Он смотрел, несколько опешив, сейчас даже самый честный артанин не сможет вот так, прямо в глаза сказать: да, я так думал, даже сейчас так думаю. Итания смотрела с вызовом, ждала. Он пробормотал:
– Прости… Да, я знавал здоровяков, что рождались зайцами, и встречал героев в телах слабее стебелька. Но ты… знаешь, о чем говорилось на тайном военном совете?
– Знаю.
Он стиснул кулаки.
– Кто-то поплатится, что выбалтывает все, о чем говорится на военных советах!
Она покачала головой.
– Не спеши. Это же понятно, что проговорились… нарочито.
– Зачем?
– Артанин, все еще не понимаешь… Твои лучшие друзья хотят спасти тебя. Вот и проболтались как бы невзначай, чтобы я…
Он поднял голову, их взгляды встретились. Она не отвела глаз, но щеки чуть-чуть покраснели.
– Чтобы ты, – спросил он, – что?..
– Чтобы я уговорила тебя уехать, – ответила она. – Похоже, они почему-то верят, что если и я присоединюсь к ним… Он прервал:
– Они знают, что только ты можешь заставить меня изменить решение. Но, Итания, как бы тебе ни хотелось избавиться от меня, ничего не получится. Я – остаюсь.
Она грациозно соскользнула со стола, он напрягся, страшась, что она уйдет и мир снова почернеет, однако она лишь придвинулась так близко, что почти касалась его бедром. Он вскинул голову, она смотрела внимательно, в синих глазах промелькнуло страдание.
– А если я, – проговорила она тихо, с трудом выталкивая слова, – тоже… попрошу тебя?
– Лучше этого не делай, – ответил он.
– А если, – продолжила она, – я… уйду с тобой? В Артанию?
Он покачал головой, лицо оставалось как вырезанное из дерева.
– Я же говорил с богом, – напомнил он.
– И что он ответил?
– Ничего. Он только напомнил, что я – артанин. Наверное, ощутил, что уже начинаю ощущать удовольствие от вкусной еды, приятных запахов, мягкой постели, льстивых слов… И потому я…
Он запнулся. Она спросила напряженно:
– Но это правда… самое главное?
– А что главное?
– Говорят, что, если останешься, – сказала она почти резко, – тебя убьют!
В ее глазах метнулась уже неприкрытая тревога. Придон медленно поднялся, теперь Итании пришлось вскинуть голову и смотреть на него снизу вверх. Он нежно обнял ее, она не противилась, не отстранялась, но и не прижималась к его груди.
– Кто убьет меня? – спросил он. – Я бессмертен, Итания. Я даже не знаю, что должно случиться, чтобы я погиб. Благодаря мечу… благодаря тебе.
– Но почему так говорят? Почему тебе предвещают гибель?
Он с самым беспечным видом пожал плечами.
– Волхвы должны говорить туманно. И ссылаться на звезды.
– А что, звезды разве говорят неправду?
Он засмеялся.
– Я заметил, что звезды только подтверждают то, о чем задолго начинают поговаривать в народе. Итания, тцар я или не тцар, но я буду жить… с достоинством. С достоинством – это… это с достоинством, а не выбирая, что выгоднее. Я выбрал огненный путь, когда увидел тебя… и не отвернулся, как того требовал Черево!
Она прижалась к его груди. Он обнял, гладил по голове.
Странно, ссора затихла так, словно ее и не было вовсе, а он держится с нею без прежней подобострастности. Как будто оба сбросили скорлупу с тел и душ, а шелуха слетела сама.
* * *Ральсвик двигался со скоростью грозовой тучи, что вроде бы неторопливо ползет по небу, но по земле, обгоняя ветер, мчится гремящей стеной ливня и града. Последние села и города закончились еще у подножия гор, а дальше, хоть горы пока еще старые, пологие, даже не горы, уже холмы, поросшие лесом, ни сел, ни деревень, ни весей. За неделю встретили только хижины охотников, хозяев удалось захватить, и все, что сумели сказать, умирая на кольях, что они просто беглые, не возжелавшие платить подати, или же скрывающиеся преступники.
