Вскоре он вернулся.
— Ничего. Видимо, можно считать, что наружной антенны больше нет. Ну что ж, попробуем аварийную.
Хью взял гаечный ключ, отвернул заглушку с трубы диаметром в дюйм, которая торчала в потолке, и поднес к открытому отверстию счетчик.
— Радиация немного сильнее, — он взял два стальных прута, каждый длиной метра по полтора. Одним из них Хью поводил по трубе вверх-вниз. — На всю длину не входит. Верхушка этой трубы находилась почти у самой поверхности земли. Вот беда, — он привинтил к первому пруту второй. — Теперь предстоит самое неприятное. Отойдите подальше, сверху может посыпаться земля — горячая и радиоактивная.
— Но ведь она попадет на вас.
— Разве что на руки. Я потом их очищу. А вы после этого проверите меня счетчиком Гейгера, — он постучал молотком по кончику прута. Тот продвинулся вверх еще дюймов на двадцать. — Что-то твердое, придется пробивать.
После долгих усилий Хью оба прута целиком скрылись в трубе.
— У меня было такое ощущение, — сказал он, очищая руки, — словно последний фут прута уже выходил на открытый воздух. По идее, антенна должна торчать из земли футов на пять. Я полагаю, что над нами развалины. Остатки дома. Ну что ж, обследуете меня счетчиком?
— Вы говорите это так спокойно, будто спрашиваете: «Осталось у нас молоко со вчерашнего вечера?»
Он пожал плечами.
— Барби, дитя мое, когда я пошел в армию, у меня не было за душой ни гроша. Несколько раз за свою жизнь я разорялся. Так что я не собираюсь убиваться по поводу крыши и четырех стен. Ну как, есть что-нибудь?
— На вас ничего нет.
— Проверьте еще пол под трубой.
На полу оказались «горячие» пятна. Хью вытер их влажным клинексом и выбросил его в специальное ведро. После этого Барбара провела раструбом счетчика по его рукам и еще раз по полу.
— Очистка обошлась нам примерно в галлон воды. Лучше бы теперь этому радио работать нормально, — он подсоединил антенну к приемнику.
Через десять минут они убедились, что эфир пуст. Шумы — статические разряды — на всех диапазонах, но никаких сигналов.
Хью вздохнул.
— Это меня не удивляет. Я, правда, точно не знаю, что ионизация делает с радиоволнами, но сейчас над нашими головами, скорее всего, самый настоящий шабаш радиоактивных изотопов. Я надеялся, что нам удастся поймать Солт-Лейк-Сити.
— А разве не Денвер?
— Нет. В Денвере расположена база межконтинентальных баллистических ракет. Оставлю, пожалуй, приемник включенным: может быть, что-нибудь поймаем.
— Но ведь тогда батареи быстро разрядятся.
— Не так уж быстро. Давайте сядем и почитаем вслух какие-нибудь стишки, — он взглянул на счетчик радиации, мягко присвистнул, затем проверил температуру. — Облегчу-ка я еще немного участь наших спящих красавцев, страдающих от жары. Кстати, а как вы переносите жару, Барбара?
— Честно говоря, я просто перестала о ней думать. Истекаю потом, и только.
— Как и я.
— Во всяком случае, не надо тратить кислород ради меня. Сколько еще баллонов осталось?
— Не так уж много.
— Сколько?
— Меньше половины. Не мучайтесь из-за этого. Давайте поспорим на пятьсот тысяч долларов (теперь это все равно что пятьдесят центов), что вам не прочитать ни одного лимерика[5], которого бы я не знал.
— Приличного или нет?
— А разве бывают приличные лимерики?
— О’кей. «Веселый парнишка по имени Скотт…»
Вечер шуточных стихотворений провалился. Хью обвинил Барбару в том, что она слишком чиста и невинна, на что та ответила:
— Это не совсем так, Хью. Просто голова не работает.
— И я сегодня что-то не в ударе. Может быть, еще по глоточку?
— Пожалуй. Только обязательно с водой. Я так потею, что, кажется, совершенно иссохла. Хью…
— Да, Барби?
— Мы ведь, скорее всего, погибнем, правда?
— Да.
— Я так и думала. Наверное, еще до рассвета?
— Нет! Я уверен, что мы протянем до полудня. Если захотим, конечно.
— Понятно. Хью, вам не трудно было бы меня обнять? Прижмите меня к себе. Или вам слишком жарко и так?
— Когда мне покажется слишком жарко для того, чтобы обнять девушку, я буду знать, что я мертв и нахожусь в аду.
— Спасибо.
— Так удобно?
— Очень.
— Какая вы маленькая.
— Я вешу сто тридцать два фунта, а рост у меня пять футов и восемь дюймов. Так что не такая уж я миниатюрная.
— Все равно вы маленькая. Оставьте виски. Поднимите голову.
