На заводе «Гочкис» около Парижа Беккер откопал большое количество танковых шасси, для которых он добыл в Германии орудия и готовые броневые листы, чтобы создать технику для укомплектования дивизиона «штурмовых орудий» [93] . Кроме того, он разработал пусковые установки реактивных снарядов, которые были опробованы на побережье Нормандии в мае 1944 г. в присутствии Роммеля и некоторых других армейских командиров; когда об испытаниях рассказали Гитлеру, даже он исполнился энтузиазма. По причине наличия подобного рода связей дивизион Беккера получил и новейшее радиооборудование.
Поначалу мы смеялись над жутковатого вида самоходными орудиями, однако скоро смогли оценить их. Батареи штурмовых орудий обучались вести бой в тесном взаимодействии с гренадерами, что впоследствии оказало огромное влияние на эффективность нашей обороны. Фойхтингер, естественно, гордился достижениями Беккера и часто навещал его в «Особом Парижском штабе» в Париже. Кроме того, Фойхтингер был человеком, который умел жить сам и давал жить другим. Его притягивали радости жизни, а посему его влекло в Париж. Зная, что боевого опыта у него нет, как нет и выучки танкиста, Фойхтингер понимал необходимость передавать многие полномочия подчиненным, то есть оставлять выбор способов выполнения приказов бывалым командирам.
Вот вкратце то, что собой представляла дивизия, в ряды которой мне предстояло вжиться, стать ее неотъемлемой частью. 125-й танково-гренадерский полк, вверенный под мое командование, состоял из неоднородных по боевым качествам частей: некоторые из них поучаствовали в сражениях на русском фронте, но хватало и «зеленой» молодежи – и включал в себя штаб полка, 1-й батальон на полугусеничных бронемашинах (SPW) и 2-й батальон на грузовиках.
Фойхтингер в общих чертах ознакомил меня с обстановкой:
– Наша дивизия единственная дислоцированная в относительной близости от побережья за Атлантическим валом, который здесь, в Нормандии, еще не закончен и укомплектован в основном необстрелянными пехотными дивизиями. Предполагаемую высадку союзников ожидают не в Нормандии, а в районе Кале, где Англию и континент разделяет наименьшее расстояние. Однако Кан как важный промышленный центр тоже может стать ключевой точкой притяжения сил противника. Потому и решили перебросить одну танковую дивизию сюда, к Атлантическому валу. В любом случае мы предполагаем выброски воздушных десантов или же крупные общевойсковые операции, которые могут послужить отвлекающим маневром для прикрытия основной высадки. По этой причине Роммель считает, что на удалении от побережья тоже необходимо иметь дивизию на подготовленных боевых позициях.
Ваш полк в соответствии с распоряжениями командования группы армий «B» (Роммеля), в состав которой входит наша дивизия, дислоцируется северо-восточнее Кана и, таким образом, восточнее реки Орн. Другой полк, 192-й, к северу от Кана – западнее Орн. Южнее Кана стоят танковый полк, артиллерийские и прочие части дивизии. В качестве средства поддержки вы получите две батареи штурмовых орудий из дивизиона Беккера.
Нашей дивизии строго-настрого приказано не вступать в боевые действия с высаживающимся неприятелем до прояснения обстановки и распоряжений из группы армий «B». Роммель хочет, чтобы все части освоились на местности, в том числе и в ночное время, и чтобы регулярно проводились учения в обстановке, максимально приближенной к боевой. Надеюсь, мой дорогой Люк, вам будет хорошо у нас, я желаю вам удачи.На протяжении мая Роммель несколько раз появлялся в дивизии, чтобы составить четкое представление о том, как идет подготовка и в каком состоянии боевой дух личного состава. В одно из посещений он высказался почти пророчески:
– Я знаю британцев по Франции в 1940 г. и по Северной Африке. Они высадятся как раз там, где мы меньше всего их ожидаем. Вполне возможно, именно здесь.
Чтобы как-то компенсировать недостаток укреплений на побережье, Роммель распорядился врыть дальше от берега надолбы и другие препятствия, получившие прозвище «спаржа Роммеля». Кроме того, всюду, где можно было ожидать высадки воздушных десантов, поставили минные поля.
Нас беспокоила в связи с этим необходимость обеспечить гражданскому населению возможность беспрепятственного передвижения. Нам пришлось оставить проходы в минных полях, чтобы крестьяне могли продолжать работать. Эвакуация не предусматривалась. Зачем? Мы ведь даже не знали, где следует ожидать высадки. Между тем Сопротивление, которое, конечно же, активно действовало в Нормандии, имело шансы поставить британцам точную информацию о нашей дислокации – сообщить, где стоят наши танки и артиллерия, указать расположения минных полей. Позднее у пленных мы находили карты с нашей подробной диспозицией.
