Катон не сводил взгляда с тянувшейся от дерева к дереву завесы тумана, и скоро ему показалось, что он заметил между деревьями движущиеся призрачные тени. Но постепенно все звуки стихли и воцарилась тишина, нарушаемая лишь возней поросят возле заснувшей свиньи.
– Римляне! – воззвал кто-то из тумана на латыни, и Катон обернулся на звук. – Римляне, бросайте оружие и сдавайтесь!
Катон набрал воздуху и крикнул:
– Кто здесь?
Ответ последовал мгновенно:
– Я говорю от имени Каратака! Он требует от вас сложить оружие и сдаться. Иначе вы умрете.
– Кого он пытается обдурить? – пробормотал Фигул. – Умрем мы в любом случае, но смерть в бою быстрая и не такая мучительная, как под пытками. К тому же дает возможность прихватить с собой кое-кого из этих ублюдков.
На заявление о неминуемости скорой смерти Катон ответил лишь кивком. Ну вот, ясно, что конец близок, и сейчас ему казалось, будто хребет и шея зажаты в ледяном кулаке. Часть сознания, сохранившая способность мыслить рационально, подсказывала, что холод этот порожден страхом. Перед лицом смерти оказалось, что он отчаянно ее боится. Однако это не помешало ему признать правоту Фигула. Если уж умереть, так лучше здесь и сейчас, чем отдаться в руки варваров и обречь себя на долгие мучения.
– Римляне, сдавайтесь! Каратак дает слово, что вам не причинят вреда.
– Пошел ты!.. – проревел в ответ Фигул.
Неожиданно в тумане вокруг них обозначилось движение. Множество теней выдвинулись вперед и, уплотнившись, приняли облик сотен туземных воинов, замкнувших кучку римлян в сплошное кольцо. Варвары медленно приближались и остановились лишь локтях в шести перед остриями римских копий. Голос зазвучал снова, теперь гораздо ближе, хотя говоривший все равно оставался невидим.
– Каратак последний раз снисходит до того, чтобы повторить свое предложение. Сдавайтесь – и останетесь в живых. Считаю до десяти…
Катон обвел взглядом яростные лица воинов в боевой раскраске под жесткими остроконечными гребнями выбеленных известкой волос. Они стояли наготове, способные в любой миг устремиться вперед и разорвать горстку легионеров в клочья. Послышался стук, и Катон, оглянувшись, увидел, что Метелл бросил свой меч. Еще несколько человек тут же последовали его примеру. В первое мгновение Катон не ощущал по отношению к Метеллу ничего, кроме гнева и презрения, и был на грани того, чтобы в одиночку броситься на врагов. Однако взял себя в руки, понимая, что это была бы бесполезная смерть. Совершенно бесполезная. А пока человек жив, всегда остается надежда.
Глубоко вздохнув, Катон выпрямился.
– Сложить оружие.
Глава 30
– И что, по-твоему, они с нами сделают? – пробормотал Фигул.
Они сидели в коровнике. Прежних обитателей куда-то угнали, но унавоженная солома осталась, и теперь затвердевший помет домашних животных добавлялся к той глубоко въевшейся грязи, которая стала для римлян второй кожей.
Катон сидел, сложив руки на коленях, и смотрел на свои сапоги.
– Понятия не имею. Не представляю себе… Я даже не очень-то понимаю, почему они оставили нас в живых. До сих пор они редко брали римлян в плен.
– А что стало с теми, кого они брали?
Катон пожал плечами.
– Кто знает. Мы находили только тела или части тел. Я и рад бы тебя обнадежить, да нечем.
