— Ноги распятия… — произносит Габо свистящим шепотом. — Едва лишь старик качнулся вперед, как статуэтка поджала ноги! На глазах у всей площади! Представляешь?! Распятие просто наотрез отказывалось участвовать в спектакле, задуманном коварным доном Хаманом! Это чудо повторилось несколько раз подряд, и все жители Толедо видели его своими глазами!
— Как это понимать? — спросил озадаченный король. Но дон Хаман испуганно молчал. Каждый предатель обязательно предчувствует свой конец, кожей чует наступающую развязку. Тогда главный старейшина выступил вперед и, поклонившись королю, сказал, что поведение распятия является лучшим доказательством того, что толедским евреям не в чем каяться. Они невиновны, как были невиновны все злодейски убитые и изнасилованные за время последнего погрома. Последнего, и всех предыдущих, и, не дай Бог, последующих…
Но тут дон Хаман пришел в себя.
— Глупости! — завопил он. — Конечно же, вы виновны, исчадия ада, мучители Господа нашего…
— Погоди-ка, дон Хаман, — прервал его король. — Почему бы тебе самому не поцеловать святое распятие? Невинному нечего страшиться перед лицом Всевышнего. Целуй!
Весь дрожа, злодей приблизился к распятию. К его неописуемой радости, ноги статуэтки дрогнули в точности, как и до этого. Вот поползла вверх одна нога… он ждал, когда за ней последует и вторая… но нет — вторая оставалась на месте! «Целуй!» — закричал король грозно. Дон Хаман прикоснулся губами к отравленной ноге распятого и упал замертво.
— Здорово… — зачарованно шепчет Энджи. — Неужели это все правда?
— Конечно, любимая. Чистая правда. Кстати, распятие так с того времени и осталось с одной поджатой ногой. Посмотреть на это чудо стекались люди со всей Испании.
— Габо, а как же… ты сказал, что во время погрома поубивали всех, кто был в доме Каганов. Как же твой род продолжился?
— Чудом, Энджи… Один из сыновей Авишая как раз уехал в Андалусию за вином. Он вернулся в Толедо, когда все уже кончилось. Он остался один из всей семьи.
— Как и ты, Габо…
— Как и я, Энджи…
— Я рожу тебе много детей, много-много… я сделаю все, как надо… твой род продолжится, Габо.
— Конечно, Энджи…
— Иди ко мне, поцелуй меня… прижми… вот так… вот так…
* * *Это было как большой прыжок. Берл оттолкнулся посильнее и, перебирая ногами, полетел над землей — не очень высоко, может быть, в метре, не выше. Полет был плавный, как при замедленной съемке. Поэтому, добравшись таким образом до густой, аккуратно подстриженной живой изгороди, Берл не врезался в нее, как следовало бы ожидать, но повис все в том же метре над землей, крепко ухватившись за тонкие веточки.
— Ну?.. Что ты висишь? — сказал снизу Яшка. — Давай, лети дальше.
Берл оттолкнулся обеими руками и полетел дальше. Он уже понимал, что это не просто длинный прыжок, а полет. Он также знал, что спит. До этого Берл никогда не летал во сне — никогда в жизни! — и теперь его переполняли новые необычайные ощущения. Сначала он двигался на очень небольшой высоте, перелетая от куста к кусту, от стенки к дереву… Это было так необычно, что он просто не знал, что обо всем этом думать.
Прежде всего, никогда уже больше он не будет чувствовать себя неполноценным идиотом, недоуменно пожимая плечами в ответ на вопрос: «Неужели ты никогда не летал во сне?» Теперь он с полным на то основанием может говорить: «Конечно, летал, естественно — как и все.» Но с другой стороны, неожиданный подарок слегка разочаровывал. Все-таки больно уж это напоминало обычные прыжки в длину, а не настоящий полет. Он-то представлял себе нечто орлиное, а тут — какие-то убогие перескоки с ветки на ветку, как птенец, — ей-богу… несолидно.
— Так ты ведь и есть пока что птенец, дурик, — рассмеялся Яшка. — Работай, работай, не ленись!
