Женщины вздохнули с облегчением.
– Какой мужчина, – сказала Клара Петровна.
– Настоящий полковник, – сказала Людмила Сергеевна.
Андрей Васильевич на своем водительском месте увидел, что сигнальная лампочка погасла, отложил газету и тронул трамвай с места. А Николай Петрович продолжал читать газету на своем пассажирском месте.
Но дверь на каждой новой остановке закрывалась все хуже и хуже. Иван Полупудов, даже прилагая всю свою силу, не мог закрыть ее сразу, хотя обе женщины и говорили каждый раз: «Вот какой настоящий мужчина». Так что Андрей Васильевич успевал, глядя на сигнальную лампочку, сказать в микрофон «Освободите заднюю дверь» и почитать газету, пользуясь свободной минутой.
Но на пятой или седьмой остановке дверь заело уже совсем окончательно. Андрей Васильевич сказал в микрофон:
– Освободите заднюю дверь, себя задерживаете.
Стал читать газету, но газета кончилась, и Андрей Васильевич пошел посмотреть, что там с дверью на задней площадке. Посмотрев, он сказал, что с неисправной дверью трамвай дальше ехать не имеет права, а только в парк. И пусть все выходят.
В это время у Николая Петровича тоже кончилась его газета. Он посмотрел кругом, что делается, и достал из сумки инструмент – фомку, которую носил с собой для нужного дела. Николай Петрович просунул гвоздодерную лапу своего инструмента в паз, по которому ходил направляющий дверной ролик. Немного нажал, и дверь закрылась.
– Какой мужчина, – сказала Клара Петровна.
– Настоящий полковник, – сказала Людмила Сергеевна.
А Иван Полупудов, который на этот раз со всей своей силой не смог ничего и только напрасно тужился, промолчал, но затаил в душе на Николая Петровича.
– Ну что же, если дверь закрывается, вагон имеет право оставаться на маршруте, – сказал Андрей Васильевич и пошел на свое водительское место.
Так ехали, но людям нужно было дальше Николая Петровича, а его остановка была совсем близко.
– Слинять намылился? А кто будет дел о делать? – спросил его Иван Полупудов, когда он собрался выходить.
– Неужели вы нас покидаете? – хором протянули женщины.
Но Николай Петрович, не обращая внимания, шагнул по ступеньке вниз.
– Ты что, нас не уважаешь? – Полупудов положил ему на плечо свою руку и не пустил дальше.
Стоя на нижней ступеньке, Николай Петрович растопырил два пальца, чтобы достать Полупудова японским приемом «макарадзуки».
– А у меня лом в кармане, – сказал Полупудов и, взяв Николая Петровича за плечо, поднял его одной рукой и поставил на верхнюю ступеньку.
– Вот какой мужчина, – сказала Клара Петровна.
– Настоящий полковник, – сказала Людмила Сергеевна.
«Против лома нет приема», – вздохнул про себя Николай Петрович и достал инструмент из сумки.
Андрей Васильевич на своем водительском месте уже готовился что-то сказать в микрофон. Но контрольная лампочка, сигнализирующая о незакрытой двери, погасла.
– Если так, то поехали, – сказал Андрей Васильевич вместо того, что собирался сказать, и тронул вагон с места.
41
…………………………………………………………………………………
P.S. Если, идя по улице, вы вдруг заметили, что на вас нет брюк, – значит, это сон и можно спокойно идти дальше. И вообще можно чувствовать себя свободнее.
42
Когда жена сантехника прочла рассказы, напечатанные под фамилией Осокин, откуда ей было знать, что за фамилией скрывается Носиков? Но каким-то образом знала. А ведь Носикову казалась такой удачной его выдумка: выступить под своим собственным в каком-то смысле именем, но остаться все же неузнанным.
Теперь же словно какой-то неизвестный Икс появился в их отношениях.
И за просьбой «Напиши про меня», не было ли какой-то задней мысли, чего-то такого, о чем жена сантехника знала, а Носиков – нет?
– Зачем это тебе? – спросил Носиков.
– Разве такая девушка, как я, не стоит того, чтобы о ней написали?
– Нет, – стал отказываться Носиков, – нет, я не могу, не умею.
– Для кого-то, значит, умеешь, а для меня – нет?
– Для кого умею? – спросил Носиков, не зная, пустые слова перед ним или намек на неизвестные обстоятельства.
– Я ведь могу и обидеться, – сказала жена сантехника. – Возьму и обижусь.
– Ладно, – сказал Носиков, – только не прямо сейчас.
– Я в случае чего напомню, – пообещала она.
