Для меня, как для человека совершенно другой эпохи, это место, прежде всего, представляло определенную историческую ценность. Видимо, дело было в том, что я вообще в вере слаб. Не был особо религиозным в своей прошлой жизни, и в этой не проникся. Если бы не местная обязаловка, вспоминал бы о посещении храмов в лучшем случае по праздникам. А если бы не окружение – даже не подумал бы соблюдать посты и молиться несколько раз в день.
Однако деваться было некуда. Эпоха диктовала свои правила. А со своим уставом, как известно, к посторонним людям лучше не соваться. Несоблюдение принятых в стране церковных традиций может привести к очень нехорошим последствиям. Лжедмитрий тому свидетель. Так что свой интерес к языческим местам нужно было прикрыть чем-нибудь благопристойным. Да хоть блажью наследника! Типа, нравится мне это место, а потому пользоваться им буду я один, так что охотиться и рубить деревья здесь строго воспрещается.
А почему нет? Для XVII века – нормальная традиция. Янтарь, например, находился под жестким контролем. И даже мне для экспериментов было выделено только строго определенное количество. А если бы не опыты, принесшие результаты типа зеркал и мельхиора, мне ценный ресурс вообще бы не доверили. Однако раз лаборатория Глаубера выдавала изобретения, способные принести приличные деньги, Якоб решил рискнуть. К тому же я просил самые мелкие камни, с трещинами и дефектами, не первосортный продукт.
Якоб относился подозрительно и к моим сельскохозяйственным экспериментам. Ну… Я действительно не мог гарантировать, что они закончатся благополучно. Началось все с того, что мне на глаза попалась книга некоего Ланселота де Касто, выпущенная в 1604 году. Сначала меня в принципе удивило, что в XVII веке уже существуют кулинарные книги, а затем я обнаружил там целых четыре (!) рецепта блюд из… картофеля. И мог ли я устоять? Раз в Европе уже есть картофель, который можно употреблять в пищу, значит, этим нужно воспользоваться!
О, сколько я за свою прошлую жизнь высадил и выкопал картошки! Студенческие поездки в колхоз оставили в моей памяти неизгладимые впечатления. Как и ежегодные поездки на дачу, где меня поджидали шесть соток. Казалось бы – никаких сложностей с разведением этой культуры возникнуть не должно. Но увы. Клубни, которые мне удалось достать, были не очень-то похожи на привычный мне вариант. И я не был уверен, что выращиваю именно то, что нужно. Ладно, осенью посмотрим на урожай. И проверим его на свиньях.
Еще одним экспериментом, который, в отличие от картофеля, даже не обещал сработать в ближайшее время, были попытки вывести сахарную свеклу. Перспективы данного направления были весьма мутными – впору было, опередив Наполеона, пообещать несусветную премию тому, кто сможет решить эту проблему. Однако нужно было с чего-то начинать, и я рискнул. Тростниковый сахар стоил слишком дорого, даже если выращивать его в собственных колониях с помощью рабов.
Мне влетела в копеечку покупка нескольких мешков сахара для своей семьи. А ведь я приобретал их еще в Виндаве, так сказать у прямого поставщика. Перекупщики же задирали на данный товар цены до небес, так что я не прогадал. Якоб, правда, все равно поворчал, что без этих трат можно было обойтись. А вот матушка и братья с сестрами обрадовались. Я, кстати, планировал в дальнейшем попытаться приготовить некоторые виды сладостей, для лучшего налаживания контакта с младшими родственниками, но это ближе к осени. Когда появятся яблоки.
Подумывал я и о разведении лошадей, но, во-первых, владельцы элитных пород отнюдь не торопились продавать лучшие экземпляры и плодить конкурентов, а во-вторых, больно уж это было затратным занятием. Единственный арабский скакун, которого мне подарили на день рождения, погоды не делал. В идеале, нужно приобретать табун. Но его мало купить, его еще и содержать нужно! Подаренный мне экземпляр, из-за своего окраса получивший имя Пепел, был тому ярким примером.
Жеребец оказался еще юным, что было вполне логично – я должен был воспитать его «под себя». Ну а для того, чтобы получить достойного боевого товарища, возиться с конем я должен был самостоятельно. И вот тут-то я открыл для себя много нового и интересного. Во-первых, содержать скакуна требовалось в специальном помещении, где зимой нужно поддерживать постоянную комфортную для него температуру. Напоминаю, что на дворе XVII век, и до центрального отопления – как до Китая летом на санках. Во-вторых, корм Пеплу тоже требовался особый. А уж о тщательности ухода я и не говорю.