— М-м-м… Еще. Прошу вас, еще!
— Да вы алчная девчонка.
— Очень алчная. Спасибо, Хью.
— Какие хорошенькие…
— Они — лучшее, что у меня есть. Лицо-то у меня ничего особенного собой не представляет. Но у Карен они красивее.
— Это кому как.
— Ну что ж, не буду спорить. Приляг, дорогой. Дорогой Хью…
— Так хорошо?
— Очень! Удивительно хорошо. И поцелуй меня еще раз. Пожалуйста!
— Барбара, Барбара!
— Хью, милый! Я люблю тебя. О!..
— Я люблю тебя, Барбара…
— Да, да! О, прошу тебя! Сейчас!
— Конечно, сейчас!
— Тебе хорошо, Барби?
— Как никогда! Никогда в жизни я не была так счастлива.
— Хорошо, если бы это было правдой.
— Это правда. Хью, дорогой, сейчас я совершенно счастлива и больше ни капельки не боюсь. Мне так хорошо, что я перестала чувствовать жару.
— С меня, наверное, на тебя капает пот?
— Какая разница! Две капельки сейчас висят у тебя на подбородке, а третья — на кончике носа. А я так вспотела, что волосы совершенно слиплись. Но все это не имеет значения. Хью, дорогой мой, это то, чего я хотела. Тебя. Теперь я готова умереть.
— Зато я не хочу, чтобы мы умирали.
— Прости.
— Нет-нет! Барби, милая, еще недавно мне казалось, что в смерти нет ничего плохого. Теперь я чувствую, что мне с удесятеренной силой захотелось жить. Жизнь снова обрела смысл для меня.
— О, наверное, я думаю так же.
— Барбара! Мы постараемся не погибать, если это только в наших силах. Давай сядем?
— Как хочешь… Только если ты снова обнимешь меня.
— Еще как! Но сначала я хочу налить нам обоим по порции виски. Я снова жажду. И совершенно выбился из сил.
— Я тоже. У тебя так сильно бьется сердце!
— Ничего удивительного. Барби, девочка моя, а знаешь ли ты, что я почти вдвое старше тебя? Что я достаточно стар, чтобы быть твоим отцом?
— Да, папочка.
— Ах ты, маленькая плутовка! Только попробуй еще сказать так, и я выпью все оставшееся виски.
— Больше не буду, Хью. Мой любимый Хью. Только ведь мы с тобой ровесники… потому что умрем в один и тот же час.
— Перестань говорить о смерти. Я хочу попытаться найти какой-нибудь выход из положения.
— Если только он есть, ты обязательно найдешь его. Я не испытываю страха перед смертью. Я уже смотрела ей в лицо и больше не боюсь. Не боюсь умереть и не боюсь жить. Но… Хью, я хочу просить тебя об одной милости.
— Какой?
— Когда ты будешь давать смертельную дозу снотворного остальным… не давай ее мне, пожалуйста.
— Э-э-э… но это может быть необходимо.
— Я не то имела в виду. Я приму таблетки, только не вместе с остальными. Я хочу принять яд после тебя.
— М-м-м… Барби, сам я не собираюсь их принимать.
— Тогда, пожалуйста, не заставляй и меня.
— Хорошо-хорошо. А теперь помолчим. Поцелуй меня.
— Да, милый.
— Какие у тебя длинные ноги, Барби. И сильные к тому же.
— Зато ступни…
— Перестань набиваться на комплименты. Мне очень нравятся твои ступни. Без них ты бы выглядела какой-то незаконченной.
— Фу, как не стыдно! Хью, а знаешь, чего мне хочется?
— Еще раз?
— Нет-нет. А впрочем, да. Только не сию секунду.
— Так чего же? Спать? Ложись и спи, дорогая. Я и один вполне справлюсь.
— Нет, не спать. Кажется, мне больше никогда в жизни не захочется заснуть. Никогда. Так жаль было бы истратить на какой-то сон даже одну из тех немногих минуток, что нам остались. Нет, у меня другое желание: я с удовольствием сыграла бы в бридж — в качестве твоего партнера.
— Ну… в принципе, мы можем разбудить Джо. Остальных нельзя — три грана секонала не располагает к карточной игре. Но мы могли бы сыграть и втроем.
— Нет-нет. Мне не нужно сейчас ничьего общества, кроме твоего. Мне так нравилось играть с тобой на пару.
— Ты замечательный партнер, дорогая. Самый лучший на свете.
— Ну, конечно, не «самый лучший». Ты играешь классом повыше. Я бы хотела побыть подле тебя много-много лет, чтобы научиться играть так же, как ты. И еще я бы хотела, чтобы тот налет случился минут на десять позже. Тогда ты успел бы сыграть большой шлем.
