– Не от души то будет, – отрезал герцог и поморщился. Чего уж там. Сам не лучше. А Фридрих действительно слишком молод, чтобы понимать опасность пренебрежения верой.
А Бога… Бога есть за что благодарить. Несмотря на войну, на плен, на потери и разорение… У страны рос достойный наследник. И оставалось только молиться, чтобы никакая случайность не помешала ему встать во главе Курляндии.
Глава 7
Лето 1661 года выдалось богатым на события. После того, как между Россией и Швецией был заключен мир, русские обязались постепенно отдавать шведам занятые в Лифляндии замки, в том числе и Кокенгаузен. В это время Ордин-Нащокин, с подчиненными ему армейскими отрядами, находился в Польской Лифляндии. Русские по-прежнему воевали с поляками и литовцами, и военные действия происходили не только на Украине, но и в непосредственной близости от герцогства. Это серьезно нервировало Якоба, и я не очень представлял, как его успокоить.
Вряд ли он просто поверил бы моим уверениям, что все будет хорошо, а знания будущего светить было глупо. И небезопасно. Так что я положился на судьбу. Неожиданное нападение шведов подстегнуло отца пристальнее следить за ситуацией, и теперь информацию о событиях в России и передвижениях русской армии герцог получал главным образом при посредничестве зельбургского обер-гауптмана Таубе, который поддерживал связи с динабургскими воеводами, с помещиками в Шведской и Польской Лифляндии, засылал шпионов, собирал сведения у проезжих и вел другую активную разведывательную деятельность.
В конце лета Якоб одним из первых получил известие о том, что русская армия под командованием князя Ивана Андреевича Хованского потерпела тяжелое поражение от поляков. Разумеется, герцог не мог упустить благоприятный момент и снова завел речь о Динабурге. Очень уж хотелось Якобу заполучить этот город. Только на сей раз предложение отца не относилось к секвестру – он предлагал Динабург у русских откупить. Честно говоря, я сильно сомневался в реальности этой задумки. Насколько я успел узнать характер Алексея Михайловича – он ни за что не согласится[6].
Еще одним событием (гораздо более неожиданным, чем все вышеперечисленные) стала свалившаяся на меня слава. Не думал, что расхожая фраза «проснулся наутро знаменитым» характерна и для XVII века – все-таки тут нет такого быстрого и активного распространения информации, как в XXI веке. Однако оказалось, что я недооценивал современников. А также упорство моего отца. Якоб настолько равнодушно относился ко всем моим творческим начинаниям, не считая их чем-то серьезным, что получить от него поддержку в этой сфере было очень неожиданно.
Дело было в том, что свет увидела сочиненная мною книга. Причем выпущена она была в Кенигсберге, хотя в Митаве была собственная типография во главе с Михаилом Карналом. Но то ли качество Якоба не устроило, то ли он сразу дал моей книге мощный пиар-толчок, однако наглый плагиат Дюма и Жюль Верна стал событием. Необычный стиль написания, неожиданные приключения и отсутствие аллегорий уже показались читателю новым. А уж то, что герои из томных мечтателей превратились в отчаянных авантюристов, и вовсе рвало шаблоны. Ну и упоминавшиеся в романе сокровища, мистические тайны и заговоры тоже сыграли свою роль.
Впрочем, курляндская типография без работы не осталась. Якоб всемерно поощрял собственное производство, а потому загрузил и эти мощности. Там издавались ноты моих музыкальных произведений. Публиковать, прямо скажем, было что – я нагло ограбил Баха, Генделя и Вивальди. А столько еще осталось не охвачено! Шопен, Бетховен, Гайдн… За рамки XVIII века я решил не вылезать, хотя о вальсах Штрауса и Шуберта мечталось. После унылых танцев XVII века это было бы самое то!
Словом, теперь в просвещенной Европе обо мне сложится мнение, как о талантливом молодом человеке. И если сначала я не понял, зачем отцу выпячивать мои таланты, то потом до меня дошло. Якоб прикрывал мои знания и умения в точных науках. Редко какой ученый мог сочетать сразу несколько талантов, поэтому вряд ли кто-нибудь догадается, что помимо музыки и литературных опусов (занятие весьма распространенное среди отпрысков богатых и знатных семейств) я еще и химией интересуюсь, и механикой, и оружием, и много чем еще.