В Европе многие богачи баловались разведением этих красавцев, однако далеко не каждый мог себе позволить приобрести арабского скакуна. Это, по меркам моего родного мира, если не Bugatti Veyron, то как минимум Maybach 62. Кстати, богатый шляхтич Дворжанский, сделавший мне такой шикарный подарок, тоже занимался разведением арабских скакунов. И щедрость проявил с дальним прицелом – желал присоединиться к нашему зеркальному бизнесу в качестве посредника.
Если правильно с ним поторговаться, обзаведение собственными элитными конюшнями может оказаться не такой уж фантастической перспективой. Почему нет? Чужими-то руками. Дворжанский имеет обширные торговые связи, своих представителей в разных европейских странах и умеет зарабатывать деньги. Поскольку по местным понятиям дворянину самому заниматься торговлей невместно, под его началом трудятся различные управляющие и проверяющие. Так что приличия соблюдены. Но даже самому последнему дятлу понятно, что без единого центра, в котором все это планируется и контролируется, никакой бизнес не стал бы развиваться и приносить прибыль.
А если учесть, что в Речи Посполитой законы принимаются исходя как раз из интересов шляхтичей (а никак не ради государственного блага), понятно, что более благоприятных условий для бизнеса Дворжанскому никто не предложит. И в сторону Курляндии он никогда бы не посмотрел, если бы не возникший неожиданно прибыльный бизнес. Так что нужно ловить момент, пока не поздно. Зеркалам недолго осталось быть эксклюзивным продуктом.
То, что Якоб продал зеркало французскому послу, икнулось самым неожиданным образом. Во Франции зашевелились недовольные, желающие иметь у себя на родине такое же производство. А то куда это годится? Какая-то Курляндия обгоняет. Ну… а я знал, что ждать им осталось не долго. Осенью, после ареста Фуке, его фактическим преемником стал Кольбер, который тут же развернул бурную деятельность. Точных дат я не помнил, но история о том, как он вывез из Мурано четырех мастеров с семьями, произвела в свое время на меня впечатление. Это ж целый детективный роман! Особенно если учесть, что мстительные руки венецианских собратьев по ремеслу дотянулись-таки до предателей, и двое даже умерли от отравления.
Словом, в запасе у меня в лучшем случае было года три. Максимум четыре. Потом зеркальные мануфактуры появятся во Франции, а затем к производству ценного товара присоединятся немецкие и богемские стекольные заводы. Так что сливки осталось снимать недолго. А потому необходимо было заключить наибольшее количество сделок и произвести максимальное количество товара. Я даже на мельхиор столько не упирал, поскольку доставка необходимой для его производства руды с содержанием никеля превратилась в целую эпопею. Первая партия добиралась до Курляндии чуть ли не год. Оставалось только надеяться, что с дальнейшими поставками перебоев не будет.
Получение анилина, которое так меня вдохновило изначально, пока тоже не принесло ожидаемых результатов. Меня не устраивало ни количество производимого продукта, ни полученная линейка цветов – красный и фиолетовый. Якоб, правда, посчитал результат приемлемым, но я не хотел выходить на рынок с таким ограниченным ассортиментом. Чтобы получить больше покупателей, следовало как можно громче о себе заявить. И в идеале хотелось бы предоставить публике самые неожиданные расцветки. Однако дело, которое так хорошо началось, дальше никак не двигалось.
Зато, наконец, заработало изобретение, о котором я и думать забыл. Думается мне, если бы Гюйгенс работал только над ним, не отвлекаясь на посторонние дела, результат мы увидели бы раньше. Но всегда возникало нечто, что было гораздо важнее механизма, воспринимаемого как игрушка. Так что модель, снабженная паровым двигателем, поехала спустя чуть ли не год после того, как я нарисовал чертеж. И восторг она вызвала разве что у моих пацанов да младших братьев. Для остальных это было всего лишь очередной непонятной диковиной.
Разумеется, товар был штучным. И для того, чтобы организовать его массовое производство, требовалось проделать чудовищную работу. В первую очередь – создать станки. Я мог бы сделать лично для себя самобеглый экипаж на паровом двигателе. Но это будет всего лишь статусная игрушка. Мне же хотелось большего. Я мечтал создать хотя бы машину Севери – паровой насос, способный откачивать воду из шахт. И когда я смотрел на маленькую модель, перед моим взором проносились картины в стиле стимпанк. Фантастика, да. Но это не значит, что не стоило искать и пробовать.