— В этом не было никакой необходимости. Когда ты объявила, я понял, что можно сразу класть карты. — Он сжал ее плечи. — Три больших шлема за один вечер!
— В этом не было никакой необходимости. Когда ты объявила, я понял, что можно сразу класть карты. — Он сжал ее плечи. — Три больших шлема за один вечер!
— Три?
— А что, по-твоему, водородная бомба — не второй большой шлем?
— О! А вторая бомба — третий?
— Вторая бомба не в счет, она упала слишком далеко. Если ты не понимаешь, о чем я говорю, то я вообще отказываюсь объяснять что-либо.
— Ах вот оно что! В таком случае можно попробовать сыграть и четвертый. Правда, я теперь не смогу вынудить тебя сходить первым. Мой лифчик куда-то делся, и…
— Так, значит, ты нарочно сделала это?
— Конечно. Теперь твоя очередь ходить. А я попробую ответить.
— Э, только не так быстро. Три больших шлема — это максимум, на что я способен. Разве что один маленький шлем… да и то, если я приму еще одну таблетку декседрина. Но четыре больших шлема — это выше моих сил. Ты же знаешь, что я не в том возрасте.
— Посмотрим. Мне все-таки кажется, что у нас получится и четвертый большой.
И в этот миг их накрыло самым большим из шлемов.
Глава третья
Погас свет. Грейс Фарнхэм вскрикнула. Доктор Ливингстон зашипел, Барбару швырнуло на баллон с кислородом, да так, что она в темноте потеряла всякую ориентацию.
Оправившись немного, она пошарила возле себя руками, нащупала ногу. Затем нащупала Хью, являющегося продолжением этой ноги. Он не шевелился. Барбара попыталась прослушать его сердце, но не смогла. Она закричала:
— Эй! Эй! Кто-нибудь!
Отозвался Дьюк:
— Барбара?
— Да, да!
— Вы в порядке?
— Я-то в порядке, да с Хью плохо!
— Спокойно. Сейчас я попытаюсь зажечь спичку — если, конечно, мне удастся перевернуться с головы на ноги. Я стою вверх ногами.
— Хьюберт! Хьюберт!
— Да, мамочка. Подожди.
Грейс продолжала причитать. Дьюк, как мог, пытался успокоить ее, одновременно проклиная темноту. Барбара немного освоилась со своим положением, попыталась слезть с груды баллонов, ударилась обо что-то подбородком и наконец ощутила под собой ровную поверхность. Поверхность была наклонной.
— Наконец-то! — воскликнул Дьюк.
Спичка вспыхнула ослепительно ярко, так как воздух был перенасыщен кислородом.
Прозвучал голос Джо:
— Лучше ее погасить. А то может случиться пожар.
Тьму прорезал луч фонарика. Барбара позвала:
— Джо! Помоги мне с Хью!
— Сейчас. Только сначала попробую наладить свет.
— Может быть, он умирает.
— Все равно без света ничего не сделаешь.
Барбара снова попыталась найти у Хью пульс, наконец услышала слабое сердцебиение и, всхлипывая, обхватила его голову.
В мужском отсеке вспыхнул свет. Барбара получила возможность оглядеться. Пол убежища теперь накренился под углом градусов в тридцать. Она, Хью, стальные баллоны, бак с водой и все остальное громоздилось бесформенной кучей в нижнем углу. Бак дал течь, и вода залила весь туалет. Если бы пол наклонился в другую сторону, они с Хью были бы похоронены под кучей баллонов и затоплены водой.
Через несколько минут до нее добрались Джо с Дьюком, с трудом преодолев перекосившуюся дверь. В руке у Джо была переносная лампа. Дьюк спросил у Джо:
— Как же мы его понесем?
— Его нельзя трогать. Вдруг поврежден позвоночник!
— Все равно нужно его отсюда унести.
— Никуда мы его не понесем, — твердо сказал Джо. — Барбара, вы передвигали его?
— Только положила его голову к себе на колени.
— В таком случае больше его не шевелите, — Джо принялся осматривать своего пациента— Больших повреждений как будто нет, — наконец решил он. — Барбара, если можете, посидите в том же положении до тех пор, пока Хью не придет в себя. После этого я смогу проверить его глазные яблоки, чтобы определить, сильно ли он контужен, как у него с координацией движений и все такое прочее.
— Конечно, я посижу. Еще кто-нибудь пострадал?
— Ничего заслуживающего внимания, — уверил ее Дьюк. — Джо считает, что сломал пару ребер. Я немного повредил плечо.
Мать просто откатилась к стене. Сестрица сейчас ее успокаивает. Она тоже в полном порядке, если не считать синяка на голове. На нее свалилась консервная банка. А вы сами-то как?