Фигул повернул голову и заглянул в маленькую дырочку в плетенной из ивовых прутьев стенке коровника. Там, снаружи, занимая весь остров, раскинулся вражеский лагерь: сотни круглых хижин, обнесенных невысоким частоколом. Подход к лагерю имелся лишь один, по узкой дамбе, пересекавшей окружающее остров мелководье. Дамбу прикрывали два выдвинутых вперед с острова грозных укрепления, сооруженных по обе стороны от главных ворот, сработанных из толстых, прочных дубовых бревен. Там, за воротами, уцелевшие бойцы армии Каратака отдыхали и зализывали свои раны, ожидая, когда их командир решит, что делать дальше.
Когда маленькую колонну пленных римлян привели в лагерь, огромная толпа воинов в сопровождении небольшого количества женщин и детей высыпала навстречу, осыпая грязных, оборванных, голодных представителей столь высокомерного народа-завоевателя презрительными насмешками, а заодно комьями грязи, камнями и сухим навозом. Прикрывая голову, Катон при этом взглядом профессионала присматривался к лагерю. Обращало на себя внимание то, что воинское снаряжение содержалось в порядке, а у многих в толпе с лиц не сошел пот: надо полагать, перед прибытием пленников они упражнялись в боевых искусствах. Катон полагал, что после такого разгрома дикари должны быть деморализованы и сломлены, но те, кого он видел сейчас, несомненно, были готовы к новым схваткам и стремились к ним.
Торжествуя, бритты провели пленников по всему лагерю, подвергая их обычному в таких случаях осмеянию, после чего загнали в этот коровник, где те и оставались на протяжении тридцати дней, связанные по рукам и ногам. Кормили их объедками.
В тесном загоне, где и до того-то пахло навозом, теперь отвратительно смердело мочой, калом, рвотой и потом пленных, не способных куда-либо переместиться, не потревожив товарищей, потому что были скованы одной цепью. Днем, под палящим солнцем, вонь и духота становились совершенно нестерпимыми, и каждый вдох отзывался тошнотой. А снаружи доносился лязг оружия, сопровождающийся резкими выдохами и боевыми кличами: бритты неустанно тренировались, и чувствовалось, что эти люди всеми фибрами души стремятся посчитаться в бою с римскими легионами.
– Да, проложить себе дорогу отсюда сквозь всю эту толпу шансов немного, – пробормотал Фигул, повернувшись и привалившись спиной к плетеной стенке; затем нагнулся и попытался сместить стягивающий лодыжки ремень, чтоб меньше натирало. – Даже если бы нам удалось выбраться из сарая.
Катон пожал плечами. Объективно оценив ситуацию, он уже давно отказался от мысли о побеге. Коровник день и ночь охраняли трое часовых. К тому же, если стена сарая и не создавала серьезного препятствия для людей, которые решились бы совершить побег, то этого никак нельзя было сказать о сковывавшей их длинной цепи. Бежать из коровника не представлялось возможным. А коль скоро помыслы о побеге Катон из головы выбросил, то большую часть времени гадал о том, почему вообще варвары оставили их в живых. Это казалось полностью лишенным смысла, поскольку для своих пленителей они были совершенно бесполезны. Что вообще могли значить для командующего Плавта жизни горстки легионеров, а уж тот факт, что эти легионеры бежали от римского правосудия, делал их как заложников еще менее ценными. Но если их взяли не в заложники, то зачем? Альтернатива, казалось, была только одна, и мысль о ней наполняла Катона леденящим ужасом. То была мысль о человеческих жертвоприношениях.
Каратак, как и все кельтские предводители, почитал тех, кто, по местным понятиям, занимал даже более высокое положение, чем цари, правившие крупнейшими племенами острова, – друидов. Катону уже доводилось иметь с ними дело, и на память об этом у него остался шрам от страшной раны, которую нанес ему серпом кельтский жрец. Но куда страшнее были свидетельства того, что вытворяют друиды с теми мужчинами, женщинами и детьми, которых они приносят в жертву своим богам. Неудивительно, что все то время, пока Катон сидел в коровнике, в одной связке со своими товарищами, его изводили кошмарные видения. Он представлял себя то терзаемым на каменном алтаре, то сжигаемым заживо в деревянной клетке.