Проходили недели. Для танковой дивизии, которая в кампаниях привыкла к маневру и быстрой смене событий, бездеятельность была утомительной и опасной. Бдительность быстро притуплялась, особенно после рюмочки-другой кальвадоса или кружки сидра – традиционных напитков в регионе. Имелась к тому же большая неуверенность в том, что высадка вообще затронет наш участок. Это не могло не расхолаживать.
Между тем я не сидел на месте ни дня, стараясь побывать в каждой части полка, получше познакомиться с офицерами и унтер-офицерами, показаться перед рядовыми, чтобы заронить в них веру в своего командира.
На совещаниях в штабе дивизии я встречался с другими командирами. Все они обладали большим боевым опытом и имели высокие награды.
В мае 1944 г. я вновь поехал в Париж. Фойхтингер хотел, чтобы я побывал в «Особом Парижском штабе» Беккера, побольше узнал о штурмовых орудиях и установках РС, которые он разработал, и поговорил бы с Беккером на тему тесного взаимодействия с нашими гренадерами.
Я предупредил о своем приезде Дагмар, она заготовила мне приятный сюрприз: Герберт фон Караян дирижировал Французским филармоническим оркестром, исполнявшим Пятую симфонию Бетховена. Поскольку Дагмар являлась близкой подругой жены Караяна, она легко достала билеты. На несколько часов прекрасная музыка заставила меня забыть о войне и тревожных мыслях о будущем. 30 мая Роммель в последний раз появился в нашей дивизии. Беккер продемонстрировал установки реактивных снарядов на берегу Нормандии, стреляя настоящими боеприпасами, что воодушевило Роммеля. На заключительном совещании с командирами частей нашей дивизии Роммель вновь подчеркнул необходимость оставаться предельно бдительными и закончил выступление словами:
– Не следует рассчитывать, что неприятель появится в хорошую погоду и непременно днем.
Генерал Маркс, командир 84-го армейского корпуса, в состав которого мы входили [94] , выразился еще более определенно:
– Из того, что я знаю о британцах, могу сказать вам: в воскресенье, 4 июня, они помолятся, а в понедельник придут к нам.
Метеорологи из ВМФ, как и наши, армейские, подсчитали, что наиболее благоприятное время для высадки – 5 июня 1944 г., потом такой же момент наступит только 28 июня.
В первые дни июня деятельность британской воздушной разведки над побережьем Нормандии значительно активизировалась. Как узнали мы в штабе Роммеля, во Франции находилось только 130 истребителей «Мессершмитт». Острый момент приближался, а о переброске во Францию «1000 истребителей», обещанных Герингом, не было ни слуху ни духу. Все истребители вновь требовались для обороны неба над территорией рейха.
Тогда мы не знали, что Роммель, в соответствии с его собственным желанием, был приглашен на совещание к Гитлеру и 4 июня уехал в Германию. Не знали мы и того, что генерал Фойхтингер со своим первым офицером штаба отправился в Париж, в «Особый Парижский штаб». Потому в решающую ночь с 5 на 6 июня никого из них в штаб-квартирах не было.
Все, что у нас было, – судьбоносный роковой приказ не вступать в соприкосновение с противником до приказа из группы армий «B» (Роммеля) или главнокомандующего войсками на Западе (фон Рундштедта).
5 июня 1944 г. два танково-гренадерских полка стояли на оборудованных боевых позициях по обоим берегам реки Орн, к северу от Кана. Я дал 2-му батальону разрешение на выполнение предстоящей ночью учебного задания 5-й ротой лейтенанта Бранденбурга, которая для этого получила холостые патроны. Все шло в соответствии с планом, предполагавшим, что каждая из рот должна попрактиковаться в ведении боев в темное время суток.Глава 15 Начало вторжения союзников 6 июня 1944 г
Вечер 5 июня 1944 г. выдался не из приятных. Нормандия показывала себя не с лучшей стороны – днями дождило и задували ветры.
Я сидел в скудно обставленном доме на краю селения Беллангревиль, что в нескольких километрах к западу от Вимона, маленького городка восточнее Кана, промышленного центра и речного порта Нормандии, передо мной лежали тексты приказов и инструкций, а также карты – все необходимое для подготовки полка к учениям. Мой адъютант, лейтенант Хельмут Либескинд, находился на командном пункте в селении. Скоро мне исполнялось тридцать три, я был майором, в конце июля ожидал повышения – сначала до подполковника, а еще через месяц-другой – до полковника. По моему представлению, быстрое продвижение.