— Только ушибы. Мы с Хью как раз раскладывали двойной пасьянс и пытались не растаять от жары, когда нас накрыло. — Она попыталась представить, как долго сможет продолжаться эта ложь. Но Дьюк, кажется, ничего не подозревал. Джо был в одних трусах.
Барбара спросила:
— Как кот? С ним ничего не случилось?
— Если не ошибаюсь, доктор Ливингстон, — серьезно ответил Джо, — избежал повреждений. Но он очень расстроен тем, что его тазик с песком перевернулся. Так что в настоящее время он чистится и проклинает все на свете.
— Я рада, что он не пострадал.
— Вы ничего необычного в этом взрыве не заметили?
— Чего именно, Джо? Мне только показалось, что он был самым сильным из всех. Намного сильнее предыдущих.
— Да. Но не было никакого грохота. Просто один мощнейший удар, а потом… ничего.
— И что это значит?
— Не знаю. Барбара, вы можете еще немного посидеть здесь не шевелясь? Я хочу попытаться восстановить освещение и определить ущерб. Заодно посмотрю, что можно привести в божеский вид.
— Я буду сидеть как каменная.
Ей показалось, что Хью задышал спокойнее. Тогда она решила, что ей больше не от чего быть несчастной. К ней пробиралась Карен с фонариком, осторожно продвигаясь по наклонному полу.
— Как отец?
— По-прежнему.
— Скорее всего, ушиб голову, как и я. А ты как? — она фонариком осветила Барбару.
— Нормально.
— Слава богу! Я рада, что ты тоже в чем мать родила. Никак не могла найти свои трусики. Джо так старается не смотреть в мою сторону, что на него просто больно глядеть. Какой-то он все-таки чересчур правильный и добропорядочный.
— Я совершенно не представляю, где моя одежда.
— Одним словом, единственный обладатель трусов среди нас — это Джо. А что с тобой случилось? Ты спала?
— Нет. Я была здесь. Мы разговаривали.
— Хм… Обвинение утверждает обратное. Не волнуйся, я никому не открою твою страшную тайну. Мама ничего не узнает — я сделала ей еще один укол.
— А тебе не кажется, что твои выводы слишком поспешны?
— Делать выводы — мое любимое развлечение. Я уверена, что мои непристойные предположения верны. Очень жаль, что я спала ночью. Тем более что эта ночь у нас скорее всего последняя, — она придвинулась к Барбаре и чмокнула ее — Я тебя очень люблю.
— Спасибо, Карен. Я тоже люблю тебя.
— Прекрасно. Тогда давай не будем хоронить себя заживо, а порадуемся лучше тому, какими мы оказались отважными ребятами. Ты осчастливила отца тем, что дала ему возможность разыграть шлем. И если ты смогла сделать его еще счастливее, то я этому только рада, — она выпрямилась. — Ну ладно, пойду разбирать припасы. Если папочка очнется — позови, — она вышла.
— Барбара!
— Да, Хью! Да!
— Не так громко. Я слышал, что говорила моя дочь.
— Слышал?
— Да. Она джентльмен по натуре. Барбара, я люблю тебя. Может быть, мне не представится другой возможности сказать тебе это.
— Я тоже люблю тебя.
— Милая!
— Позвать остальных?
— Подожди немного. Тебе так удобно?
— Очень!
— Тогда позволь мне немного отдохнуть. А то я совсем ошалел.
— Отдыхай сколько хочешь. Кстати, попробуй пошевелить пальцами ног. У тебя что-нибудь болит?
— О, болит-то у меня много чего, но, к счастью, не слишком сильно. Подожди-ка… Да, вроде все мои конечности в порядке. Теперь можешь звать Джо.
— Особенно спешить некуда.
— Лучше все-таки позовем его. Кое-что нужно сделать.
Вскоре мистер Фарнхэм полностью пришел в себя. Джо потребовал, чтобы он продемонстрировал ему свою невредимость. Оказалось, что и в самом деле, кроме большого количества синяков, мистер Фарнхэм во время взрыва не получил ничего более серьезного: ни переломов, ни сотрясения мозга. Барбара про себя пришла к заключению, что Хью приземлился на кучу баллонов, а она упала на него сверху. Обсуждать это предположение она ни с кем не стала.
Первое, что сделал Хью, — это перетянул ребра Джо эластичным бинтом. Во время процедуры тот то и дело вскрикивал, но после перевязки ему стало явно удобнее. Затем был произведен осмотр головы Карен. Хью решил, что здесь он бессилен.
— Пусть кто-нибудь посмотрит на термометр, — попросил он. — Дьюк?
— Термометр разбит.
— Не может этого быть! Ведь он целиком сделан из металла. Ударопрочная вещь.
— Я уже смотрел на него, — объяснил Дьюк, — пока ты тут эскулапствовал. Кажется, стало прохладнее. Возможно, термометр и ударопрочный, но два баллона раздавили его, как яйцо.