Есть у нас Глаубер в качестве химика? Вот ему и принадлежат идеи по изобретению зеркал и мельхиора. А талантливые ученики над красителями для тканей колдуют. Есть у нас Гюйгенс? Так он и является самым главным механиком. Кто не знает о его увлечении изобретением различных часов? Ну, а то, что у него параллельно разные интересные открытия случаются… Так ведь гений же! И герцог Курляндии – очень мудрый и дальновидный человек, раз пригласил этих гениев и создал им условия для работы. А наследник… А что наследник? Пусть обучается у лучших, интересно же ребенку.
Не могу не признать, что в этой идее был резон. К слишком талантливому правителю с подозрением отнесутся и местные феодалы, и Речь Посполитая. Никому не хочется терять власть. А способов избавиться от наследника придумано множество. Чего стоят иезуиты, которых хватало в любом более-менее крупном городе. Более разветвленную и профессиональную шпионскую сеть сложно было себе представить. Так что тут я с отцом согласен. Проще представить меня как наследника, талантливого лишь в сферах, далеких от управления государством.
Я решил поддержать начинание герцога и окончательно запутать наблюдателей. А для этого неплохо было бы иметь рядом человека, который будет отвлекать на себя часть внимания. Изначально это было просто желание найти себе друга. Несмотря на то что меня окружала целая толпа народа, близких отношений ни с кем не сложилось. А мне хотелось, чтобы рядом был кто-то, кто мог бы меня поддержать, поучаствовать на равных в моих авантюрах или одернуть, если меня куда-нибудь не туда занесет. Мне безумно не хватало дружеских отношений. Я скучал по своему другому детству, где с компанией пацанов бегал на рыбалку, играл в футбол, ну и дрался, не без этого.
Хотелось бы и в этом мире иметь друга. Однако оказалось, что перед титулом герцога окружающие испытывают слишком большой пиетет. Сословные различия были чересчур велики, и почтение к правителю впитывалось с молоком матери. Если бы я был просто дворянином, мне было бы гораздо проще найти себе приятеля. Но для сына герцога это оказалось проблемой. Даже вариант «первый среди равных» не прошел. Дети из семей местных феодалов либо оказывались чрезмерно почтительны (если род был не слишком древним и богатым), либо обладали таким самомнением и гонором, что с ними даже разговаривать было неприятно.
Мировоззрение XXI века очень плохо ложилось на XVII век. Мне казалось странным считать себя выше и лучше окружающих только потому, что я родился в семье герцога. Как я мог разделять мнение, что народ – тупое быдло, если сам в прошлой жизни имел среди предков и казаков, и крепостных крестьян, и простых работяг? Если Союз вполне себе доказал, что для того, чтобы подняться к звездам, совершенно необязательно иметь благородных предков?
Фанатиков, которые ненавидели окружающих за «неправильную» религию или цвет кожи, хватало и в XXI веке. Но в XVII это считалось нормальным. Негров и индейцев не считали за людей, а религиозные войны были обыденным явлением. Довольно редко встречались правители, которые, как мой отец, относились к этой проблеме прагматично. Время диктовало свои правила, и мне приходилось с этим мириться. После нескольких попыток я понял, что найти того, кто будет общаться со мной на равных – малореально. Поэтому решил пойти другим путем и привлечь к своей деятельности младших братьев.
Однако идея оказалась несвоевременной. И ладно Александр, он действительно был слишком мелкий, но и Карла Якоба с Фердинандом матушка от своей юбки не отпустила. Дескать, одному семь лет, другому шесть, рано им еще шляться. А потом разговор повернулся так, что и мне тоже рано, так что я сбежал от нотаций. При всем том, что характер отца отличался прагматичностью и жесткостью, устоять перед женой он не мог. И частенько шел у нее на поводу. А мне не хотелось лишиться недавно обретенной свободы.
Разумеется, от идеи привлечь братьев к полезной деятельности я не отказался. Просто отложил ее подальше. В конце концов, дело было не в том, чтобы получить товарищей по играм и делам, а в том, чтобы воспитать их в нужном русле. Чтобы мальчишки выросли нормальными мужчинами, болеющими за свою семью и свою страну. Не хочется жить в постоянном страхе получить нож в спину от родственника. Власть над Курляндией – не самое престижное, что есть в мире, но и на нее желающих немало найдется.
Вывод был прост – братьев нужно было приучать к себе постепенно. Выделять время на то, чтобы общаться с ними и даже гулять. Пикник, к счастью, матушка нам разрешила. Хоть и под приглядом взрослых. Но по-моему, братьев гораздо больше порадовала возможность избавится от неудобной одежды. Мало того что она была тяжелой, так еще и выглядела как платье! Путалась в ногах и совершенно не предполагала активных движений.