За все время, пока поднимались высоко в горы, где Долина Драконов, встретили только одну мало-мальскую крепостицу, да и то была не по пути, ее обнаружили случайно.
Первый приступ был отбит с уроном для артан, они ярились и послали за Ральсвиком. Ральсвик посмотрел, кулаки сами сжались в ярости и бессилии. Небольшая крепость, даже не крепость, а смех один, расположена на неприступной скале, там за стенами едва ли два-три десятка человек. Но единственная дорожка, по которой можно подняться, обстреливается с высоты, вдобавок разрушен единственный мостик через широкую пропасть, а через эту пропасть нужно пройти обязательно. Есть еще тропка, но по ней надо идти шагов сорок, прижимаясь грудью к стене, ибо за спиной бездна, и все это почти под самыми стенами проклятой крепости. Храбрецов можно бить на выбор не только стрелами, но и просто сбивать в пропасть камнями, цветочными горшками.
Ральсвик свирепел, призывал на головы проклятых трусливых куявов гнев всех богов, а Белозерц, старый и мудрый, утешал, говорил пустые и бесполезные слова, что здесь горы, а они степные герои, они не лазают по камням, как эти бараны, им нужен простор…
– Да знаю я все это! – взорвался Ральсвик. – Но что делать? Это же позор, все-таки нашлась крепость, которую не может взять вся артанская армия!
– Ральсвик, у тебя же не вся…
– Но здесь и вся не сможет, – прокричал он в ярости. – Даже катапульты установить негде!.. Отсюда не достать, а ближе не подвезти, там уже та проклятая тропка, как только по ней ходят…
– Остается только осада, – сказал Белозерц. Он развел руками. – А что еще? Мы можем пытаться приблизиться по той тропке, сами срываясь в пропасть, остальных они со смехом будут сбивать, играючи. Даже приведут своих женщин, чтобы те швыряли в нас горшки, чтобы наша гибель была еще и позорной!.. там погибнут все, Ральсвик. А куявы даже не поцарапаются.
Ральсвик шатался от горя, его сотники едва услышали, как он прошептал убитым от горя голосом:
– Разбить лагерь. Возьмем их осадой. Не может быть, чтобы у них сусеки ломились от припасов!
– Это же горцы, – согласился Белозерц. – А они все бедные.
– Разбить лагерь! – повторил Ральсвик уже решительнее.
* * *В крепости заметно обеспокоились, когда артане перекрыли все тропки, по которым куявы могли бы ускользнуть или по которым к ним могли бы подвезти еду или прислать подмогу, это было видно по множеству людей, что наблюдали за артанским лагерем, но никто не начинал приступ, и куявы успокоились, на стене осталось два-три наблюдателя.
Прошел день, другой, третий, Ральсвик каждый день сам всматривался в осажденных, не попытаются ли на каких условиях сдаться, на стене появлялись новые люди, по ночам над крепостью полыхало красное небо, доносился стук молотков, кузницы работают день и ночь, куют мечи, пики, топоры. Пастухов и всю челядь явно заставили взять мечи, это было видно по тому, что овцы перебрались через полуразрушенную стену, начали щипать траву, а потом и вовсе побрели в сторону от крепости.
Белозерц затаив дыхание следил, как две овцы вовсе отделились от стада и зашли довольно далеко, так что стрелами со стен не достать, кликнул трех самых ловких, взобрались на стену, начали подкрадываться, прячась за камнями. Из крепости прибежал мальчонка, с криками начал собирать овец.
– Захватить! – крикнул Белозерц.
