– Звонили уже дети и внуки, и соседи из «Дипломата» тоже звонили, и возмущенно вопили: «Это издевательство! Это кощунство!» и другие слова покрепче. Я им отвечал: «Извините. Это ошибка нашего нового неопытного сотрудника. Мы ее исправим. В следующем номере будет разьяснение».
Софа повернулась к Изе:
– Мамма миа! Что ты наделал? В Советском Союзе тебя бы выгнали с работы и из партии.
– Я не был ни партийцем, ни комсомольцем, ни пионером. Вы мне дали текст с подколотой пикчерс. Я их что, читаю? При этом сайз этой пикчерс был такой маленький, что я боялся, что умерший не будет похож на живого. Но он оказался похож, только не на того человека. А куда вы смотрели?
– Да! Куда ты смотрел, амиго? – это уже ко мне.
– А я вычитывал верстку без иллюстраций.
– Надо дать опровержение. Деньги уже взяли, амиго. Сейчас же напиши и отдай Миле. Пусть всунет в новую верстку.
– А что писать?
– Так и пиши. Ун минуто… Некролог о смерти М. М. Ройзман, напечатанный в восьмом номере нашей газеты, считать недействительным.
– Чушь какая-то. Выходит, что дорогая Муся ожила.
– Си. Тут что-то не так. Значит нужно написать: «Помещенный над некрологом М. М. Ройзман портрет мужчины с бородой не является ее портретом». Совсем ерунда. А что, если так, амигос: «В некрологе М. М. Ройзман в восьмом номере нашей газеты была допущена ошибка. Приведенный на портрете мужчина не имеет к ней никакого отношения». Это уже звучит совсем как какая-то сплетня. А что это за мужчина вообще? Может быть он имеет к ней прямое отношение. Может быть кто-то перепутал и дал портрет ее мужа или бойфренда?
Кто-нибудь знает, кто это такой, и как он сюда попал? Кто брал этот некролог? Это опять майкловы майсы, чтоб ему провалиться! А может быть не акцентировать на нем внимание? Написать, скажем так: «В некрологе М. М. Ройзман случайно приведен портрет другого пола с бородой».
– Какой это еще пол с бородой? – не выдержал я.
– Да сами придумайте наконец-то. Почему все я?
В итоге мы написали:
В некрологе М. М. Ройзман, опубликованном в восьмом номере нашей газеты, случайно вместо почившей приведен портрет незнакомого мужчины. Приносим свои извинения родственникам.
Редакция.Как мне потом сообщили, родственники и соседи по апартменту «Дипломат» все равно остались недовольны:
– Почему незнакомого? Очень даже знакомого! Это же Моня из квартиры 12в, у которого месяц назад был юбилей. Вместо Мани похоронили Моню. Ничего себе свободная пресса в нашей коммьюнити!
Для нашей газеты это было начало конца. Нам боялись давать не только некрологи, но и юбилейные поздравления, которые были, в основном, большими и со стихами (очевидно Псевдобайрона или его коллег по дому Советской армии, как например):
Переспорить автора этих стихов, доказывая ему, что «навсегда» исключает «долгие года», было невозможно. Но тем не менее эти панегирики были хорошим подспорьем нашего хиреющего издания.
Через месяц Майкл сообщил нам, что «в связи с матегиальными тгудностями мы будем сокгащаться до одного газа в две недели», а еще через месяц газета закрылась. Я вернулся к старой работе восковщика в ювелирном бизнесе.
СНОВА ЗА БЕНЧЕМ
Бенчем (bench) назывался верстак за которым работали ювелиры и восковщики. Работа восковщиков заключалась в вырезывании из специального воска моделей ювелирных изделий. Она была иногда интересной, но, в общем, весьма однообразной. Особенно малопривлекательной и напряженной она была перед Рождеством, когда заказывалась масса namerings, namependants и nameearrings (именных колец, кулонов и серег). Заказчики не отличались большим разнообразием воображения, и все как один стремились либо увековечить собственное имя в золоте, либо преподнести подарок, увековечивающий имя их близких в драгоценных материалах. Это было в какой-то мере удобно. – Забыл имя непритязательной случайной приятельницы, заглянул ей в ухо, и нет проблем. Я сидел по много часов в органайзере с мощными линзами, поскольку работа была хоть и скульптурной, но уж очень мелкой, поистине ювелирной. Моими постоянными инструментами были ювелирный нож, бормашина с набором сверл, паяльник и ригель, нехитрый инструмент, определяющий размер колец. Особенно кропотливым было выполнение малых namerings. Для того чтобы изготовление такого колечка было выгодным по расходу золота, вес модели должен был быть не больше 0,1 грамма, т. е. оно было тонюсеньким-тонюсеньким. И в то же время оно должно было иметь приличный вид.