И в самом деле, с каждым разом прыжки получались все длиннее, все выше… длиннее и выше… и вот он уже летит по-настоящему, не так, как раньше — будто стоя и нелепо перебирая бесполезными ногами, а красиво, уверенно, на манер небесного ныряльщика, грудью ложась на упругую подушку ветра и меняя направление легкими движениями рук. Он вдруг ощутил счастье и одновременно острую тоску, оттого что это чудо скоро закончится и неизвестно, когда вернется и даже — вернется ли вообще? Эта тоска была настолько сильной, что Берл заплакал и открыл глаза. Сон кончился, оставив после себя необыкновенную легкость и мокрое от слез лицо.
Берл еще полежал какое-то время, баюкая в себе остатки необыкновенного сна и по возможности грубо отпихивая явь, чтобы отстала ко всем чертям. Но явь настойчиво требовала внимания, перла в глаза отдаленно знакомым потолком из беленой вагонки, насвистывала сквозняком по мокрой щеке, ныла в раненой ноге, лезла в нос дразнящим запахом чего-то жареного, съедобного. Последнее особенно раздражало. Он вдруг ощутил страшный голод. Такой голод обычно именуют «зверским» или «нечеловеческим», потому что предполагается, будто с человеком подобного происходить просто не может, не должно. Что, конечно же, совершенно неправильно.
Он приподнялся на локте, чтобы осмотреться, уткнулся глазами в ее черные зрачки с тонким зеленым ободком и тут же все вспомнил. Вспомнил свой безнадежный побег, погоню по шоссе, вспомнил гибель гольфа и полубессознательные скитания по дворам и огородам чужого, враждебного городка. Вспомнил ржавый магнум в руке, и черные зрачки напротив, и пощечины, которыми она пыталась привести его в чувство там, в саду. Вспомнил, как, собрав совсем уже последние силы, он помогал ей втащить свое собственное неподъемное тело на высокое крыльцо, как упал здесь, в горнице, потому что больше уже точно не мог, как ухитрился, несмотря на это, подняться еще один раз — и тогда уже упал снова, окончательно и бесповоротно. Или все-таки поворотно?.. Лежал он, вроде бы именно там, где свалился, на полу, но судя по тому, что внизу была подстелена теплая перина, хозяйке пришлось-таки его поворочать.
И вот теперь она сидела у стола и молча смотрела на него, уперев подбородок в сплетенные кисти рук.
— Добрый день, — сказал Берл, чтобы что-то сказать. Женщина молчала. С чего это он давеча решил, что она старуха? Наверное, из-за того бесформенного лыжного костюма и глухо замотанного платка… Да и темно было тогда. А сейчас сквозь раскрытые ставни в горницу лился яркий полуденный свет. Берл посмотрел на стенные часы. Одиннадцать с небольшим. Она подобрала его на рассвете.
— Неужели я проспал шесть с лишним часов?
Женщина усмехнулась:
— Тридцать с лишним. Вы были без сознания более суток.
Берл рывком сел на своей постели. Только сейчас он обратил внимание на то, что плечо у него было аккуратно забинтовано. Для этого ей пришлось отрезать рукав абу-ахмадовой гимнастерки. Подожди, подожди… а как же рана на бедре? Он сунул руку под одеяло и тут же нащупал повязку. Штанов на нем не было. Вот тебе на…
— Штаны я вам дам другие, — сказала она, не меняя позы. — Те были все в крови. Я их сожгла. И вообще пора вставать. Могут прийти.
— Кто? — Берл оглянулся, думая, где же может быть пистолет? Последний раз он помнил его у себя за поясом. Но теперь не было ни пояса, ни штанов.
— Под подушкой ваш пистолет, — сказала хозяйка, вставая из-за стола и подходя к нему. — Я подумала, что так вам будет уютнее. Шпионы в кино всегда кладут пистолет под подушку.
Она присела рядом и взялась за край одеяла:
— Давайте я посмотрю ваши царапины.
— Не надо, спасибо, — неловко отказался Берл. — Уже не болит…
— Прекратите блажить! — сердито прикрикнула женщина, сдергивая одеяло. — Я, к вашему сведению, дипломированная медсестра…
Она размотала бинт и обработала рану — ловко и точно, как будто занималась этим ежедневно.