Разумеется, товар был штучным. И для того, чтобы организовать его массовое производство, требовалось проделать чудовищную работу. В первую очередь – создать станки. Я мог бы сделать лично для себя самобеглый экипаж на паровом двигателе. Но это будет всего лишь статусная игрушка. Мне же хотелось большего. Я мечтал создать хотя бы машину Севери – паровой насос, способный откачивать воду из шахт. И когда я смотрел на маленькую модель, перед моим взором проносились картины в стиле стимпанк. Фантастика, да. Но это не значит, что не стоило искать и пробовать.
В моем дневнике, который я, как всякий уважающий себя дворянин XVII века, вел довольно подробно и тщательно, было множество только мне понятных сокращений и символов. Когда-то в прошлой жизни, лет примерно в шестнадцать, я встречался с девушкой, которая изучала стенографию. Ну и поневоле запомнил много всякого интересного (хотя больше отвлекал ее, чем помогал готовиться к экзаменам). Оставалось надеяться, что сразу мою писанину не расшифруют, тем более что скрывая часть данных, я пользовался не только стенографией (которую помнил с пятое на десятое). Ну и следил за сохранностью своих записей.
Помимо всего прочего, были в этом дневнике и планы, и воспоминания о тех изобретениях, которые можно было привнести в жизнь. И среди первых пунктов стояла необходимость научиться противостоять оспе и чуме. Но если способы борьбы с первой напастью я представлял хотя бы чисто умозрительно, то напротив второй стоял жирный вопросительный знак. Прежде всего потому, что эта зараза в XXI веке не уносила столько жизней, как в XVII. А нужные антибиотики еще не изобретены. Даже стрептомицин применили где-то в середине XX века. Но я представления не имею, как его получить. Помню, что он, как и пенициллин, связан с грибами. Только не с плесневыми, а с лучистыми. Но на этом всё.
Собственно, я и в своей способности получить пенициллин испытываю серьезные сомнения. Под теми скудными знаниями, которыми я обладаю, нет никакой научной базы – только книжки про попаданцев, где для получения того же пенициллина использовали все подряд, вплоть до плесени со среднеазиатских дынь. Вот и пожалеешь, что занимался финансами, а не наукой. Хотя… быть профессионалом во всех сферах деятельности в принципе невозможно. А мой родной XXI век сыграл с человечеством жестокую шутку – получая приличное образование, мы становимся специалистами узкого профиля. Не учимся мыслить масштабно.
Ну, именно поэтому личности масштаба Паскаля, который одновременно занимался и точными науками, и литературой, практически не появляются. А вот в XVII веке таких уникумов было множество. Люди смотрели на мир иначе, и воспринимали его через синтез нескольких наук. Я учился тому же самому, но получалось пока не очень. Соответствовать веку я мог, только используя чужие наработки и изобретения. И заинтересовать умнейших людей этого времени я сумел потому, что точно знал, что и как им писать, какие идеи обязательно найдут у них отклик.
Однако печальное осознание себя как безнадежного плагиатора не мешало мне продолжать свою деятельность. В конце концов, большинство изобретений были известны мне только в общих чертах, и над ними нужно было долго работать, чтобы довести до ума. И плоды чужого труда я не присваивал – авторские проценты от реализации товара получали и Гюйгенс, и Глаубер. Так что в этом отношении моя совесть спокойна. Теперь осталось отыскать кого-нибудь, кто взвалит на себя тяжкий титул избавителя от оспы. Во время своих поездок я постоянно присматривался к медикам, надеясь найти хоть более-менее компетентного человека.
Надо сказать, что медицина в XVII веке – это жесть. Других слов нет. И не только потому, что среди врачей полно проходимцев. Людям просто не хватает знаний. И это иногда приводит к чудовищным результатам. Вспомнить хотя бы попытки бороться с оспой и итоги вариоляции. За сорок лет она в одном только Лондоне унесла на 25 тысяч жизней больше, чем за столько же лет до введения прививок. Ничего удивительного, если учесть, что вариоляция состояла в прививке оспенного гноя из созревшей пустулы больного натуральной оспой. Такое лекарство само могло послужить (и служило) толчком для эпидемий.
Мои знания по использованию более щадящего варианта прививки тоже были почерпнуты из многочисленных книжек про попаданцев. Коровью оспу не упомянул только ленивый. И даже давались советы пользоваться ей, когда она только начинается, тогда можно получить вирус, от которого болезнь протекает в наиболее легкой форме.