В тот же вечер я созвонился с Борисом и на следующий день отправился в его мастерскую резать и паять воск. Она располагалась, как и подавляющее большинство ювелирных мастерских и магазинов в Downtown (в центре города), на улице Sansom, между Седьмой и Восьмой стреет. Эта золотая улица всегда имела жизнерадостный вид – яркие витрины магазинов сияли камнями, ювелирными изделиями и всякими удивительными часами. Браслеты и ожерелья висели на белых и черных пенопластовых и гипсовых манекенах. Посетителей в будние дни было немного, по улице шныряли приказчики из магазинов. Полиция проявляла к этому кварталу особое внимание – там всегда дежурило два полисмена, прогуливающихся вдоль Sаnsom, подозрительно рассматривающих праздношатающихся. Периодически они гоняли водителей, желающих пристроиться в неположенном месте.
Я доехал до терминала на улице Франкфурт, бросил машину в переулке и пошел к метро. Я не любил ездить в центр на машине по 95-й дороге. Продолжительность поездки была такой же, как и на метро, но сидя за рулем не почитаешь и не попишешь, не посмотришь по сторонам, а в метро – пожалуйста (эта линия – наземная). Кроме того, в центре было плохо с парковкой и жалко было пятнадцати долларов. Напротив входа в терминал стояла длиннющая очередь, яркая, многоликая, болтливая и очень разнообразная. Она тянулась целый квартал по Франкфурт и заворачивала в переулок. В очереди слышны были клокочущие скороговорки испаноязычных, громкая речь афроамериканцев, птичьи рулады азиатов. Русских евреев, ведущих себя более скромно, можно было сразу определить по советским кепкам и пиджакам вместо принятых здесь курток. Это была очередь за пособием по вэлферу, тогда еще не было велферных дебет-карт.
Я прошел в метро, доехал до Восьмой стрит и вышел через огромный супермаркет «Геллери» на Маркет стрит. На многострадальном углу Маркет и Восьмой шла очередная стройка – мощные экскаваторы копали котлован. Еще при мне здесь стоял симпатичный многоэтажный жилой дом в стиле модерн начала ХХ века. Его снесли. Новый хозяин участка не стал долго думать на архитектурные темы, заасфальтировал участок и сделал открытый паркинг. Это было выгоднее – место было бойкое, и с первого же дня деньги потекли к нему широким ручьем. Так и стояло здесь чистое поле, заставленное машинами и обрамленное корявыми боковыми слепыми безоконными фасадами примыкавших к паркингу жилых домов. Зрелище в центре города, скажем прямо, малоприятное. Теперь новый мэр решил устроить здесь Диснейлэнд. Ему хотелось, чтобы все привлекательные сооружения города находились рядом с Сити Холлом, и он бы мог наблюдать за ними из окна своего кабинета (стадион, Диснейлэнд, тюрьма, прокуратура и т. д.). С архитекторами и градостроителями он не советовался принципиально. Забегая вперед скажу, что все-таки нашлось пару толковых людей, объяснивших ему всю абсурдность этой затеи, и котлован стали лихорадочно засыпать.
В остальном здесь ничего не поменялось. На моем пути стояли все в тех же точках три хомлеса. Просить милостыню напрямую не разрешалось и они бренчали бумажными стаканчиками с мелочью и гнусавили «ченьдж, ченьдж, ченьдж…», в закутке у паркинга двое ханыг, сидя на парапете, пили что-то из бутылки, тщательно завернутой в оберточную бумагу. В мастерской встретили меня приветливо, Борис загрузил работой, я напялил бинокулярные линзы, отрезал один сантиметр восковой трубки для очередного кольца, прошелся внутри широким бором и начал вымерять на ригеле нужный размер.
В это время вбежал крайне возбужденный хозяин одного из магазинов со срочными заказом. Чувствовалось, что он заполучил солидного заказчика. Все взаимоотношения были построены на честном слове. Хозяин магазина всучил Борису конвертик с картинкой изделия, вырезанной из рекламного буклета фирмы Cartier. Он подсовывал клиентам каталоги солидных фирм и гарантировал, что изготовит кольцо или кулон не хуже. Клиентов это привлекало, так как покупка этого изделия непосредственно в фирме стоила во много раз дороже. В конвертике были драгоценные и полудрагоценные камни, необходимые для изготовления пронг. Он быстро объяснил Борису, что он хочет, и начал длительный азиатский торг по срокам изготовления.
– Этот нэклас нужно сделать на пятницу.
– Этот нэклас нужно сделать на пятницу.
– Так пятница же послезавтра.