Легионеры в большинстве своем разделяли его мрачные предчувствия и сидели в угрюмом молчании неподвижно, меняя позу, лишь когда становилось совсем уж невмоготу из-за затекших членов. Даже Метелл и его приятели больше не распускали языки и молча ожидали неминуемого конца. Боевой дух, похоже, сохранил только Фигул, внимательно присматривавшийся и прислушивавшийся ко всему, что происходило в лагере. И хотя Катону неугомонность оптиона казалась бессмысленной, он восхищался им и не предпринимал попыток уговорить его смириться со своей участью.
На исходе третьего дня Катона вырвал из дремоты грянувший внезапно снаружи оглушительный хор ликующих восклицаний. Даже караульные у коровника кричали вместе со всеми, при каждом возгласе потрясая в воздухе копьями.
– Что за шум? – не понял Катон.
Фигул прислушался, а потом ответил:
– Каратак. Это Каратак – они выкликают его имя.
– Вроде бы его несколько дней не было в лагере. Интересно, куда его носило?
– Наверняка разъезжал от племени к племени, стараясь подбить их на сопротивление легионам, командир. Только думаю, скоро он останется совсем без союзников.
– Может быть, – уныло согласился Катон. – Только вот нам с тобой это вряд ли поможет, верно?
– Похоже на то…
Восторженные крики звучали довольно долго, но в конечном итоге туземные воины вернулись к своим упражнениям и прочим повседневным занятиям. Солнце опустилось ниже края стены, так что пленники наконец оказались в тени. Обычно в это время караулившие их воины заходили внутрь с корзиной объедков, и пленные уже нетерпеливо зашевелились в предвкушении возможности заглушить мучительный голод. Катон поймал себя на том, что облизывает губы, глядя на ворота. Ждать пришлось несколько дольше, чем обычно, и Катон даже успел испугаться, а вдруг сегодня их оставят без еды. Но вот звякнула запиравшая створы цепь, ворота распахнулись, впустив в грязный, загаженный коровник бледный наружный свет, и на фоне проема обрисовалась фигура могучего воина, озиравшего с высоты своего роста скованных вместе чумазых оборванцев.
Восторженные крики звучали довольно долго, но в конечном итоге туземные воины вернулись к своим упражнениям и прочим повседневным занятиям. Солнце опустилось ниже края стены, так что пленники наконец оказались в тени. Обычно в это время караулившие их воины заходили внутрь с корзиной объедков, и пленные уже нетерпеливо зашевелились в предвкушении возможности заглушить мучительный голод. Катон поймал себя на том, что облизывает губы, глядя на ворота. Ждать пришлось несколько дольше, чем обычно, и Катон даже успел испугаться, а вдруг сегодня их оставят без еды. Но вот звякнула запиравшая створы цепь, ворота распахнулись, впустив в грязный, загаженный коровник бледный наружный свет, и на фоне проема обрисовалась фигура могучего воина, озиравшего с высоты своего роста скованных вместе чумазых оборванцев.
– Кто из вас старший по званию?
Несмотря на сильный акцент, латынь говорившего была вполне внятной, и Катон поднял руку. Фигул тут же попытался остановить его и хотел вызваться сам, но Катон отстранил его руку и громко произнес:
– Я!
Воин оглядел Катона и поднял брови:
– Ты? Мне нужен твой командир, а не ты, щенок. Итак, кто из вас главный?
Катон вспыхнул от гнева, прокашлялся и как можно отчетливее произнес:
– Я центурион Квинт Лициний Катон, командир Шестой центурии Третьей когорты Второго легиона Августа. Выше меня рангом здесь никого нет.
Воин, уязвивший Катона, улыбнулся, оглядел центуриона с ног до головы, а потом, уже на своем языке, промолвил:
– Вот уж не думал, что в ваших легионах солдатами командуют мальчишки. На тебя посмотреть, так ты, похоже, еще и бриться не начал.
