он уже нажал кнопку и велел секретарю принести папку с делом Кузнецова. Видимо, он все время о нем думал. Мне пришлось уйти.
Удивительное дело! Теперь я знаю, что неумение слушать — распространенная болезнь нашего нервного века. И особенно плохо, если ею страдают те, кто поставлен специально для того, чтобы выслушать человека.
Выйдя от прокурора, я был настолько измучен, что еще момент — и разразился бы слезами. Но взял себя в руки: ведь все еще только начиналось.
На улице я долго соображал, что же мне делать. Потом решил найти Ермакова следователя. Ведь был же у него свой следователь, раз ему пришивали какое-то дело. Я вернулся в прокуратуру, столкнувшись на лестнице с прокурором. Он, кажется, не узнал меня. Захлопотанный какой-то человек! Я зашел опять в приемную и все, что хотел рассказать ему, рассказал секретарше.
Это была молоденькая, но очень деловитая и решительная девушка, подстриженная под мальчика, в узкой юбке и туфельках на тонюсеньких каблучках. Ее звали Рина, и она умела слушать не перебивая, с большим интересом.
— Судебная ошибка… Бывает, — сказала она.
— Еще не судебная, — напомнил я. — Требуется не допустить до суда. Где мне найти следователя?
Рина стала звонить по трем телефонам и все узнала. Прощаясь, я горячо поблагодарил ее за то, что выслушала и помогла. Не удержался, чтобы не выразить свое удивление насчет товарища Недолуги.
— Он прекрасный юрист, — пояснила она, — слушать, правда, не умеет. Он схватывает суть, лишь когда перед ним лежит «дело». Вот когда ему принесут папку с «делом» вашего друга, он сразу во всем разберется. Все уязвимые места перед ним как на ладони.
Следователь Ермака, Анатолий Романович Семенов, оказался совсем еще молодым человеком, на вид года на два старше меня. Как я потом узнал, он только этой весной окончил юридический институт. Но гонора у него было хоть отбавляй! Когда я зашел к нему, он был занят какой-то писаниной, вид у него был очень сонный. Этот тоже не стал меня слушать, но по другой причине: «Следствию все ясно. Весьма ординарная кража. Если ваши показания понадобятся — вызовем».
Чем настойчивее я хотел доказать ему, что он ошибается, тем упорнее он стоял на своем. Единственно, чего я от него добился, — это что меня вызовут, когда он найдет нужным. Чтобы меня выпроводить, он сделал вид, что уходит, и запер комнату на ключ. Я вышел на улицу и долго стоял как столб. Потом я вернулся и попытался узнать, где он живет. Мне отказались сообщить. Тогда я пошел в адресный стол и получил точный адрес.
Вечером я отправился к Семенову, твердо решив заставить его меня выслушать. Отперла мне полная седая женщина, видимо добродушная и веселая. Как я потом узнал, родители Семенова погибли в Отечественную войну и его воспитала бабушка-художница. Она мне сразу очень понравилась. Такая симпатичная, ласковая, с добрыми серыми глазами.
— Толечка дома, проходите.
Толечка сидел в одних трусах за столом и уплетал манную кашу с вареньем, причем варенья он явно не жалел. Узнав меня, он багрово покраснел и свирепо взглянул на бабушку.
— Это по работе! — сказал он с досадой.
— Я могу пока посидеть на кухне, — добродушно заявила? она и направилась к двери, захватив тарелку из-под манной каши.
И тут меня осенило. Я решил привлечь эту бабушку в союзники.
— Пожалуйста, не уходите! — взмолился я. — Вы можете помочь мне советом. Не как юрист, а просто как советский человек. Садитесь, пожалуйста! Вот сюда, в кресло.
Забывшись, я настойчиво приглашал садиться хозяйку и даже передвинул не без труда громоздкое кресло, поцарапав паркетный пол.
— Псих! — прошептал Толя.
Не обращая на него никакого внимания, я присел на тахту и с места в карьер начал рассказывать про Ермака. Примерно то, о чем написано здесь, только короче. Вот кто действительно умел слушать — бабушка! К ней я поначалу и обращался. Но постепенно, видя, что я захватил и Толю, я стал обращаться уже к нему. В начале моего рассказа он оделся за дверцей шкафа и сел у раскрытого окна, отвернувшись от меня. А когда я доканчивал, он уже слушал раскрыв рот, почти так, как слушал Гришка.