Когда Носиков остался один, он сел за стол, взял белый лист бумаги и написал крупными буквами свою фамилию с заменой букв через шифр, придуманный в детстве – ЛЕТОХЕМ. Носиков глядел и не узнавал себя. Такое слово не смотрелось бы в качестве псевдонима.
А какое имя зулусского вождя дало бы в зашифрованном виде фамилию «Носиков»? Получившееся после обратной замены слово ЗИМАТИР не было похоже на имя вождя, или вообще на чье-нибудь имя. Но привлекало внимание то, что одно из получившихся слов начиналось на ЗИМА, а второе – на ЛЕТО. Могло ли это быть простой случайностью?
P.S. Носиков спрашивал у Жукова, что бы могло это значить: – почему «зима»? почему «лето»? – но ответа не получил. Однако Жуков обещал познакомить Носикова с человеком, который, возможно, знает ответ на вопрос.
P.P.S. Фамилия человека была Сеге, и совпадала с зашифрованным именем зулуссого вождя Мопо.
43
Один младший менеджер на ступеньках своего офиса увидел зеленую бумажку в десять долларов.
Он нагнулся ее поднять, но поскользнулся на банановой шкурке и сломал себе правую руку и левую ногу. Это один его коллега подложил ему такую свинью в виде банановой шкурки, а десять долларов использовал как приманку. По правде говоря, это было не десять долларов, а всего один (десяти было жалко коллеге), но младшему менеджеру показалось, что это именно десять долларов, а может быть, даже двадцать.
Коллегу звали Иван Черноморов (по отчеству – Алексеевич), он строил свои козни, чтобы устранить младшего менеджера и занять его место.
Но младший менеджер продолжал ходить на работу на костылях и в гипсе, а Иван Черноморов только рвал волоски из бороды в напрасной злобе.
Директор заметил усердие младшего менеджера и сделал его старшим менеджером.
А Ивану Черноморову стая собак откусила ухо.
– Это ты про меня такое написал? – спросила жена сантехника.
– Ты же у нас младший менеджер в фирме, – сказал Носиков.
– Какая-то гадость.
– Так полагается, – стал объяснять Носиков, – вначале должны быть неприятности, преодоленные трудности и испытания, а потом счастливый конец. Не бывает счастливого конца без всего этого.
– Все равно гадость. Если это про меня, значит, ты хочешь, чтобы я сломала ногу?
– Не хочу, – сказал Носиков, – но так уж получилось.
– А не мог сделать, чтобы получилось как-нибудь иначе! Все равно ерунду пишешь, так пусть будет ерунда с хорошим смыслом. Кстати, должности старшего менеджера нет у нас в фирме. А Черноморов, кстати, у нас есть, только его зовут не Иван, а Василий.
– Это кажется только, что на бумаге можно написать любое слово, – возразил Носиков. – Даже если это ерунда, как ты говоришь. Потому что дело не в том, ерунда ли это или не ерунда, а та ли это ерунда, которая некоторым образом должна быть?
– И вот это, – жена сантехника ткнула пальцем в листок с напечатанным текстом, – по-твоему, именно та ерунда, которая должна быть? Откушенное зачем-то ухо у бедного Васи. Ты не думал, что это, может быть, живой человек?
– Злодей должен быть наказан.
– По жизни-то он не злодей.
– Не знаю я ничего, – сказал Носиков, не желая ссоры. – Я ведь тебе говорил с самого начала – не могу, не умею. И вообще, я лучше напишу твой портрет. С детства хотел стать художником.
P.S. Некоторое время Носиков следил за событиями: поскользнется ли младший менеджер на ступеньках своего офиса. О переломах не было мыслей, но случай легкого ушиба Носиков счел бы за некоторый знак подтверждения. Но случая не произошло.
P.P.S. А с Василием Черноморовым случай произошел, но информация о случившемся не сразу дошла до Носикова.
44
– Я напишу твой портрет, – сказал Носиков, и стал устраивать жену сантехника на стуле, поворачивая ей голову и по-разному располагая руки и ноги.
Взял бумагу и карандаш и написал:
«Младший менеджер сидит на стуле».
Написал еще несколько строчек, потом дал прочесть написанное.
– Чучело, – сказала жена сантехника.
– Мне всегда нравилось рисовать, – сказал Носиков, – но красками у меня получается хуже, чем у тех, кто в Эрмитаже и Русском музее. А пишу я хорошо, – добавил он.
– Наверное, уж не так хорошо, как Лев Толстой, – сказала жена сантехника.
45
– Что скажешь? – спросил Носиков и, написав что-то на листке бумаги, показал это Жукову.
Жуков прочитал: «В. Осокин».
– И что я должен сказать?
– Не видно, что это я?
Жуков прочитал: «В. Осокин».
– И что я должен сказать?
– Не видно, что это я?
– В каком смысле?
