Он всё же остановился, прислушался. Естественно, ничего подозрительного не услышал. Доносились лишь приглушенные голоса, хлопанье дверей, шум припозднившейся машины.
В ту же секунду его посетило чувство, именуемое в просторечье «дежа-вю». Всё как будто повторялось. Уже был такой же холодный вечер, свет в чужих окнах, и он возвращался в темноте от Ангелины. И тогда же произошла странная встреча с испуганным голым человеком…
Сенин поежился. Уж очень ему не хотелось сейчас никаких странных встреч.
Он возобновил движение. И почти сразу же настолько явственно ощутил слежку, что сердце бешено застучало. Кому, спрашивается, нужно следить ночью за идущим домой путником?
Только один ответ мог быть на такой вопрос…
Сенин, покрываясь испариной, сунул руку под бушлат и нащупал пригретую рукоять пистолета. Расстегнул посвободнее «молнию», чтоб легче было доставать. Теперь он шел, стараясь наступать как можно мягче. Он не хотел, чтобы хруст снега заглушал то, что происходит вокруг.
«Точно, паранойя», – подбадривал он себя, но легче не становилось. Впору было прятаться в любом людном доме, связываться со своими и просить встретить. Вот смеху-то будет…
«Что он со мной сделает? – лихорадочно думал Селин. – Как он может меня взять, откуда подойдет, чем ударит?»
Ему не думалось. Мозг не работал, всё заполняло древнее, как жизнь, чувство опасности. Никаких мыслей, никакой логики – только слух, зрение, мышцы.
Он представил, как придет домой и начнет потешаться над своими маниакальными страхами. Однако выходило не смешно.
И снова сзади пришел неуловимый толчок тревоги: то ли едва слышимый звук, то ли быстрое движение. Сенин обернулся, одновременно выхватывая пистолет, и начал отступать спиной к ближайшему дому.
Он едва не упал на крыльце, потом нащупал ручку и толкнул дверь. В темном тамбуре что-то грохнуло.
– Кто там? – раздалось из-за дверей.
Сенин поспешно спрятал пистолет. Дверь приоткрылась, в тамбуре стало светло. Какой-то человек в домашнем комбинезоне выглянул из теплой прихожей и удивленно уставился на Сенина.
– Что-то случилось? – спросил он.
– Нет-нет, – быстро успокоил его Сенин, справившись с дрожью в голосе. Он представил себе, как сейчас выглядит – нервный, перепуганный, в расстегнутом бушлате. – Я просто… Мне… мне нужен фонарь. Не одолжите на минуту? Я там кое-что обронил в снегу, не могу найти.
– Фонарь? Конечно, одну минуту… – Человек вынес ему большой мощный фонарь.
– Спасибо. Если вы не против, я завтра утром занесу.
– А, забирайте себе. Здесь этого добра хватает.
Сенин вдруг заметил, что у хозяина дома опухшие, неестественно красные глаза. Казалось, он только что горько плакал.
– Простите, – осторожно сказал он. – А у вас-то всё в порядке?
– Да как сказать… – вздохнул человек. – Дочка заболела. Этот лишай, знаете?
– Знаю. У врачей есть какая-то новая мазь…
– Да, нам дали мазь. Немного помогло. Только она всё равно себя плохо чувствует. Целый день лежит – не ест, не говорит.
– Скажите ей, что скоро будет лекарство.
– Да, нам уже обещали…
Сенин вышел на крыльцо и остановился. Вновь была пустая полутемная улица. Сейчас его спину защищала стена дома, но нужно идти дальше.
«Что он может сделать? – мучительно думал Сенин. – Вот я иду по середине улицы. Улица худо-бедно освещена. У меня пистолет и фонарь. Я прислушиваюсь. Я могу кричать при малейшей опасности. Где мое слабое место?»
Он представил, как приближается к крыльцу своего дома. Ускоряет шаги, перестает прислушиваться, видит только спасительную дверь, переходит на бег… Вот и слабое место. Испуганного бегущего человека взять легче всего. Потому что он слеп и глух. Он не бережет спину.