Ну, с проблемой того, что в XVII веке не было детской одежды как таковой, я уже сталкивался. На личном примере. Для ребенка шили уменьшенный вариант взрослого костюма. И об удобстве, разумеется, никто не думал. Ну а мода одевать маленьких мальчиков в длинные платья сохранялась уже несколько веков, и, насколько я знал, будет еще продолжаться. Так вот по-моему, братья полюбили меня сразу только за то, что я позволил им снять тяжелые наряды, натянуть обычные штаны и досыта побегать по дорожкам парка. После активной прогулки, кстати, и аппетит у них улучшился. Смели все, что слуги собрали нам на пикник.
С сестрами тоже было бы неплохо найти общий язык, но я не знал, как к ним подступиться. То, на что у мальчишек закроют глаза, девочкам, что называется, невместно. Дружить с девочками было сложно даже в моем мире – никогда не знаешь, что от них ожидать. А уж в XVII веке это и вовсе было проблемой. Потому как на обычные девичьи выкидоны накладывалось осознание собственного высокого происхождения и местное строгое воспитание.
Самая старшая сестра, Луиза Елизавета, считала себя слишком взрослой для всяких глупостей. Как же, почти невеста. Шарлотта Мария, с которой у меня был всего год разницы, была не от мира сего. Ее привлекали молитвы, чтения священных книг и общение с отцами церкви. Ну а родители поощряли эти увлечения, поскольку прочили ей карьеру аббатисы. Амалия же считалась еще слишком маленькой, как и Фердинанд с Карлом Якобом. Словом, к братьям и сестрам следовало подступаться года через три, не раньше.
Впрочем, долго тосковать мне не дали. У моего отца был единственный рецепт на все случаи жизни – и от хандры, и от тоски – заняться делом. И раз уж я показал себя вполне разумным подростком, то был отправлен в очередное путешествие по стране с инспекцией школ. Якоб, разумеется, не рассчитывал, что я решу какие-то серьезные проблемы, но ему было интересно мое мнение, свежий взгляд на происходящее. Тем более что наследника все равно нужно было натаскивать, чтобы получить в конечном итоге нормального управленца и отдать власть в надежные руки. До сих пор Якоб рассчитывал на учителей, но теперь и сам с удовольствием со мной занимался.
Самому мне, разумеется, были интересны не только школы. Гораздо больше меня привлекали встречи с мастерами, и не важно, какой профессией они владели. Новая прялка (на мой взгляд, гораздо более совершенная, чем «Дженни») постепенно распространялась по Курляндии, и это приносило свои результаты. Совершенствование ткацкого станка, к сожалению, безбожно запаздывало. Гюйгенс, со своей любовью к точным механизмам, увлекался тем или иным решением, периодически перескакивая от станка к часам, а от часов к оружию.
Торопить его или ограничивать я считал бессмысленным. Поскольку сам был творческим человеком и понимал, что ничего путного из-под палки не получится. Творить нужно тогда, когда есть вдохновение. Тогда и результат получится наилучший. А для Гюйгенса интересная работа значила гораздо больше, чем простое зарабатывание денег. Единственное, к чему он был неравнодушен в этом плане – так это к славе. Ученые XVII века еще не слишком умели хранить секреты своих изобретений. Напротив – стремились опубликовать результаты своих изысканий, чтобы снискать известность.
Поскольку я знал, что Гюйгенса будет сманивать Кольбер, соблазняя ученого Парижской Академией наук, то не раз размышлял, чем бы удержать гения. Ладно, Курляндия – это не Франция. Но интересные идеи и разработки тоже чего-то стоят! И потом… Если человеку так хочется быть академиком… Почему самому не организовать нужное учебное заведение? Я, кстати, согласился на инспекцию школ еще и потому, что присматривал базу для высшего учебного заведения. И готов был сам стать одним из первых его студентов. Нечего по заграницам ездить для получения высшего образования.
Мда. Мечты, мечты… Нет, в том, что нужно организовывать собственную академию, я не сомневался. Наверняка отец поддержит эту идею. А вот в том, что на данную авантюру согласится Гюйгенс… Лучше не рассчитывать. Если получится его уговорить – хорошо. А не выйдет – нужно будет искать другие варианты. Ньютона сманить, пока он молодой… Года через три. Он вроде бы только должен поступить в Тринити-колледж Кембриджского университета. А уже к своим 22 годам составит знаменитый список нерешенных проблем в природе и человеческой жизни.
