Черный приход у меня-ааа…
Черный приход — не помооочь,
— стонал он, почти касаясь губами микрофона, давая голосу на миг прерваться, думая о Билли Холидей.
Черный приход от тебя-ааа,
Я-ааа-д твой хватаю ртом что ни нооочь…
Я-ааа-д твой глотаю я-ааа…
Под конец музыки он уже импровизировал слова. Кальвин, поймав его взгляд, наградил его очень плотоядной ухмылкой.
Следующим номером в программе значилось просто “ФАНК БЛЮЗ ДЖЕМ”. Терри сказал, тут он может импровизировать, даже слова свои придумать, если захочет. Футболка на Захе насквозь промокла от пота. Он сорвал ее как раз в тот момент, когда группа соскользнула в беспечный, медленный и протяжный сексуальный “грув”: Зал неистовствовал. Зах закрыл глаза, откинул назад голову и долгое мгновение так и стоял, слегка покачиваясь, посреди сцены: леггинсы приспущены на бедрах, свет играет по мокрым от пота лицу, ключицам, грудной клетке. Он чувствовал, что на него смотрят, и давал им смотреть.
Медленно-медленно он поднял микрофон и снова запел, давая голосу “скат” по музыке, лишь постепенно начиная складывать целые слова и строки.
Там, где нет закрытия барам
И неоном режут огни,
Там, где блюзом и перегаром
Провоняли все твои сны…
Парень танцевал в центре первого ряда, самозабвенно запрокинув голову. Его сбритые на висках золотисто-рыжие волосы стояли во все стороны, бледная кожа покраснела от пота и возбуждения. Глаза его встретились с глазами Заха, задержали взгляд почти с вызовом. Зах знал этот взгляд, десятки раз ловил его в квартале. Этот взгляд говорил: “Я так же красив, как и ты, и я это знаю”. На мальчишке были тонкая белая футболка и свободные джинсы, которые низко сидели на бедрах. Пока он танцевал, футболка выбилась из-за пояса джинсов, открывая сумасшедшую полоску плоского безволосого живота, мучительный изгиб бедра.
Там, где хлещет кровь в водослив,
Где рассвету не в кайф длиться,
И чем меньше ночной мглы,
Тем бледней у парней лица…
Внезапно в толпе Зах увидел Тревора — Трев не танцевал, просто стоял в море людских тел, позволяя себя толкать и тянуть во все стороны, — стоял и внимательно смотрел на Заха. Лицо его было напряженным, но безмятежным; он впитывал происходящее вокруг, чтобы запомнить и, может быть, потом нарисовать. Зах потерял нить выдумываемого текста, взвыл и какое-то время просто рыдал без слов в микрофон. Он чувствовал себя шансонье, поющим о несчастной любви в каком-то прокуренном полуподвальном кафе 1929 года, полупьяным от запрещенного виски и укуренным от пахитосок с анашой, которые крутили за сценой.
Зах наградил Тревора своей самой испепеляющей улыбкой и, вернув микрофон на стойку, провел руками по лицу, запустил пальцы в шевелюру. Тревор в ответ улыбнулся немного нервно, как будто боялся, что другие заметят, куда смотрит Зах, но ни на миг не отвел взгляда. Ему надо впитать в себя все. Художник — он как глазное яблоко, лишенное века, думал Зах: обнаженный словно нерв, с которого сорвали все до единого покровы, но видящий все, запоминающий все.
Следующие несколько песен были стандартные композиции “Гамбоу” с привкусом кажун-кантри. Зах провыл их, вспоминая Хэнка и Пэтси и Клифтона Шенье, жалея о том, что у него нет бутылки бурбона, пары черных подбитых железом ковбойских сапог и бушеля перцев табаско. Терри увлеченно обрабатывал свои барабаны, и Эр Джи в первый раз за вечер сдвинулся с места. Сразу видно, что такая музыка им по нраву. Блюзы они играли хорошо, но ребята — явно фанаты кантри.
Дальше последовал еще один джем, Эр Джи и Кальвин гнали риффы прямо как из старого шпионского фильма — зловещие и плавно-тягучие, засасывающие; Терри смеялся за барабанами, выбивая ритм стрип-клуба. Зах буквально висел настойке, запрокинув лицо к софитам и закрыв глаза. Мир — сплошь красное с золотом, пот с дымом, радость с болью.
Первое отделение закончилось слишком быстро. Зах глядел в зал, не желая отпускать его даже на двадцать минут. Поймав его взгляд, Тревор мотнул головой в сторону бара. Зах поднял раскрытую ладонь — “буду через пять минут” — и нехотя покинул сцену.