Однако насколько все эти сведения верны – я понятия не имею. Нужны эксперименты и нужны подопытные. Причем желательно проводить изыскания подальше от любопытных глаз. Неизвестно еще, как на подобные фердебобли посмотрит церковь. Все-таки XVII век не такой продвинутый, как восемнадцатый, и идею прививок народ может не понять. Даже сама мысль о том, что нужно специально заразиться оспой, для многих покажется дикой.
В любом случае эксперименты начинать нужно немедленно. Хотя мне даже страшно представить, как я все это объясню отцу. Бежать впереди паровоза, прогрессорствуя изо всех сил, – чревато неприятностями. И я бы не стал слишком уж светиться, если бы дело касалось чего-то не столь важного. Однако оспой периодически болела вся Европа. От нее умирали даже члены королевских семей. А мое нынешнее тело, смею напомнить, никаких прививок не имело.
Нужного медика я нашел недалеко от Каркле. Даже самые точные расчеты по теории вероятности свели бы шанс нашей случайной встречи на дороге к исчезающе малой величине. У медика сломалась карета, а я случайно задержался на одной из бумагоделательных мануфактур, пытаясь понять, как улучшить уже существующее производство. Словом, это был счастливый случай во всей его красе. И если бы я был истово верующим, то поставил бы свечку в храме.
Солидный мужчина, примерно сорока лет, представился как датский ученый Расмус Бартолин. Оказалось, что в Риге у него были дела личного характера, и теперь он возвращался домой. Разумеется, я поинтересовался, чем именно занимается этот ученый. Его фамилия мне абсолютно ни о чем не говорила. И спустя пару минут я понял, что являюсь отсталым варваром. Потому как аж двенадцать его родственников были профессорами в университете Копенгагена. А его отец и старший брат внесли огромный вклад в современную анатомию и медицину.
Словом, от окончательного позора меня спас только возраст. И, конечно же, предложение неограниченных возможностей при работе на благо Курляндии. Ну а вишенкой на торте оказался Гюйгенс. Пока Расмусу чинили карету, мы успели переговорить о том и о сем. А когда я узнал, что человек работает над двойным лучепреломлением, то просто не мог не сказать, что у него есть единомышленник. Причем в лице Гюйгенса, который ставит свои опыты неподалеку. Рукой подать. И будет рад умному собеседнику, разделяющему его научные взгляды.
Разумеется, как и любой другой представитель известной (поколениями известной!) семьи, Расмус мечтал сделать себе имя. Свое собственное. Так что амбициозная задача создать лекарство от оспы нашла горячий отклик в его сердце. А обещание публикаций, нужной лаборатории, хорошей оплаты и постоянных авторских гонораров и вовсе подействовало, как валериана на кота. Расмус жмурился и чуть ли не мурлыкал. Потому как одно дело – просто поставить задачу, и совсем другое – дать наводки на способ ее решения.
Разумеется, я даже не стал делать вид, что это именно я такой умный. Несколько намеков, и на первый фон выступают засекреченные разведчики, которые с риском для жизни добывают нужные сведения. Ну и почему бы эти самые сведения не проверить? Конечно, глухая деревушка будет для Расмуса, привыкшего к огням большого города, тихой и скучной. Но зато все крестьяне здесь принадлежат казне. И Якоб лично подписал решение о том, что разрешает использовать население в качестве подопытных крыс.
Мда. Приверженность меркантилизму – это очень неплохо. Но отношение к людям порой вымораживает. Я, в своей первой жизни начавший получать образование и воспитание еще при Союзе, никогда не смогу привыкнуть к мысли, что человек может быть чьей-то собственностью. С другой стороны, найти добровольцев – это явно провальная идея. Таких героев, как в фильме «Девять дней одного года», здесь днем с огнем не сыщешь. А использовать преступников не захотел сам Якоб. Боялся, что даже при очень хорошей охране есть шанс побега и разглашения результатов экспериментов.
В любом случае отказываться от подарков судьбы не стоит. Я искал медика? Я его нашел. И обеспечил исследованиями на ближайшие несколько лет. Прежде чем делать громкие заявления о том, что найдено лекарство от оспы, следовало провести клинические испытания. И на взрослых, и на детях. Да, это не этично и бесчеловечно. Но принципы гуманизма остались там же, где и мое прежнее тело – в XXI веке. В XVII веке жизнь раба стоит ровно столько, сколько назначит хозяин.