Берл смотрел на нее со все возрастающим удивлением. Удивлялся он прежде всего своей вчерашней… нет, позавчерашней… или когда это было?.. ну в общем, неважно… — своей прошлой ошибке: как можно было настолько промахнуться в оценке ее возраста? Сейчас на вид ей казалось лет двадцать пять — двадцать семь, не больше. Неужели только из-за одежды? Она действительно переоделась: ничего особенного, никаких вечерних платьев с глубокими декольте и бриллиантовых колье… но и обычной длинной клетчатой юбки, безрукавки в тон и белой вышитой блузы вполне хватило для того, чтобы изменить ее облик почти до неузнаваемости. Хотя, конечно, нет, дело не только в одежде: длинные черные пряди волос, прежде скрытые наглухо повязанным платком, теперь свободно лежали на плечах и на спине.
— Ну что вы так на меня уставились? — проговорила она, закончив с бедром и переходя к раненому плечу. — Вспоминаете тот мой затрапезный вид?.. Не удивляйтесь: я сижу здесь одна, безвылазно, вот уже несколько месяцев. Странно, что я вообще вспомнила, как все это надевают — женщина провела ладонью по клетчатой ткани. Теперь она и впрямь выглядела слегка удивленной собственным превращением. — Как вас зовут?
— Майкл Кейни. Майк.
Она фыркнула.
— Что ж, пусть будет Майк. Наверняка врете, да мне-то какое дело… Все, медицинские процедуры закончены. Вставайте.
Берл неловко заерзал, натягивая на себя одеяло.
— Что такое? — изумилась она. — Вы собираетесь продолжать истязать меня своим храпом?
— Ээ-э… — робко проблеял Берл. — Вы обещали достать какую-нибудь одежду…
— Ах да! Штаны! — Женщина закусила губу, как будто удерживая внутри что-то, рвущееся наружу, но безуспешно — «что-то» все равно вырвалось и оказалось на поверку неожиданно веселым смехом.
— Извините, не обращайте внимания, — сказала она, утирая рукою слезы и направляясь к комоду. — Это нервное.
— Никакое не нервное, — обижено отвечал Берл. — Вы надо мной смеетесь, я знаю.
Это его замечание вызвало новый взрыв хохота.
— Ох… — вымолвила она наконец. — Давно я так не смеялась. Вы должны извинить меня, Майк. В жизни не видела такого нелепого шпиона.
— А вы видели в своей жизни много шпионов? — ядовито парировал Берл. — Я уже начинаю думать, что вы работаете в контрразведке.
— Энджи, — сообщила она из глубины комода.
— Что?
— Зовите меня Энджи. Это, кстати, настоящее имя, в отличие от вашего, мистер Бонд. Джеймс Бонд… — она снова засмеялась. — А шпионов я видела тысячи… ну ладно, сотни. В кино. И среди них, дорогой Майк, не было ни одного, кто был бы так смешон, как вы. Ну разве что мистер Бин… Но и он при этом ни разу не терял штаны…
— Должен заметить, уважаемая Энджи, — сказал Берл, стараясь говорить с достоинством, но при этом чувствуя себя полным идиотом. — Должен заметить, что я понял бы ваше воодушевление, если я бы и в самом деле прибежал сюда без штанов. Но это не так. Я прибыл в этот дом в полном комплекте. Штаны с меня вы сняли собственноручно.
Энджи молчала, внимательно рассматривая вытащенную из комода вещь, и при этом, казалось, одновременно взвешивала варианты ответа. Берл, прижав уши, ждал нового укола. Но настроение безжалостной насмешницы неожиданно снова изменилось на девяносто градусов. Она вздохнула, расправила необъятные деревенские шаровары и тряхнула ими, распространив по горнице легкое облачко нафталина.
— Ладно. Черт с вами, Джеймс. Вот вам отцовские домашние штаны. Других, извините, нету. Мужчины, знаете ли, в этом доме долго не задерживались. Хотя шпионов среди них не наблюдалось. — Она бросила Берлу шаровары. — Берите. Это вернет вам уверенность в себе.
— Майк, с вашего разрешения, — напомнил Берл, влезая в штаны и в самом деле обретая некоторое равновесие духа. — Не Джеймс — Майк… Вы что-то говорили о том, что кто-то может прийти. Кто?
— А вы как думаете — кто? — Она подошла к столу, закурила, оценивающе посмотрела на него, качая головой, и улыбнулась.
— Что? — в панике спросил Берл, оглядывая себя. — Опять что-нибудь не так?.. Вы меня совсем затуркали, госпожа. Уж лучше пристрелите. Я вам пистолет одолжу.
— Я взвешу ваше предложение, — хозяйка повернулась к плите. — В будущем. А пока поешьте. У вас в животе урчит. Какой же вы шпион после этого?