В гримерной было как в сауне. Остальные три музыканта были такими же потными и заведенными, как и сам Зах. Комнатенка была буквально перенасыщена их энергией, и пахло здесь так, словно по раздевалке прокатилась шаровая молния.
Терри приобнял его за плечи.
— Классно спели. Ну, парень, ты и впрямь знаешь, как держать зал.
— Ощущение — потряс.
— У тебя это в крови, — добавил Эр Джи. — Терри мог бы петь “Черный приход” до конца своих дней, и все равно ему никогда их так, как ты, не завести.
— А пошли вы, — добродушно отбрехнулся Терри. — Я только барабанщик да попеваю иногда между делом. Зах — вот кто у нас настоящий вокалист.
Купаясь в похвалах, Зах потянулся было за “нацбогемой” и только тут осознал, что первую свою бутылку он прикончил на сцене и сейчас его мочевой пузырь болезненно полон.
— Есть здесь где поссать, или надо пробиваться через толпу к туалетам?
— Если пройдешь за самой сценой, там в дальнем углу есть что-то вроде дабла. Считается, что никто о нем не знает, потому что там нет раковины, но поссать там можно.
Зах отправился в указанном Терри направлении. Узкий, заворачивающий за угол коридор уходил в самые недра помещений за сценой, света здесь практически не было. Чтобы не кружилась голова, Зах вел рукой по стене. Шлакобетон на ощупь был прохладным и влажным, словно стены подземной пещеры. Наконец Зах вышел к открытой двери, пошарил по стене, пока не нашел выключатель, и узрел самый промозглый, самый печальный ватерклозет, какой он когда-либо видел в жизни. То, что здесь было чисто, только ухудшало впечатление: такому одинокому и заброшенному даблу потребны тараканы и плесень, чтобы немного скрасить его существование. Заху не хотелось даже думать о том, каково Кинси отмывать здесь писсуар.
Зах стащил леггинсы. Струя мочи ударилась о ржавую воду с громоподобным звуком, и тут он понял, что в ушах у него звенит. Оправляясь, он услышал стук в дверь.
Готов поспорить, я знаю, кто это, — подумал Зах.
— Да?
— Это Кальвин.
Бинго! Вы выиграли поездку в Акапулько и набор ножей для стейка в придачу.
Приоткрыв дверь, он увидел в щелку поблескивающий глаз, вихор осветленных волос, половинку ухмыляющегося рта.
— Просто хотел узнать, не закончил ли ты. Мне тоже надо.
Зах впустил Кальвина и повернулся уходить. Кальвин сразу подошел к писсуару, стянул штаны и пустил струю. Хм, подумал Зах, так, значит, ему действительно приспичило поссать.
Но когда Зах почти распахнул дверь, Кальвин вдруг сказал:
— Эй, Дарио?
— Да?
— Отлично смотришься на сцене.
— Ну, я просто люблю петь. Это вы, ребята, музыканты.
— Ага, верно. Скромности тебе не занимать, как, впрочем, и мне.
Кальвин спустил воду, натянул леггинсы до уровня чуть выше лобковых волос, потом повернулся и, единым плавным движением схватив Заха, притиснул его к стене. Его скользкая от пота грудь прижалась к Заху. Руки скользнули по груди Заха, а большие пальцы прошлись по его голым соскам, потом слегка потерли. Зах обнаружил, что у него с ходу встал.
Губы Кальвина коснулись рта Заха.
— Тебе этого хочется так же сильно, как мне? — прошептал он.
— Ну… да, но…
Рот Кальвина сомкнулся на его губах — жаркий и соблазнительный, полный золотого вкуса пива. Его язык скользнул по губам Заха, принялся прокладывать себе дорогу в рот. Несколько секунд они целовались с неряшливым самозабвением. Небритое лицо Кальвина словно шкурка терлось о щеку Заха. Наверное, останутся царапины. Заху было все равно.
Он чувствовал, как бедра Кальвина притираются к его собственным, как твердеет, вдавливается в его голый живот член Кальвина. Почти автоматически Зах подвинул бедра так, чтобы их эрекции прижались друг к друг, разделенные лишь двумя тонкими слоями хлопка. Бетонная стена за спиной была шероховатой и прохладной. Шум клуба накатывал словно глухой, бьющий на подсознание рев в дальнем далеке.
Он внезапно спросил себя, какого черта он это делает.
Вопрос стал тем самым диссонансом, который вырвал его из блаженства. Зах вдруг сообразил, что с того самого момента, когда он сказал “да, но” и Кальвин заткнул ему рот поцелуем, в голове его не было ни единой мысли. Ни о Треворе, ни о себе самом, вообще ни о чем, кроме собственного бездумного удовольствия. Зах знал, что нередко использовал секс как наркотик. Но до сих пор он никогда не отдавал себе отчета в том, что использует его для того, чтобы перестать думать.