Я сидел в скудно обставленном доме на краю селения Беллангревиль, что в нескольких километрах к западу от Вимона, маленького городка восточнее Кана, промышленного центра и речного порта Нормандии, передо мной лежали тексты приказов и инструкций, а также карты – все необходимое для подготовки полка к учениям. Мой адъютант, лейтенант Хельмут Либескинд, находился на командном пункте в селении. Скоро мне исполнялось тридцать три, я был майором, в конце июля ожидал повышения – сначала до подполковника, а еще через месяц-другой – до полковника. По моему представлению, быстрое продвижение.
Военно-морские метеорологи, которые ежедневно составляли прогнозы погоды и передавали их в дивизию, «дали добро» на отмену тревоги 5 и 6 июня. А потому мы не ожидали высадки: штормовое море, ветры и низкая облачность – все это заметно осложняло неприятелю проведение любых крупных операций с моря и с воздуха.
В тот вечер я, как и большинство моих солдат, думал о том, какая незавидная работенка нам досталась. Мы привыкли к подвижной войне, какую нам приходилось вести на других ТВД. Сидеть и ожидать вторжения было, несомненно, раздражающим занятием.
Вместе с тем, несмотря на вынужденную пассивность, личный состав сохранил высокий боевой дух, не в последнюю очередь потому, что Нормандия «развращала» нас, подкармливая маслом, сыром, «крэм-фреш» (сметаной) и мясом, а также сидром [95] .
В тот дождливый вечер мы с адъютантом ждали доклада от 2-го батальона, заканчивавшего учения в ночное время. Данный батальон действовал в районе Троарна – Эсковиля, то есть в непосредственной близости от побережья, тогда как 1-й батальон, укомплектованный бронемашинами и другой полугусеничной техникой, занимал позиции глубже в тылу. Я на всякий случай отдал команды, предписывавшие батальонам и отдельным ротам, в случае союзнической высадки, атаковать неприятеля немедленно и действовать самостоятельно, причем делать это, невзирая на запрет не вступать в соприкосновение с противником до указаний Главного командования на Западе. Однако, ввиду полученного прогноза погоды, я не предполагал, что подобные действия могут потребоваться уже в эту ночь.
Около полуночи до меня донесся все нарастающий гул самолетов, проходивших у нас над головами. Я подумал, что противник вновь летит бомбить транспортные коммуникации у нас в тылу или же опять идет уничтожать города Германии. Казалось, машины идут очень низко. Может, из-за погоды? Я выглянул из окна и вытаращил глаза от увиденного – в небе висели осветительные ракеты. Тут как раз позвонил адъютант:
– Господин майор, парашютисты. На нашем участке приземляются планеры. Пытаюсь связаться со 2-м батальоном. Какие будут распоряжения?
Я без колебания отдал приказ:
– Поднять по тревоги все части, немедленно сообщить в штаб дивизии. 2-му батальону – вступать в боевые действия всюду, где потребуется. Постараться взять пленных и доставить ко мне.
Затем с адъютантом я отправился на командный пункт. 5-я рота 2-го батальона, отправленная на учения с холостыми патронами, еще не вернулась – опасное положение. Судя по первым донесениям, можно было сделать вывод о выброске британских парашютистов над Троарном. Командир 2-го батальона уже развернул контратаку всеми имевшимися в его распоряжении силами и сумел продвинуться до самого Троарна, куда отошли части 5-й роты.
Мы связались с командиром роты, который находился в подвале одного из домов:
– Бранденбург, держитесь. Батальон уже на подходе и вот-вот будет у вас.
– Хорошо-хорошо, – отозвался он. – У нас тут есть первый пленный, британский врач из 6-й воздушно-десантной дивизии.
– Пришлите его сюда, как только прояснится обстановка.
Тем временем мой адъютант позвонил в дивизию. Генерал Фойхтингер со своим начштаба еще не вернулись. Мы ввели к курс дела дежурного офицера, лейтенанта Мессмера, и попросили его, по возвращении командира, добиться для нас разрешения на сосредоточенную атаку.
Постепенно у нас сложилось некоторое представление об обстановке. Парашютисты, которые по ошибке приземлились в стороне от заданных районов высадки, попали к нам, когда мы развернули контратаку. Пленных привели ко мне. Прежде чем, в соответствии с приказом, отправить их под конвоем в дивизию, мы, «перекинувшись словечком» с ними, выяснили, что задача 6-й воздушно-десантной дивизии [96] состоит в овладении мостами через р. Орн в районе Ранвиля и создании берегового плацдарма восточнее этой реки для запланированной на утро 6 июня высадки с моря.