– Ты пойми, – кипятился он, – я еле уговорил кастомершу. Она хотела получить его завтра. Я уже зачарджал с нее депозит (взял аванс), а это такая дама, что она может сразу сунуть заказ еще кому-нибудь.
– Так мне же нужно его откестать (отлить) и заполировать. А я сегодня не ставлю печь.
– Так поставь. Я тебе принес еще пару нэймрингов.
– Так я же еще их не резал.
– Так порежь! У меня и так не хватает времени, мне нужно будет еще дать сэтеру, заправить камни – я уже договорился с Алексом.
– Но это же невыносимые сроки!
– В общем, договорились (разговор слепого с глухим).
Посетитель убежал в страшном возбуждении (хозяева ювелирных магазинов всегда возбуждались, когда появлялся реальный заказчик). Борис спокойно бросил конвертик в общий бокс для заказов и сказал:
– В воскресенье будет время, я посмотрю, что они там накуролесили.
– Так он же просил на пятницу, – вмешался я.
– Увидишь, он скоропостижно исчез и раньше следующего вторника или среды не появится. Это он всегда торгуется на всякий случай.
Борис был опытный психолог. В общем, потекла обычная трудовая жизнь. Вслед за нервным ювелиром появился спокойный и улыбающийся китаец Ли Чанг. У него, очевидно, не было причин особенно нервничать. Он был владельцем всего этого четырехэтажного здания, в котором разместились всякие ювелирные мастерские, и просторного ювелирного магазина на первом этаже. Бизнес у него процветал, за хорошими камнями он специально летал в Голландию, где отлично делали огранку. Борис арендовал у него помещение. Недавно Ли Чанг сделал в своем магазине ремонт. Материалы завозили со двора и тихонько разгружали, поставив «на шухере» несколько китайцев. Ни одного рабочего мы ни разу не видели, да и почти не слышали. По-английски они не говорили. Это были нелегалы и, естественно, не члены профсоюза. Работа их стоила раз в пять дешевле чем у профессионалов. Ли Чанг боялся неприятностей и демонстраций, которые устраивали профсоюзные деятели у входов в офисы, где работали непрофессиональные строители. Демонстранты надолго отпугивали клиентов от дверей магазинов.
В свое время его очаровали интерьеры казино в Лас-Вегасе, и он решил, что сделает не хуже. Зал оказался забит разнообразными орнаментами, китайскими иероглифами, вазами, искусственными цветами яркой расцветки и лихой рыночной живописью, а на сводчатом потолке парили нарисованные облака и птицы. И вот в этих облаках, как ангел – посланник божий, парил сам хозяин – его кабинет сделали между этажами. В его магазине работали только родственники. Но он никому не доверял, а родственникам тем более, и поэтому сделал свой кабинетик со стеклянными стенками и с входом с промежуточной площадки лестницы. Этот кабинетик располагался под потолком, и он мог следить за всем, что происходит в магазине.
Ли Чанг принес Борису очередной заказ и тут же стал излагать все ужасы своей эмиграции, как он бежал из Тайваня, как они с женой почему-то пробирались часами по пояс в ледяной воде, спасаясь от пограничников. При этом они не смогли ничего взять с собой. У них ничего не было. Только у супруги был один камешек в интимном месте. В каком именно – мы не стали уточнять. И вообще, сочувствие мы выражали весьма условно, так как это на моем счету был уже третий вариант биографии, но говорят, что их было значительно больше. Было и бегство из Сингапура в трюме парохода, было и бегство из плена без уточнения, какого плена и в какой войне. В общем, это был человек, обладавший богатой фантазией. Оканчивались все эти воспоминания хэппи-эндом.
– И вот благодяря непосильному труду я за пять лет стал владельцем этого здания и этого магазина. Как вам это нравится?
Нам это очень понравилось, мы его поздравляли и жали руку. Звучало это отрадно, но малореально. Тем более, что было непонятно, какой непосильный труд можно использовать в таком ювелирном бизнесе как у него – сидеть целый день в магазине, чесаться и ждать клиентов – и при этом заработать на этом непосильном труде миллионы. На ум приходили другие варианты его биографии, больше связанные с всесильными китайскими триадами и отмыванием юаней, цзяо и, естественно, зеленых. Хоть у него и не было явных признаков причастности к этим, таким организованным и сплоченным китайским организациям – он не имел татуировок в виде черепов, драконов и кобр, но тем не менее мы понимали, что так просто миллионы бедным китайским беженцам, приехавшим нищими, несчастными и мокрыми от длительного сидения в воде, в Америке не выдают.