«А ведь он точно так же думает, – пришло вдруг в голову. – Он такой же, как я, и знает все мои слабые места. Но это значит, что я тоже знаю его слабые места?»
Сенин признал, что выдумка с фонарем оказалась не самой удачной. Надо было сказать, что подвернул ногу, и попросить проводить его. Но кто ж виноват, что правильные мысли приходят с опозданием? Да и не стоит лезть к этому человеку с просьбами, у того сейчас свои проблемы.
Он наконец решился идти. Но сначала оторвал от бушлата кусок шнуровки и сделал петлю на пистолет. Теперь его просто так не выронишь и не выбьешь.
С трудом подавляя желание припуститься во весь дух, он двинулся по середине улицы. Ничего не происходило, никто не метался по темным углам, и ничьи злобные глаза не глядели из подворотен. Сенин заставлял себя не расслабляться.
Наконец показался дом. Свет в окнах манил, умолял двигаться быстрее. Сенин невольно поддался, совсем чуть-чуть. Вот до крыльца осталось два десятка шагов, десять, пять…
Он взбежал на крыльцо и уже почти рванул на себя дверь, но тут мощный удар в лицо откуда-то сбоку и сзади швырнул его через перила обратно на снег. Жалобно звякнул фонарь. Сенин, ничего не видя, перекувырнулся, встал на колени и поднял над головой руки, чтоб защититься от следующего удара. Пистолет никуда не делся, он болтался на шнурке, но подтянуть его быстро и точно не было возможности.
От падения дыхание перехватило, он не мог даже крикнуть. Он ждал нового удара, но вместо этого его горло оказалось зажатым в сгибе руки нападающего. Он почувствовал, что его куда-то быстро волокут. Бушлат задрался, в штаны тут же набился холодный снег.
Сенин вдруг понял – руки свободны! И хотя при удушающем приеме от них немного толка, был другой шанс. Он дернул правой рукой, пистолет на шнурке подпрыгнул и сам влетел в пальцы.
Выстрел раскатился по окрестностям гулким эхом. Сенин не видел точно, куда стреляет, в его положении о прицельной стрельбе и речи быть не могло. Однако его тут же отпустили. Он извернулся, вскочил и со всего маху ударил ногой в темное пятно, что шевелилось рядом. Пятно издало приглушенный вздох и отвалилось назад.
Сенин отскочил, выставив перед собой пистолет. Глаза кое-как видели, он уверенно держал врага на прицеле. Через секунду глаза стали видеть лучше. И тогда у Сенина мурашки пошли по спине…
Он видел самого себя. Казалось, трудно было узнать кого-то в этом заросшем субъекте, завернутом в драное тряпье. Но Сенин видел уже не глазами, а всем своим существом. Он видел себя. Не двойника, не отражение, не биологическую копию. Именно себя.
И речи быть не могло о том, чтобы нажать на курок. Нельзя выстрелить в себя – в свои же переживания, воспоминания, надежды, мечты. Невозможно, противоестественно, преступно.
Сенин чувствовал, что он сам лежит сейчас в снегу, с окровавленной головой, под прицелом пистолета. Сердце сжималось от жалости к самому себе. Собственные губы бесшумно молили о пощаде.
Между тем подражатель пришел в себя. Он, не отрывая от Сенина настороженного взгляда, протянул руку в снег – там лежала ржавая металлическая полоса с набалдашником.
Сенин подался назад. Он знал, что сейчас произойдет, но по-прежнему не смел стрелять.
Подражатель начал медленно подниматься…
– Кто здесь?! – донесся окрик от крыльца.
По ступеням застучали ботинки. Подражатель затравленно обернулся, затем отшвырнул в сторону свою железку и мгновенно исчез в темном проходе между заборами.
– Кто здесь? – снова прозвучал голос, теперь уже совсем рядом. – Командир, ты?