Они выскочили, мальчонка с воплем убежал, овцы понеслись за ним. Прыгая, как горные бараны, но двух отбившихся овец Белозерц с его героями перехватили и с торжеством сбросили вниз, к ногам ожидавшего Ральсвика. Воины, довольные свежим мясом, принялись сдирать шкуры, свежевать, разожгли костер. Пошли шуточки, рассказывали друг другу, как Белозерц прикидывался бараном, чтобы поближе подобраться к овцам, как бэкал и стучал копытами, бил рогами о камни, доказывая свою баранность. Белозерц покрикивал, но без злобы, ходил подбоченясь.
Ральсвик ушел было смотреть на крепость, когда сзади застучали торопливые шаги. Белозерц подошел мрачный, обеими руками держал впереди себя овечий желудок.
– Взгляни, – сказал он.
– Что там? Драгоценные камни?
– Хуже, смотри…
Ральсвик брезгливо раздвинул края окровавленной плоти пальцем. В желудке виднелись непереваренные зерна пшеницы. Крупные, отборные.
– У второй тоже, – сказал Белозерц невесело. – Полон желудок…
Ральсвик простонал сквозь зубы.
– Что же получается? Они кормят паршивых овец пшеницей?
– Это значит, – зло сказал Белозерц, – что они заранее приготовились к осаде. Догадывались, мудрые, что захватим всю равнину, а потом придем и сюда. И загодя набили свои подвалы зерном. Так что наш план взять измором…
Ральсвик круто повернулся, Белозерц заспешил за ним в лагерь. Уже ни шуток, ни песен, все мрачные, озлобленные, все поняли, что означают эти зерна в желудках овец. Ральсвик чувствовал на себе сотни пар вопрошающих взглядов.
– Проклятье! – вырвалось у него гневное. – Неужели какое-то жалкое селение остановит нас?
Он повернулся и пошел быстро к крепости. Белозерц и еще трое сотников пошли следом. Ральсвик остановился на расстоянии, чтобы могли услышать, прокричал:
– Мое имя Ральсвик, я тысячник великого Придона!.. Требую признать власть великого Придона, и тогда… тогда мы снимем осаду и пойдем дальше. Вы снова сможете свободно выходить, пасти овец, общаться с другими городами.
Сверху после недолгого молчания крикнули:
– Считаешь нас дураками? Да вы сразу вырежете всех!
Ральсвик вскинул обе руки:
– Призываю всех богов, что ни один из нас не войдет в вашу крепость. И даже не попытается. Вы можете не открывать ворот! Нам нужно только, чтобы вы признали власть великого Придона.
На этот раз там наверху совещались долго, спорили, все это время Ральсвик стоял, едва дыша. За ним мрачно сопели его военачальники, уже поняли замысел и, как догадывался Ральсвик, полностью его поддерживают.
Наконец сверху крикнули:
– Ну ладно, признаем!.. И что еще?
– Ничего, – крикнул Ральсвик с огромным облегчением. Он услышал, как за спиной шумно вздохнули, как будто все несли мешки с камнями, а сейчас наконец-то сбрасывали. – Ничего!.. Вы признали власть Придона!.. теперь мы уходим дальше, мы ведь своего добились. Все! Мы уходим.
Сотники помчались обратно, опередив его на половину дороги к лагерю. Когда он пришел, все уже прыгали от радости, седлали коней, прятали в седельные вьюки походные котлы.
А в оставленной крепости защитники со страхом и надеждой смотрели со стены вслед уходящим артанам. Старейшина с трудом перевел дыхание, снял баранью шапку и вытер ею худое вспотевшее лицо.
– Я не верил, – произнес он надтреснутым голосом, – когда Ратша посоветовал нам эту глупость… Ну, остатки пшеницы скормить овцам и дать им убежать, чтобы артане поймали! И так самим есть нечего, а тут еще такую дурь… Но получилось, получилось, не могу поверить, но все получилось!
– Ратша – великий воин, – сказал другой с почтением. – Он в таких битвах бывал, что много всяких воинских хитростей знает.