Нас все сильнее охватывали гнев и раздражение. Указаний о немедленном переходе в атаку, что, ввиду неразберихи, творившейся у нашего противника, позволило бы нам достигнуть преимущества, все не поступало, хотя наши донесения в дивизию уже давным-давно должны были через штаб корпуса поступить в группу армий «B» Роммеля. Мы считали, что у нас есть все шансы прорваться к побережью и помешать противнику создать береговой плацдарм или же, по меньшей мере, значительно осложнить ему задачу.
Помню британского офицера медицинской службы, которого взяли в плен и привели ко мне. В своем парашютистском снаряжении он ничем не отличался от любого другого солдата. Как истый британец, он вел себя достойно, однако был очень расстроен и подавлен из-за того, что попал в плен в первом же бою. Поскольку он не пожелал говорить, назвав лишь фамилию и номер, я, как делал всегда с британскими пленными, завел с ним беседу. Повел разговор о своем последнем приезде в Лондон в марте 1939 г., о Пиккадили-Серкус и моих британских друзьях. Постепенно он «отошел», и я узнал кое-что о намерениях британцев и задачах 6-й воздушно-десантной дивизии.
Проходили часы. Раз уж вышло так, что нас обрекли на пассивность, мы организовали оборону. Остальные части дивизии – танковый полк и 192-й танково-гренадерский – находились в полной боевой готовности, однако тоже были вынуждены оставаться на местах [97] . Мой адъютант вновь позвонил в дивизию. К телефону подошел майор Форстер, ответственный за прием пленных. Он не имел полномочий изменить существующий приказ. Из группы армий «B» нам объяснили, что мы имеем дело с отвлекающим маневром: британцы-де сбрасывают с парашютами соломенные чучела. С рассветом я отправил адъютанта на дивизионный командный пункт с просьбой добиться разрешения на контратаку. По своем туда прибытии Либескинд стал свидетелем жаркого телефонного разговора, который Фойхтингер вел, судя по всему, с командованием армии:
– Господин генерал, я только что вернулся из Парижа и сам видел гигантскую армаду у побережья вблизи Кабура: линкоры, корабли снабжения и десантные суда. Я намерен атаковать – немедленно атаковать силами всей дивизии восточнее Орна и пробиться к побережью.
Однако разрешение на контрудар так и не было получено. Гитлер, который имел привычку работать допоздна, все еще спал.
Я мерил шагами командный пункт, сжимая кулаки в ярости и от досады на Главное командование, проявлявшее нерешительность и не желавшее смотреть в лицо фактам. Будь Роммель сейчас с нами, а не в Германии, он бы отбросил прочь все приказы и начал бы действовать – в этом мы не сомневались.
Мы были в отличной физической форме и чувствовали себя в состоянии справиться с ситуацией. Я подавил гнев и заставил себя успокоиться. Мой опыт на прежних ТВД научил меня, что, чем более сложна обстановка и опасно положение, тем более хладнокровно надлежит реагировать на них командиру.
Лучший способ успокоить взволнованного порученца или связного с донесением, прибывшего из района, где сложилась отчаянная ситуация, предложить ему присесть, угостить сигаретой и попросить:
– Ну а теперь расскажите мне, что происходит на самом деле.
Итак, трагедия разворачивалась и шла своим чередом. Прошло всего несколько часов, и храбро бившиеся на прибрежных фортификациях бойцы оказались не в состоянии сдерживать натиск неприятеля – им было просто нечего противопоставить бившим по ним с моря орудиям главного калибра линкоров союзников и безраздельно господствовавшей в небе авиации противника, армады бомбардировщиков которой сбрасывали свой смертоносный груз на головы защитников на побережье и в Кане. И все это время готовая вступить в действие немецкая танковая дивизия неподвижно стояла за линией фронта. Рано утром с высот восточнее Кана мы увидели несметное воинство союзников – поля, покрытые приземлившимися транспортными планерами и многочисленные аэростаты наблюдения в небе над районами высадки, помогавшие корабельной артиллерии вести точный и сокрушительный огонь.
Положение заставляло нас перегруппировываться. Восточнее и западнее реки Орн были сосредоточены сильные боевые части. Мы все продолжали ждать разрешения на контратаку. Между тем, как мне подумалось, ввиду превосходства союзников, очевидного всякому, кто видел их флотилии, шанс сбросить противника в море мы уже упустили. Подтягивание резервов представляло для нас чрезвычайную сложность. Союзники открыли второй фронт. Натиск врага на востоке все усиливался, бесконечные бомбардировки важных промышленных центров и железнодорожных коммуникаций продолжались – какими бы храбрыми и какими бы опытными ни были наши солдаты, они не могли уже выиграть войны. Успешное вторжение, как думал я, стало началом конца.