– Гордосевич, – с облегчением выдохнул Сенин. – Ты не представляешь, как ты вовремя.
Гордосевич с испугом смотрел на командира – растрепанного, облепленного снегом, с окровавленным лицом, да еще с пистолетом в руке.
– Это ты стрелял, командир?
– Я стрелял. Шастает кто-то по подворотням… Какая-то нечисть.
– Нечисть? – недоверчиво проговорил Гордосевич.
Они прошли в дом. Сенина трясло и колотило. У себя в комнате он быстро содрал с себя одежду, умылся, промокнул салфеткой ссадину на скуле. Руки ходили ходуном. Гордосевич молча стоял рядом, казалось, он просто не смеет оставить командира в таком состоянии.
– Это был он? – спросил наконец боец
– Он, – кивнул Сенин. – Свиделись.
Гордосевич подхватил автомат и шагнул к двери.
– Я его догоню.
– Кончай! Всё равно не догонишь, остынь.
Он упал в кресло, пытаясь совладать со всё еще трясущимися конечностями.
– Может, выпить принести?
– Нет, – замотал головой Сенин. – Не могу. Ничего не могу. Представляешь, он такой же, как я. Совершенно такой же.
– Ну, да, похож. Я же говорил.
– Да нет, не похож. Он абсолютно такой же. Он так же двигается, так же мыслит… Всё получилось, как я и думал. Я всю дорогу шел и озирался. Только у самой двери сорвался, голову потерял, побежал – вот тут он меня и накрыл. Я ведь знал, что так и будет, и всё равно не уберегся.
– А по-моему, уберегся, – возразил Гордосевич.
– Ну, да, конечно, – согласился Сенин. – Я всё-таки был готов к удару. Видимо, дернулся в последний момент, ушел в сторону, поэтому он и не смог меня завалить с первого раза. Предупрежден – значит вооружен, помнишь?
– Помню. А что ж ты его не добил? Промахнулся, что ли?
– Я в него не стрелял. Даже не пытался.
– Как так? – искренне удивился Гордосевич. Сенин задумался. Попробуй объясни человеку, каково это – стрелять в самого себя.
– Не знаю, – сказал он. – Я просто не смог.
– Вот, значит, как, – задумчиво изрек боец. – Получается, командир, что и ты бздишь, когда страшно? Извиняюсь, конечно…
– Все бздят, когда страшно. Уж поверь. А знаешь, я понял, почему они укокошили полторы тысячи человек, а никто даже пикнуть не успел.
– И почему?
– Чтобы уничтожить врага, нужно знать его, как самого себя. А они – знали. Именно как самих себя, понимаешь?
– Кажется, да. А может, и нет. Я ведь не такой, сам знаешь.
– Вот и радуйся, Гордосевич. Твое счастье…
* * *Ранним утром Сенина растолкал биолог. Сенин спросонья послал его к черту, но потом пришлось разлепить глаза и подняться.
Вид у Валенски был отнюдь не цветущий. Было видно что поспать ему пришлось совсем немного.
– Просыпайся же! – с отчаянием воскликнул он. – Есть проблемы.
– Проблемы? – Сенин силился стряхнуть сонливость.
– Нужно сообщать командованию. Дела плохи.
– Что сообщать?
– За ночь больным стало хуже. Несколько человек почти парализованы. Мы не можем остановить внутреннее развитие болезни.
Сон как рукой сняло.
– Я так и знал. – Сенин в сердцах стукнул кулаком по кровати. – А что с вашим лекарством?
– Мы ничего не успеваем. Я сегодня спал всего час, мы там уже валимся с ног.
Сенин встал, начал одеваться.
– Ты пойдешь со мной, – сказал он. – Они будут задавать вопросы, а я в этих делах двух слов не свяжу.
– Нет-нет, – замотал головой Валенски. Он сунул Сенину оптическую карту и отошел назад, давая понять, что умывает руки. – Там подробный отчет, все данные. Им не придется задавать вопросы.