Кроме того, мы ему сообщили, что нам нравятся его успехи, но нам очень не нравится то, что он ночью заложил дверь из нашей мастерской на лестницу в здании, и мы теперь должны бегать в туалет по пустячному делу, выскакивая на улицу и входя в его владения через другую дверь. Да и дверь там не всегда открыта. Он записал нам код своего парадного подьезда, а от обсуждения этого вопроса уклонился, заявив, что ему некогда с нами беседовать.
На прощание я дал ему буклет с моими картинами. Он задержался и внимательно их рассмотрел. А потом отметил несколько, относящихся исключительно к еврейской тематике: «Шафар», «Массада», «Менора-семья». Я был удивлен таким выбором и поинтересовался уж не принял ли он иудаизм. На это он ответил, что как был буддист, так им и остался, но к тому же он еще и католик. Сочетание необычное. Это была дань американским приоритетам – в то время еще не начался отхожий, очень выгодный промысел, построенный на том, что большинство католических ксендзов с помощью еврейских адвокатов обвинялись в педофилии. У азиатов всякое сочетание может быть – в Японии, например, одни и те же солидные люди исповедуют одновременно и буддизм и синтоизм. После этого он показал пальцем на «Шофар», где был изображен молодой еврей, трубящий в шофар на фоне Стены Плача, и спросил:
– А сколько будет стоить этот индеец, играющий на трубе?
– Пятнадцать сотен (до двух тысяч долларов американцы оперируют сотнями).
– А сколько часов вы этого индейца рисовали?
– Часов десять.
– Сто пятьдесят долларов в час? Неплохо. Зачем же вы сидите тут согнувшись над этим бенчем, или картины у вас не всегда так хорошо получаются?
– Да, хорошо получаются довольно редко, да и с индейцами в Филадельфии сейчас перебои.
Он ушел от нас в полном недоумении.
После его ухода я устроил себе перерыв на ланч и вышел на улицу Сэнсом. Ярко светило солнце. Когда я зашел в мастерскую, я увидел очередного посетителя Это был Джейкоб, молодой человек, державший вместе с отцом ювелирный магазинчик в Нью-Джерси. Джейкоб, а попросту Юра, приехал из Одессы. Какие могут быть увлечения у молодого одессита, получившего свое воспитание в недрах «нашей матери Молдаванки»? Естественно, – коллекционирование огнестрельного оружия. На эту тему, как всегда, он и вел беседу.
– Садись, Алекс, послушай, – заявил он как хозяин. – Тебе это тоже не завредит. Хоть ты, говорят, и профессор. Но в советских каледжах за эти вещи никто не беседует.
Я рассказываю Борису за мою коллекцию, чтобы, дай Б-г, мне никогда не приходилось ее применять в нашем бизнесе, а только развлекаться в тире. Аминь! Мне сдается, что наша профессия стоит по риску на третьем месте после полицейских и журналистов, а может даже на втором. Вы же знаете, что Моню с Джермантауна две недели назад шлепнули прямо на паркинге. При этом на него кто-то явно навел, так как при нем был саквояж с сэмплами с его шапа. Так вот, эта моя коллекция на прошлой неделе пополнилась сногсшибательным парчезом. Мне удалось приобрести по ризонэбл прайсу браунинг девятимиллиметрового калибра модификации 71-го года. Это потрясающая машина. Для вас, не тянущих в истории, могу сообщить, что с шата из этой игрушки началась первая мировая война. Именно из нее прикончили знаменитого старикашку Эрцгерцога Фердинанда. Конечно, не из этой модели, а из предыдущей, но это не принципиально. Вот вам, пожалуйста, мизерная Бельгия, маленький Бенилюкс. О них только и вспоминают, когда толкуют за драги да за проституток. А такую штуку соорудили!
Но, конечно, я больше всего уважаю германские огнестрелы. Я имею и вальтер и парабелум. Кстати, темнота, вы знаете, откуда явилось название парабелум? Есть такая латинская поговорка, дай Б-г память, чтобы не переврать. Си вис пасем, пара белум. Хочешь мира – готовься к войне. Да и откуда вам знать латынь, вы и по-английски тянете с большой напругой.
– А где же твой патриотизм? Почему ты пренебрегаешь американским оружием?
– Ну что ты! Я с большим уважением. Моя коллекция началась с элементарного кольта.
– А как ты относишься к советскому оружию?
– Ну что тебе сказать? Макаров мне не очень смотрится по дизайну. А ТТ был у меня в Одессе. У нас на Молдаванке у многих чуваков были заныканы стволы. Правда, на моем был сточен боек, да и затвор заедало, но если его вынимаешь, любой дрейфит. К сожалению, перед отьездом пришлось его толкнуть почти задаром. Ой, я тут с вами точу лясы, а у меня миллион дел.