– Может быть, – ответил Катон по-кельтски, – но зато я уже усвоил, что за дерьмо бритты. Иначе как бы я смог перебить такое множество вашего брата?
Улыбка воина стаяла, и он вперил в молодого центуриона холодный взгляд.
– Мальчик, я бы на твоем месте попридержал язык, пока он у тебя есть. Это ты сейчас по шею в дерьме, а вовсе не я. Тебе стоит хорошенько это запомнить.
Катон пожал плечами.
– Так или иначе, зачем я тебе нужен?
Воин наклонился, расстегнул стягивающий его лодыжки ремень, открепил его от общей цепи, рывком поставил на ноги и прорычал ему в лицо:
– Кое-кто хочет тебя увидеть, римлянин.
Оскаленные зубы и горящие глазищи варвара внушали такой ужас, что Катон едва не отпрянул, но вовремя сообразил, что бритт как раз и хочет, чтобы он испугался. Знал Катон и то, что за ним внимательно наблюдают его товарищи, они в страхе, да, но им любопытно, как поведет себя молодой командир.
– А пошел ты… – произнес Катон на латыни, с усмешкой на губах, и плюнул воину в лицо.
Правда, во рту у него пересохло, слюны почти не было, и получилось, что он не столько плюнул, сколько дунул, но эффект это произвело должный. Катон тут же получил от варвара кулаком под дых, сложился пополам и осел на колени, пытаясь набрать воздуха. Зато в ушах его звучали одобрительные, восхищенные возгласы легионеров.
Воин схватил центуриона за волосы и рывком поднял на ноги.
– Забавно получилось, да, римлянин? В следующий раз я тебе яйца откручу, и ты больше не сможешь говорить мужским голосом. Пошли.
Он вытащил Катона из коровника. Как раз в это время к дверям приближался караульный с корзиной еды для пленных. Неожиданно воин взмахнул кулаком и треснул им по корзине так, что все ее содержимое разлетелось, попадав на землю. Тут же со двора ближайшей хижины выбежали и принялись склевывать кусочки две курицы. Воин удовлетворенно кивнул и лишь потом заявил испуганному караульному:
– Сегодня римляне обойдутся без еды.
Караульный кивнул и осторожно наклонился, чтобы поднять корзину; воин же схватил Катона за руку и потащил за собой в самое сердце лагеря. Близилось время ужина, и в воздухе витали запахи готовящейся пищи, терзавшие едва восстановившего дыхание Катона. Однако, несмотря на муки голода, он беспрестанно озирался по сторонам и все примечал. Здесь было много воинов, суровых с виду мужчин, поднимавших глаза, когда мимо них проводили пленного. В снеди нехватки не наблюдалось: коптились заготавливаемые впрок туши, зерновые ямы были заполнены почти по края. Эти люди явно обладали и волей, и материальными возможностями, чтобы стать тем ядром, вокруг которого вновь объединятся все противники Рима. Катон понимал: если легионы хотят утвердить на острове власть империи, им сначала необходимо покончить с этими людьми.
Правда, это уже не его проблема. Он больше не являлся римским солдатом, а по правде сказать, был почти уверен, что в ближайшем будущем вообще перестанет существовать. Не исключено, что как раз сейчас его и тащат на казнь, если, скажем, друиды задумали совершить ночное жертвоприношение.
Вокруг лагеря уже сгущались сумерки. Катона втолкнули во входной проем одной из самых больших хижин, а поскольку руки его оставались связанными, он потерял равновесие и упал на усыпанный тростником пол. Перекатившись на бок, Катон увидел маленький костер, потрескивавший посередине хижины, и сидевшего у огня на табурете крупного мужчину с зачесанными назад и перехваченными шнуром песочного цвета волосами, лет с виду около сорока. На нем была простая туника и обтягивающие штаны, подчеркивавшие могучую мускулатуру. Лицо украшали борода и длинные, висячие усы, подбородком он опирался на могучие руки с переплетенными пальцами. Блики костра играли на лице, высвечивая поджатые губы, густые брови и высокий лоб, а на шее сверкал крученый золотой обруч, при виде которого Катону, уже видевшему подобное украшение, стало не по себе.