– Те же буквы, только в другом порядке.
– Буквы вижу, после того, как ты сказал. Но почему это должен быть ты? Есть ведь и натуральный Осокин, у которого это – его собственная фамилия. И вообще, Осокиных, по-моему, гораздо больше в природе, чем Носиковых.
– Помнишь, – сказал Носиков, – я написал пару рассказов?
– Помню.
– Я их напечатал в одном журнале под таким псевдонимом.
– Я даже знаю в каком. Слышал, как Петров тебя уговаривал.
– А одна моя знакомая прочитала и сразу решила, что это я.
– Ну, по твоей авторской роже, значит, было видно, когда ты ей показывал.
– Сама с полки взяла.
– И думаешь, что она так вот переставила в уме буковки и решила, что это ты? Ерунда. Если б она увидела что-нибудь вроде «Овсикон» или «Иковонс», то могла бы задуматься, а там и импульс возник бы к расшифровке непонятного слова. А «Осокин» – фамилия как фамилия, подозрений не вызывает. Нормальная маскировочка.
– Тогда как же?
– Кто-нибудь проинформировал.
– А кто мог? – удивился Носиков.
Он подумал о том, что Петров, национальность которого приравнена к кавказской, и жена сантехника могли быть знакомы друг с другом и быть знакомы еще до того, как он, Носиков, стал, не зная того, их общим знакомым.
– Какие-то разговоры за спиной, – сказал Носиков, – по моему ощущению это выглядит словно тайный заговор.
– Не нравится, что раскрылся секрет? – спросил Жуков.
– Не то чтобы совсем так, – осторожно произнес Носиков, – а какое-то ощущение неприкрытости возникает, когда видишь, что люди знают о тебе лишнее. Иногда такое, чего ты и сам не знаешь. Мне так однажды снилось: иду я по мосту через канал Грибоедова, и вдруг вижу – на мне нет брюк. И понимаю, что все кругом видят это уже давно, а я – только сейчас.
– Очень обыкновенный сон, – сказал Жуков.
– И что ты в таких случаях делаешь?
– Если это сон, то иду спокойно дальше.
46
И вот с Василием Черноморовым (по отчеству – Алексеевич) произошел случай, рассказывала жена сантехника.
Он тогда был в командировке в другом городе. В гостиничном номере там стоял складной алюминиевый стол. Черноморов, когда вечером пил чай, уронил ложку и полез под стол поднимать. В это время погас свет. Черноморов в темноте зацепился за что-то ухом (левым), дернулся, и ухо оторвалось (левое).
«У Васи оторвалось ухо», – говорили люди, передавая друг другу новость. При этом по умолчанию как бы предполагалось, что оно оторвалось полностью.
На самом деле ухо (левое) было только надорвано по нижнему краю, хотя кровь текла достаточно сильно.
Черноморову наложили шов, и все зажило, остался только шрам, почти незаметный.
Но некоторые люди из тех, которые не знакомы с Черноморовым лично, так и думают, что он ходит без левого уха.
47
Квартира Носикова была на втором этаже. На второй этаж подняться нетрудно.
– А если бы я жил на четвертом этаже, тебе не лень было бы ко мне подниматься? – спросил он однажды.
– Наверное, не лень, – сказала жена сантехника.
– А если бы на пятом этаже жил, ты бы ко мне приходила?
– Ну, приходила бы.
– А если на девятый этаж без лифта, то как? – спросил Носиков дрогнувшим голосом.
– Что я, глупая – переться на девятый этаж, – ответила жена сантехника.
Так Носиков узнал то, что хотел узнать.
Но что он, собственно, при этом узнал, было непонятно.
P.S. Жена сантехника приходила к Носикову иногда в четверг, иногда в среду, а однажды перестала.
48
Жена сантехника не пришла в четверг, не пришла в среду.
В какой-то из четвергов (хотя могла быть и среда в этот день) пришел ее муж, Николай. Протекающий кран он чинить отказался, но, с другой стороны, заточкой не угрожал, как было однажды.
– Два дня не жрамши, – сказал он Носикову и добавил: – Уехала, сука.
– Почему два дня? – думал Носиков.
Голодный Николай сел за стол на кухне и стал есть ветчину с блюдца. Все еще толстый животом, но переменившийся, бедный. Когда-то гремевший электрической дрелью, а теперь оставленный как ненужное платье на спинке стула.
Носиков смотрел, как он ест, и улыбался почти счастливой улыбкой.
49
– Как ты думаешь, – спросил Носиков у Жукова, выпив пива (а перед тем они пили кофе с пирожными в кондитерской, где напротив Носикова сидел Георгий, а по левую руку – Даша), – этот Георгий, при нашей первой встрече, что он имел в виду, когда говорил о собачке?