Вопрос стал тем самым диссонансом, который вырвал его из блаженства. Зах вдруг сообразил, что с того самого момента, когда он сказал “да, но” и Кальвин заткнул ему рот поцелуем, в голове его не было ни единой мысли. Ни о Треворе, ни о себе самом, вообще ни о чем, кроме собственного бездумного удовольствия. Зах знал, что нередко использовал секс как наркотик. Но до сих пор он никогда не отдавал себе отчета в том, что использует его для того, чтобы перестать думать.
Стыд, испытанный при этой мысли, прокатился по нему как кислотная разъедающая волна. Но на гребне этой волны пришло другое понимание. С Тревором он так себя не чувствует. С Тревором он не заклинивает свой мыслительный процесс и не обрубает эмоции. Когда они занимаются любовью, восприятие Заха только обостряется и сознание словно расширяется. До Тревора трахаться было всегда словно захлопнуть дверь перед всем миром. С Тревором это было как открывать сотни дверей.
А это означало, что здесь он не получит ничего, чего он не мог получить дома — в тысячу раз лучше.
Обрывая поцелуй и отталкивая Кальвина, Зах испытал укол сожаления. Таких, как Кальвин, он всегда считал сладкой добычей — красивый, распутный мальчик с гитарой, — и в былые времена Зах более чем рад был бы совершить ночную экскурсию по личным небесам и преисподним Кальвина.
Но нравится ему это или нет, эти дни для него позади. Он не может кинуть Тревора. Более того, даже не хочет.
— Извини, — сказал он. — Не могу.
— Конечно, можешь.
Кальвин попытался вновь прижаться к нему. Глаза у пего были безумными, дыхание — учащенным. Он, судя по всему, был возбужден почти до боли, и Зах сострадал ему. Но в клубе полно восхитительных мальчиков, буквально варящихся в собственном соку. Красивый светловолосый гитарист может выбирать сколько душе угодно.
— Нет. Не могу. Я не один, и ты это прекрасно знал.
— Эй… — Кальвин с наивозможно безразличным видом передернул плечами, но в глазах у него стояла обида. — Просто увидел, как ты смотришь, вот и все. Просто пытался проявить гостеприимство новичку в городе.
— Я знаю, что я смотрел. Конечно, я смотрел. Ты великолепен. — Взгляд Кальвина немного смягчился. — Но я с Тревором, понимаешь? Мы близки. Я люблю его.
Кальвин шмыгнул носом.
— Скор ты влюбляться, а?
— Не слишком. Потребовалось девятнадцать лет
— А ты не боишься, что он сбрендит и убьет тебя, пока ты спишь?
— Нет, — рассмеялся Зах. — Если Тревор решит убить меня, он, черт побери, приложит все усилия, чтобы я ради такого случая проснулся.
Кальвин поглядел на него с сомнением.
— Как скажешь, — выдавил он наконец. — Хочешь поцеловать меня еще раз?
— Да, — честно ответил ему Зах. — Но не собираюсь.
Проскользнув под рукой Кальвина, он оставил гитариста пялиться ему вслед. Пробираясь назад по коридору, слыша, как с каждым шагом нарастают шум и энергия клуба, он чувствовал невидимую нить своего любовника, вытягивающую его словно рыбу леска.
Зах много в жизни сделал такого, чем можно было гордиться: выжил сам по себе, начиная с четырнадцати, взламывал системы, куда никому не проникнуть, вытаскивал друзей из тюрьмы и стирал их досье.
Все это было хорошо. Но он не помнил, чтобы так хорошо чувствовал себя, приняв решение не делать что-либо.
— Я продал рассказ в “Табу”! — прокричал Тревор, стараясь перекрыть шум в баре.
Усталое лицо Кинси расплылось в широченной улыбке.
— Здорово! Ставлю коку! Черт, ставлю две коки!
Он хлопнул на стойку перед Тревором две бутылки, потом, извиняясь, поднял руку и поспешил обслужить очередь жаждущих, выстроившихся за пивом. Тревор вытащил из кармана пятерку и, пока Кинси стоял к нему спиной, тайком опустил ее в банку с чаевыми.
Зах утром дал ему пачку наличных. Так просто, на случай, если тебе понадобится что-нибудь в городе, — сказал Зах, насильно всовывая ее в руку Тревора. Когда Тревор запротестовал из-за того, сколько там было — более сотни долларов, — Зах изобразил отвращение. Деньги — это просто бумажки, то, что ты обмениваешь на нужные тебе вещи, — объявил он Тревору с выражением человека, объясняющего, что дважды два четыре. — Когда тебе нужно еще, берешь и добываешь еще. Они, возможно, не растут на деревьях, но подучить доступ к банковскому счету гораздо проще, черт побери, чем залезть на дерево.