– Где ты взял это ожерелье? – спросил Катон по-кельтски.
Варвар удивленно поднял брови и склонил голову набок с таким видом, словно его это позабавило.
– Римлянин, я не для того велел доставить тебя ко мне, чтобы обсуждать твои вкусы по части ювелирных украшений.
Катону удалось привстать на колени, и он заставил себя успокоиться.
– Я и сам так думаю.
Со связанными запястьями менять позу было неудобно, однако Катон сумел сесть на полу, скрестив ноги, и теперь получше присмотрелся к бритту. Несомненно, то был воин, причем не простой, а, судя по окружавшей его ауре, прирожденный вождь. А витой обруч на его шее был точно таким же, какой носил Макрон. То был трофей, снятый римлянином с шеи Тогодумна из могущественного племени катувеллаунов, брата Каратака.
Катон слегка склонил голову.
– Как я понимаю, ты Каратак, царь катувеллаунов?
– К твоим услугам! – Вождь с насмешливым смирением поклонился в ответ. – Да, я имел честь так называться, пока ваш император Клавдий не решил, что этот остров будет неплохим дополнением к его обширной коллекции населенных земель. Был когда-то царем, верно. Впрочем, нет – я остаюсь им, хотя мое царство и ужалось до размера островка на болоте, а армия – до горстки воинов, уцелевших после последнего столкновения с легионами. А кто ты?
– Квинт Лициний Катон.
Царь кивнул:
– Я знаю, твои соплеменники предпочитают, чтобы их называли последним именем.
– Это принято среди друзей.
– Понимаю. – По лицу Каратака промелькнула легкая улыбка. – Ну что ж, поскольку последнее имя легче всего использовать, можешь пока рассматривать меня как друга.
Катон заподозрил в этих словах какую-то ловушку, а потому промолчал, стараясь, чтобы его лицо осталось бесстрастной маской.
– Ладно, – решил царь, – буду звать тебя Катоном.
– Почему ты послал за мной?
– Потому что мне так было угодно, – властно ответил Каратак, выпрямившись и воззрившись на Катона сверху вниз. Впрочем, он тут же расслабился и улыбнулся. – А что, у вас, римлян, в обычае задавать дерзкие вопросы?
– Нет.
– Вот и я так думаю. Насколько мне известно, ваши императоры вообще не склонны позволять простому люду обращаться к ним напрямую.
– Это так.
– Но мы сейчас не в Риме, Катон. Так что можешь говорить свободно. Я бы сказал, более свободно, чем мог бы среди своих.
Катон склонил голову.
– Я постараюсь.
– Хорошо. Мне было бы интересно узнать, что ты и твои люди делали на болоте. Будь вы вооруженным отрядом легионеров, я бы без раздумий приказал вас перебить. Но вы, с вашим жалким видом и скудным вооружением, по-моему, скоро перемерли бы сами. Итак, сознавайся, римлянин, кто вы такие. Дезертиры? – Он посмотрел на Катона с надеждой.
Центурион покачал головой.
– Нет, мы осужденные. Несправедливо приговоренные.
– За что вас осудили?
– За то, что мы позволили тебе и твоим людям с боем прорваться за реку.
Брови Каратака слегка приподнялись.
– Ты был среди тех бойцов, на другом берегу?
– Да.
– Тогда ты из тех, кто погубил мою армию. Ваши бойцы, защищавшие остров, сражались как демоны. Их и была-то горстка, но как они дрались! Положили сотни моих воинов. Ты был с ними, римлянин?
– Нет, на острове меня не было. Тем подразделением командовал мой друг. Я же находился на дальнем берегу, с главными силами.