– Подготовился, значит, – хмуро проворчал Сенин. – Выходит, все стрелы сейчас полетят в мою задницу, а ты отделался отчетом.
– При всём сочувствии, – с сожалением произнес Валенски, – общаться с начальниками сейчас выше моих сил. Я вообще-то хотел поспать хоть часок.
– Иди спи, – продолжал хмуриться Сенин. – Только слишком крепко не засыпай. Если начнут спрашивать – вызову тебя по радио.
– Ясно, – с готовностью ответил Валенски, устремляясь к двери.
– Обожди. – Сенин коротко вздохнул. – В общем, повстречались мы с братиком. Вчера, как стемнело.
– Что? – Валенски, казалось, пришел в ужас. – И как же?..
– Нормально. Обошлось. Скажем так, повезло – люди услышали.
– А эта штука… – Валенски уставился на ссадину у Сенина на скуле.
– Да-да. Именно то, что ты подумал.
– Тебе больше нельзя ходить одному. Тем более ночью. И сейчас – ты же идешь в крепость! Возьми с собой хоть кого-нибудь.
– «Кто-нибудь» не подойдет. Возьму Гордосевича – он свой. Слышь, Валенски, а я и вправду не смог его убить. На мушке держал, палец на крючке, а никак…
– Знаю, – медленно кивнул биолог, глядя в невидимую точку. – Я это уже проходил. Ты перед ним беспомощен, как отражение в зеркале. Зеркало ведь так легко разбить, и отражению останется только умереть вместе с ним.
Гордосевич, кажется, уже понял, что ему отныне придется быть телохранителем командира. Едва Сенин заглянул в его комнату, он с готовностью поднялся и спросил:
– Куда-то идем?
Всю дорогу в коммуникационный центр они прошли молча. Сенин смотрел в лица редким прохожим. Он хотел знать, как начнут себя вести люди, узнавшие, что пятна на коже оказались не безобидным лишаем, а пока неизлечимой болезнью, приводящей к параличу.
Но у людей были самые обычные лица. Похоже, поселок еще ничего не знал.
У самых дверей коммуникационного центра Сенин убавил шаг.
– Ну, ты уже всё понял? – спросил он Гордосевича.
– Про что? – не понял тот.
– Лишай не страшен ни тебе, ни мне. Он жрет только «мочалку» и ее выродков.
– Ясно, – пробормотал Гордосевич.
– А знаешь самое интересное? Это наш лишай.
– В каком смысле?
– В прямом. Это именно тот грибок, который вырастил Валенски для борьбы с «мочалкой». И не дай бог, хоть одна живая душа здесь об этом узнает…
– Я понимаю, – тихо сказал Гордосевич.
– Если эпидемия начнет косить людей, здесь будет большой поиск виноватых. Люди ведь всегда ищут каких-нибудь виноватых. А это как раз мы с Валенски.
Гордосевич шумно сглотнул.
– Впрочем, – продолжал Сенин, – первыми пострадают врачи. Ведь это они не смогли сделать вакцину. Толпе ведь не объяснишь, что они с ног валятся от усталости и ночуют в своей лаборатории. А теперь пошли, расскажем это командованию.
Лицо капитана рейдера было еще более настороженным и недоверчивым, чем раньше.
– У нас дела совсем плохи, – сказал Сенин. – Эпидемия распространяется. Сегодня нескольким больным стало хуже.
– Представьте себе, господин Сенин, мы это уже знаем, – с вызовом сказал капитан. – Только почему-то не от вас, а от администрации Сектора. Час назад мы получили по гиперканалу запрос, что мы собираемся предпринимать в связи с распространением эпидемии. Представляете, в каком я оказался положении?
– Сочувствую, – склонил голову Сенин. – Видимо, врачи уведомили Сектор по своим каналам. Поверите вы или нет, но у них информация появляется чуть раньше, чем у меня.