Глава 8
Последние жаркие дни уходящего лета, площадь перед дворцом полили водой, удивительный и такой хороший обычай, воздух густой, пряный, с какой бы стороны ни подуло ветром. Если со стороны сада, то нежно и приторно пахнет розами, свежими листьями, если со стороны моря – то солоноватой свежестью.
Народ давно перестал пугаться артан, улицы даже поздними вечерами заполнены куявами. Снова торгуют, спорят, ругаются, сплетничают, перемывают кости соседям. Из окна дворца видно, как через площадь прошли группкой артане: высокие, поджарые, на их обнаженных до поясов телах переливаются жаркие отблески багрового заката. Их лица суровы и надменны, плечи развернуты, а спины прямые. У каждого через могучую грудь идет широкая перевязь со знаменитым артанским топором, из-за которого артан зовут народом Боевых Топоров, у всех на поясах слева висят ножи, которые хороши и в бою, и за столом.
Куявия стара, мелькнула неожиданная мысль. Может быть, стара и Артания, но Артания постоянно молода, как ящерица, что каждый год сбрасывает старую кожу, а Куявия не сбрасывает: вот эта кожа во множестве длинных и кривых улочек, где на каждом шагу лавки, кузницы, оружейные, винные, хлебные, скорняжьи, сапожные, где с трудом пробираются даже пешие, а телеги предпочитают двигаться по новым улицам, которым тоже сотни лет.
В Куябе множество храмов, капищ и простых жертвенников, здесь есть храмы даже чужих богов, не ведомых ни куявам, ни артанам, ни славам: поставили на свои деньги какие-то купцы, а куявы терпимы ко всем, кто их не примучивает к своему языку, привычкам или обычаям. Некоторые храмы даже выше и богаче, чем дворцы беров, но с княжескими даже им не сравняться: это в Артании богам почетное место, а здесь везде люди, везде торгаши, и чем богаче человек, тем богаче у него дом, тем кичливее и заносчивее он сам, тем наглее его челядь и похабнее родня.
Гулко распахнулись двери, Аснерд их всегда отворяет пинком, в зал вошло грохочущее, шумное, пахнуло сухой пылью, железом и свежей кожей. Аснерд еще издали распахнул руки:
– Что-то ты все у окна, аки красна девица!.. Может быть, все же на коня? Да поскачем?
– Куда? – спросил Придон тоскливо.
Аснерд обнял его, пощупал плечи, серые глаза пытливо всмотрелись в исхудавшее лицо.
– Гм… в самом деле, куда? От себя не ускачешь… Да хотя бы вокруг города! Черных башен нет, почему не пронестись, обгоняя ветер?
Придон ответил так же вяло:
– Вокруг города – это все равно на месте. Так не лучше ли вообще не подниматься в седло?
– Становишься куявом, – обвинил Аснерд. – Или как?
– Не знаю, – признался Придон. – Но что-то тревожно мне в этом большом городе. Душат меня эти каменные стены. Думаю, что ты был прав, когда настаивал, чтобы мы ушли из этой страны… Ведь уже доказали ей, что мы лучше!.. А как ты? И что-то я Вяземайта давно не видел…
Аснерд покачал головой, на всегда каменном лице на этот раз проступило осуждение и сочувствие разом. Он посмотрел Придону прямо в глаза.
– Даже не знаю, – произнес он, – хорошо ли, когда на троне тцар-герой…
Придон спросил встревожено:
– Что случилось?