Тревор оглядел переполненный бар, но не увидел и следа Заха. Наверное, он еще за сценой, подкуривается с группой. Тревор решил, что Зах будет не против, если он к ним присоединится. К своему удивлению, он действительно начал входить во вкус анаши. Вероятно, потому, что трава была таким необходимым компонентом биохимии Заха. Но, может, думал Тревор, он уже готов начать изменять свое сознание, а не просто расширять его.
Прихватив две бутылки коки, он начал пробираться к двери за сцену. На полпути он миновал Кальвина, который как раз шел к бару. Тревор ограничился кивком, но Кальвин, протянув руку, остановил его и наклонился, чтобы громко сказать на ухо Тревору:
— У тебя действительно сладкий дружок. Он, уж конечно, тебя любит. Лучше тебе держаться за него.
Он исчез в толпе. О чем это он? — удивился Тревор. Но Кальвин достаточно попил его крови. Терри и Эр Джи все равно лучшие, чем он, музыканты. В манере Кальвина было полно блеска и бахвальства, но ни следа — как у них — души Юга.
Тревор сам открыл себе дверь в гримерную, и вот он, Зах, — с голой грудью, мокрый как тюлень, во всем своем великолепии, делает долгую затяжку толстым ароматным косяком. Комнатка уже была забита друзьями музыкантов, но Тревора Зах увидел сразу. Передавая косяк, он задержал дым в легких, пересек комнатку, прижался губами ко рту Тревора и выдул ему в рот долгую ровную струю дыма. Паровоз.
Отставив куда-то коку, Тревор провел руками по изгибу Заховой спины. Подушечки пальцев тут же стали влажными от пота. Он поднес пальцы ко рту, ощутил на языке соль.
— Хочешь кое-куда пойти? — прошептал ему на ухо Зах.
Тревор кивнул.
Зах потянул его за дверь, повел по темному проходу, в крохотный, скудно освещенный туалет. Захлопнув дверь, они привалились к ней, лапая и сжимая, царапая друг друга и целуясь как сумасшедшие. Потом Тревор оказался на коленях на цементном полу, лизал живот Заху, зубами стягивал с него леггинсы, потом сжал тазобедренные кости Заха, как ручки.
Потребовалось всего девяносто секунд.
— О, Трев! — выдохнул, кончая, Зах. — О Господи, как нужно было, спасибо тебе, спасибо тебе…
— Не за что. — Тревор отер рот тыльной стороной ладони. — какая же ты рок-звезда без минета за сценой?
В дверь постучали.
Тревор почувствовал, как напряглось тело Заха, и поднялся на ноги. Натягивая леггинсы, Зах отступил на шаг от двери.
— Кто там?
— Мы! — ответил глуповатый хор голосов. Зах открыл дверь. В проходе с глуповато-смущенным видом стояли Терри, его подружка Виктория, Эр Джи и Кальвин.
— Извините, — начал Кальвин, — но перерыв почти закончен, и. мы подумали, что вы захотите немного вот этих.
Он протянул целлофановый пакетик, до половины полный грибами. Грибы были светло-коричневые в переливчато-синих пятнах — псилоцибин, — и от них шел крошащийся рассыпающийся земляной запах.
Тревор увидел, как рука Заха поднимается, потом Зах неуверенно оглянулся на Тревора.
— Я вообще-то грибы люблю. Ты их пробовал?
Тревор покачал головой.
— Ну… идей всяких от ни. полно, это уж точно. — Зах поглядел на Тревора, потом на пакет. — А на потом немного взять можно?
Кальвин отвел пакет.
— Немного можешь купить. Я не намерен их отдавать за так тем, кто не собирается с нами закидываться.
Взгляд Заха встретился со взглядом Кальвина. Хотя этих двоих, вероятнее всего, тянет друг к другу, сообразил вдруг Тревор, то, что здесь происходит, не исчерпывается влечением. Это было как если бы они понимали друг друга, как понимают друг друга две особи одного вида, особенно если это хищники.
— Идет. — Зах вытащил горсть двадцаток. — Сколько?
— Ну… а какого черта! — Терри, Эр Джи и Виктория — все уставились на Кальвина с упреком, стоило ему заговорить о деньгах. — .А, плевать! Просто бери горсть.
Запуская руку в пакет, Зах почти смеялся.
— Спасибо, Кальвин. Это действительно мило с твоей стороны.