– Какая информация? Что вы паясничаете? Вы без врачей не видите, что у вас серьезная эпидемия?
– Вижу, не сомневайтесь. Я вижу даже больше, чем врачи.
– Что вы имеете в виду? – капитан подозрительно прищурился.
Сенин подвинул клавиатуру и быстро набрал: «ЭТО МЫ ПРИВЕЗЛИ БОЛЕЗНЬ». И затем одним нажатием клавиши отправил это на рейдер. Даже если его сейчас подслушивали, перехватить такую передачу вряд ли было возможно.
Капитан прочитал сообщение и изумленно уставился на Сенина.
– А подробнее? – потребовал он.
– Все подробности здесь. – Сенин помахал перед экраном картой памяти. – И вы их немедленно получите. – Он выставил в сторону капитана палец. – И больше прошу не говорить со мной таким тоном. Я знаю свое дело, и я делаю его хорошо.
Капитан некоторое время жевал губы с очень надменным видом.
– Ладно, – сказал он. – Вы хоть еще не больны?
– Мы не больны. Эпидемия пока затрагивает лишь тех, кто долго здесь живет. Но всё может измениться, – Сенин с сожалением улыбнулся. – А теперь хотелось бы узнать, что вы собираетесь делать.
– Мы собираемся не принимать скоропалительных решений.
– В этом я не сомневался. Высаживаться в пораженную зону вы, конечно, поостережетесь.
– А зачем нам высаживаться? – разозлился капитан. – Чем мы поможем? У вас там есть специалисты-медики, которые знают свою работу ничуть не хуже наших…
– Один из них уже заражен, – вставил Сенин.
– Мы высадимся тогда, когда посчитаем нужным. Продолжайте действовать по утвержденному плану и не забывайте отчитываться перед нами самым подробным образом. И не сомневайтесь, что мы окажем любую помощь, которую посчитаем целесообразной.
– Я и не сомневаюсь. Прилетайте хотя бы трупы собрать, – сказал Сенин и помахал рукой в погасший экран.
Гордосевич, который сидел тише воды и слушал весь разговор, поднялся из своего угла.
– Чего он так разговаривает? – спросил он.
– Не знаю. – Сенин безразлично махнул рукой. – Может, просто не любит нас с тобой.
– Командир. – Гордосевич порывисто вздохнул. – Я забыл сказать… В общем, у Вельцера сегодня эти чертовы пятна тоже появились.
* * *Беда пришла гораздо раньше, чем Сенин мог ожидать Уже через день он услышал из-за окна какой-то нездоровый шум и поспешил на улицу.
По улице бежали люди. Их было немного, как и всегда в утренние часы, но они целенаправленно куда-то двигались. Что-то случилось.
В нескольких кварталах от дома он увидел мужчину, которого мимоходом знал. Этот человек несколько дней назад дал Сенину фонарь и пожаловался, что у него болеет дочь.
Сейчас он стоял на коленях, прямо на мерзлой земле, и навзрыд плакал. На руках у него висело безжизненное тело девочки-подростка.
– Смотрите, люди, смотрите! – говорил он, преодолевая судороги в горле. – Это моя девочка, мой цветочек, она умерла, умерла…
Странно, но никто к нему не подходил. Никто не утешал, не пытался увести в дом. Зеваки стояли полукольцом на отдалении и просто молча смотрели, хмуря брови. Словно сама смерть еще кружила вокруг тела девочки и грозила остальным.
Неизвестно, сколько бы это продолжалось, но пришел врач Голберг. Под мышкой он тащил складные пластиковые носилки. Он подошел к осиротевшему отцу, что-то сказал ему в самое ухо, тот несколько раз кивнул, сказал: «Забирайте, конечно, теперь забирайте».
Гольберг разложил носилки и опустил на них тело. Поискал глазами в толпе, ища помощников, но люди как-то съеживались от его взгляда и невольно прятали глаза. Потом он увидел Сенина.