– Ты, поглощенный своими страстями, даже не замечаешь, что творится. Вяземайт уже давно за сотни верст отсюда, в горах. Сразу же после совета и отправился. Не знаю как, но он умеет, когда захочется, шагнуть сразу за десятки верст. Только мне шепнул на прощанье, что у него есть одна хитрая мысль насчет горного народца… Ну, который в подземельях, на поверхность только в дождливые безлунные ночи, им даже свет звезд выжигает глаза, а кожа так прямо пузырится. Вяземайт откопал, что в давние времена куявы, когда пришли в эти земли, с подземным народцем торговали, даже заискивали, а потом, когда укрепились, стали сами добывать руду и ковать все необходимое, так намного дешевле, а куявы ради медной монетки удавятся. Вот Вяземайт и хочет сыграть на старой обиде…
Придон буркнул:
– Если даже осторожные куявы не считаются с этим бессильным народцем, то зачем они Вяземайту?
– Куявы – осторожный народ, – согласился Аснерд. – Они в самом деле все прикинули и сто раз посчитали. Верно, подземники им ничем навредить не могли. Так куявы и жили, росли, укреплялись, расширялись, уже совсем забыв про бессильных подземников, строили города, возводили вокруг городов высокие стены, наконец пригласили в свою страну могучих колдунов, а те построили эти ужасающие всех черные башни…
Он умолк, глаза хитро блистали. Придон спросил с недоумением и недоверием:
– И что же, Вяземайт пробует уговорить их подкопаться под башни? Чтобы завалить?
Аснерд кивнул:
– Хорошо мыслишь. В верном направлении. Правда, башни останутся. И колдуны останутся.
– А в чем же помощь?
– Догадайся, – ответил Аснерд. – Подумай. А то у тебя все мысли только об одном.
Он хлопнул его по плечу, посетовал, что обед затягивается, сообщил, что, ежели чего, он внизу на кухне, и ушел.
* * *От тысячи Ральсвика пришли новости. Высоко в горах располагался Город Драконов, знаменитое на всю Куявию место этих крылатых тварей. Подойти невозможно, там, помимо узенькой тропки над пропастью, которую легко защищать против целого войска, еще и три черные башни колдунов. Сунулись только раз – трети войска как не бывало, колдун смел, будто огненным веником. Хотели возвращаться, но появился из ниоткуда Вяземайт, заставил идти снова. И – чудо! – все колдуны как вымерли, ни один даже не высунулся из башни. Поднялись наверх, порубили всех, Вяземайт что-то сказал непонятное про магическую воду, которую спустили вниз подземные рудокопы, но это все пустяки, а главное, что стремительным рывком удалось быстро захватить весь Город Драконов. Взяли и сожгли высокогорный город смотрителей драконов, перебили всех драконов, старых и малых, разорили их логова. От разбитых яиц ручей разбух и двое суток нес в себе желтую слизь, в которой часто виднелись полупрозрачные тельца неродившихся драконов. Всех уцелевших куявов заставили откалывать глыбы от каменных стен и заваливать ими котлованы. Когда все ямы были засыпаны, всех этих нелюдей, запятнавших свою человеческую честь и достоинство общением с мерзкими порождениями противников Творца, пришлось перерезать и побросать их трупы сверху в назидание тем, кто предаст Творца.
Отныне, сообщал Ральсвик, некому будет приручать драконов, а все секреты их обучения потеряны навеки. Однако выше отыскалась еще одна долина, холодная и негостеприимная, где нашли приют те пастухи драконов, которых не то изгнали, не то они сами ушли по неуживчивости и природной злобности. Руководит ими некий Иггельд, они там основали свою колонию, единственный проход в свою долину перекрыли стеной…
Придон не сразу вспомнил Иггельда, это тот, которого встретили у Антланца, милый и добрый парень, очень простодушный, ни о чем не может ни говорить, ни думать, кроме как о своих драконах. Еще тогда Антланец упомянул, что Иггельд в чем-то рассорился со смотрителями драконов, взял с собой одного детеныша, которого должны были убить как негодного, ушел с ним в дальние пещеры и сумел вырастить из него могучего зверя. Тогда к нему потянулся молодняк, кому осточертела опека старших, они там организовали свой собственный рассадник этой дряни…