– Он, я забыл тебе сказать, тот самый человек по фамилии Сегё, с которым я тебя обещал познакомить.
– Человек, который может объяснить?
– Не уверен насчет «может», но я слышал, как он красиво рассуждал о чем-то подобном.
– А как ты думаешь, я, собственно, хотел тебя спросить, когда он мне сказал «Вы и убили-с» – по поводу того чучела, то есть той собачки, – он ведь что-то имел в виду, то есть он что-то знал, когда это говорил, или это была просто шутка?
Жуков промолчал, но не просто, а словно тоже знал что-то такое, и Носиков продолжал, сменив тему.
– Одна моя знакомая, – начал он, имея в виду жену сантехника, и рассказал про случай с ограбленной квартирой Никанора Петровича. – Три раза квартиру ограбили, а потом еще и ногами побили, совсем как у меня в рассказе, только ограбленного у меня звали не Никанором, а Никитой. Причем эта моя знакомая так об этом рассказывала, как будто считала, что я виноват.
Жуков второй раз промолчал, сделав глоток пива из своего бокала.
– То есть как-то выходит, что и там, и там я оказываюсь виноват неизвестно по какой причине, – уточнил Носиков.
– А рассказы ты написал до того, как его ограбили, или после? – спросил Жуков.
– До того, – уверенно сказал Носиков, – по крайней мере до того ограбления, которое было последним.
– Тогда действительно виноват, – сказал Жуков и засмеялся.
– Что ты смеешься? – обиделся Носиков.
– Вот, жили однажды два поэта и критик. Оба поэта умерли, а критик остался. И так получилось, что еще в молодости, когда ничем таким и не пахло, поэты описали свою будущую смерть – в смысле того, что где, в какое время, при какой погоде. И критик отметил, что первый поэт предсказал обстоятельства своей смерти в каких-то деталях верно, а второй ошибся. Критик из этого сделал вывод, что только первый поэт в полной мере достоин называться поэтом, а относительно второго еще нужно подумать.
– Отсюда следует, что критики живут дольше поэтов, – заметил Носиков.
– Или то, что нам не дано предугадать, как слово наше…
– Ты думаешь? А ведь про собачку я ничего не говорил – не писал никакого слова. Про пингвинов – да – написал когда-то в тетради «Их убили» (но и то не свои слова написал, потому что не мной было сказано), про кабанов написал, про мангустов. А про собачку – ничего. А может, это была не собачка, а чучело мангуста? – Носиков остановился и посмотрел вниз, на темную воду канала (пока разговаривали, они с Жуковым вышли из бара и теперь стояли на мосту через канал Грибоедова).
Жуков ничего не ответил.
50
Младший менеджер сидит на стуле.
На нем (на ней) коричневая футболка с рисунком из красных и синих зигзагов и вишневого цвета юбка длиной чуть ниже колена. Красный зигзаг на футболке идет сверху вниз поперек правой груди, синий зигзаг– поперек левой. Юбка из легкой ткани, снизу белые кружева.
Младший менеджер сидит, подвернув под себя правую ногу. Юбка, сбитая в сторону, закрывает колено левой ноги, а колено правой и часть бедра – открыты. Ступня левой ноги только пальцами касается пола. Нога босая.
Левая рука младшего менеджера лежит на правом колене. Ладонь правой руки – на локте левой. Голова наклонена к левому плечу, а лицо смотрит вправо.
51
Был четверг, хотя могла быть и среда. Носиков лежал на диване и глядел в потолок, а то вставал и ходил по комнате из угла в угол. Отсюда следовало, что он ждал кого-то.
Когда стало ясно, что уже никто не придет, Носиков взял в ящике с инструментами гаечный ключ и подошел к крану. Это был разводной, ко всему пригодный ключ, оставшийся еще от прежнего жильца. Носиков перекрыл воду, отвинтил в кране то, что можно отвинтить, и вынул то, что можно вынуть. Черная круглая штучка была, наверное, та самая прокладка. Носиков подцепил ее ножом, надрезал по краю. Кажется, она была резиновая. В ящике Носиков увидел похожую, чуть больше размером, поправил ее ножом, поставил на место прежней, привинтил все отвинченное. Но кран все равно тек. Как раньше, совсем как раньше.
И почти сразу пришел Николай. В дверь позвонили, Носиков открыл, это был он.
– Маринка моя у тебя? – спросил хмуро.
– Нет, – сказал Носиков.
Николай не поверил и прошел по квартире, открывая двери и всюду заглядывая. Носиков следовал за ним, с опаской думая о заточке, которую тот может вынуть из кармана. Еще он думал, что с женой сантехника что-то случилось, но спросить не решался.