Я еще и поэтому не хотел упускать Гюйгенса – он мог бы послужить для Ньютона приманкой в качестве учителя. А уж возможности для экспериментов и исследований я готов был предоставить Исааку самые широчайшие. Кембриджский университет периодически испытывал финансовые трудности, студентам приходилось несладко. Так что деньги и возможности должны повлиять на положительное решение Ньютона поменять Англию на Курляндию. И тогда университет действительно состоится как достойное учебное заведение.
Радовало, что не придется начинать «с нуля». Якоб был достаточно разумен, чтобы понимать, что стране требуются образованные люди. И программу в школах давали неплохую. С существованием учебных пособий я, правда, промахнулся – несмотря на собственное бумагоделательное производство, печатная продукция была слишком дорога, но уровень знаний меня порадовал. Во многих городах к подбору учителей подходили очень ответственно, и я отметил несколько десятков школяров, которые могли бы продолжить образование в университете. И преподавателей, которые вполне могут стать профессорами.
Больше всего времени в школах отводилось на богословие, но ничего другого от образовательных заведений XVII века и ждать не стоило. Несмотря на то что христианство не только было давно принято, но и претерпело значительные изменения, стойкость в вере у населения была весьма относительной. И если изначально я думал, что все дело в последствиях Реформации – слишком много ересей и церковных учений тогда возникло, то потом понял, что в этом вопросе изначально все было очень непросто.
Я знал, что многие языческие традиции либо существовали параллельно с христианством, либо были адаптированы церковниками соответствующим образом. Однако это были именно отголоски традиций, корни которых были благополучно забыты и утеряны. Даже языческая сущность Масленицы некоторыми учеными отрицалась, присваивая празднику наименование народно-христианского. И мне всегда казалось, что бурный XVII век далек от язычества приблизительно так же, как и XXI-й. Как выяснилось, я ошибался.
Не скажу точно, кто посоветовал мне свернуть к озеру Зебрус, чтобы там отдохнуть, половить рыбу и поохотиться. Кажется, я слышал подобные рекомендации не раз и не два. Ну и почему бы нет? Мы разбили лагерь и отправились исследовать окрестности. И я понятия не имею, как умудрился оказаться в дубовой роще без своих сопровождающих. Еще секунду назад они были рядом, а потом я задумался, отвлекся и… обнаружил, что остался один. И оказался не там, где следует.
Ощущение было довольно жуткое. Лес давил. Огромные дубы в несколько обхватов толщиной казались живыми и очень-очень недоброжелательными. А единственная тропка привела меня к древнему, потемневшему от времени деревянному идолу. Дальше я не смог идти чисто физически. Кажется, в глубине леса таких идолов было еще множество, но меня словно не пускали ветви, украшенные многочисленными ленточками.
Я чувствовал себя словно в трансе, когда вытащил шнурок, стягивавший ворот моей рубахи, и тоже повязал его на ветке. Дышать сразу стало легче. Я отступил на шаг, потом еще на шаг, и так пятился, пока идол не исчез с моих глаз, заслоненный деревьями и зеленью. Конь, к счастью, вел себя смирно, и тоже словно находился под каким-то воздействием.
Давление прекратилось так же резко, как и началось. Нашлась нормальная тропинка, нашлись и мои сопровождающие, словно не заметившие того, что я вообще куда-то исчезал. Однако оказалось, что идол, которого я видел, – далеко не единственный символ язычества в этих местах. Между озером Зебрус и Святым озером располагалась гора Элка, на которой мои ребята нашли нечто типа знаменитого Стоунхенджа. Здесь, на плоской площадке длиной семьсот шагов и шириной около трехсот, стояли большие каменные столбы, составляющие круг.
Поскольку ничего подобного Латвия XXI века не предлагала в качестве туристического объекта, существует вероятность, что это историческое место просто не дожило до того времени, когда его могли бы оценить должным образом. Разумеется, мне захотелось исправить ситуацию и сохранить строение для потомков. И о дубовой роще неплохо было бы позаботиться. А то Якобу только дай наводку – мигом щепки полетят. При всей своей религиозной терпимости, к язычникам он относился резко негативно.
Для меня, как для человека совершенно другой эпохи, это место, прежде всего, представляло определенную историческую ценность. Видимо, дело было в том, что я вообще в вере слаб. Не был особо религиозным в своей прошлой жизни, и в этой не проникся. Если бы не местная обязаловка, вспоминал бы о посещении храмов в лучшем случае по праздникам. А если бы не окружение – даже не подумал бы соблюдать посты и молиться несколько раз в день.