Она поставила на стол сковородку с жареной картошкой и хлеб. Берл забыл обо всем на свете. Никогда еще ему не приходилось есть что-либо вкуснее. Пока он ел, женщина убрала с пола постель; использованные бинты полетели в печку.
— Вы, видимо, важная птица. — Она подошла к окну. — Думаю, такой облавы Травник не видывал даже во время Второй мировой. Вчера они запретили людям выходить из домов и прочесывали все дворы, сады и сараи, особенно в районе складов, за рынком. На это ушел целый день. А сегодня уже ходят по домам, с самого утра.
Берл проглотил последний кусок и откинулся на спинку стула. Теперь пусть убивают — того, что съел — не отнимут.
— Понимаю… — расслабленно сказал он. — Я уйду немедленно, не волнуйтесь. Я вам ужасно благодарен, Энджи. Вы спасли мне жизнь… Спрятали той ночью, перевязали, накормили… Было бы свинством с моей стороны и дальше подвергать вас опасности.
— Ничего вы не понимаете. Вас поймают, как только вы окажетесь на улице. По всему городу патрули, посты на каждом углу. Наверняка есть и наблюдатели на минаретах.
— Почему же вы тогда держите ставни открытыми настежь?
Энджи усмехнулась:
— Потому и держу. Окна у меня высокие, с улицы не заглянешь. Минареты тоже, на наше счастье, в стороне. Так что на самом деле ничего не увидишь, если вы, конечно, не станете в окно по пояс высовываться. Но вы ведь не станете, правда, Джеймс? И вообще — если ставни распахнуты, значит и скрывать в доме нечего.
— Майк.
— Что?
— Не Джеймс — Майк.
— Бросьте… — отмахнулась она. — Какая разница?
«А и в самом деле — какая разница? — подумал Берл. — Пускай будет Джеймс, тебе-то что? Хоть Бондом назови, только в печку не суй… или куда там его совали?»
Энджи вдруг открыла окно, высунулась в прохладный осенний воздух и помахала кому-то рукой. С улицы, видимо, ответили, потому что она улыбнулась и что-то звонко крикнула на боснийском.
— Что такое? — спросил Берл от стола.
— Ханджары, — ответила она, закрывая раму. — Я спросила, поймали ли тебя. Как ты думаешь, что они ответили?
— Пока нет, но обязательно поймают.
— Точно. А ты молодец, Джеймс, проницательный… понимаешь ханджарскую душу. Ладно. Пора прятаться. Сейчас они закончат в соседнем доме и придут сюда.
Она подошла к внушительному старинному буфету, высившемуся у дальней стены и, открыв нижнюю дверцу, запустила руку глубоко внутрь. Берл услышал щелчок, и боковая доска выскочила вперед дюйма на два. Женщина взялась за правый край буфета и обернулась к Берлу:
— Ну что вы там стоите, как памятник Джеймсу Бонду? Помогайте…
Скрипнули мощные петли, и огромное сооружение темного дерева повернулось, открывая большой проем. Вход в тайник.
— Вот… — сказала она. — Полезайте. Да, на всякий случай — там внутри есть рычажок, слева на стене. Если что, сможете выйти самостоятельно. Ну, вперед, мистер Бонд! Новые подвиги и приключения ждут вас в этом темном чулане! Только не шебуршитесь, сидите тихо.
— Погодите… — остановил ее Берл. — Что значит «на всякий случай»? Почему мне может понадобиться выходить отсюда самостоятельно?
Энджи насмешливо развела руками, но глаза ее были серьезны.
— Балканская жизнь полна неожиданностей, милый Джеймс. А ну как мы с вами что-то забыли там, снаружи? Пуговицу… обрывок бинта… след на полу… Кстати, надо успеть протереть пол, так что не задерживайте меня, пожалуйста.
— Послушайте, Энджи, если это действительно произойдет, признавайтесь сразу, ладно? Дайте мне слово, иначе я не пойду ни в какой тайник. Ну?
— Ладно, ладно… — нетерпеливо закивала она, заталкивая его внутрь. — Конечно… еще терпеть из-за вас пытки… этого мне только не хватало!
Буфет встал на место с тем же щелчком. Берл очутился в кромешной темноте. Слепо вытягивая руки, он попытался определить границы тайника. В ширину — полметра; в длину… он сделал шаг, уткнулся во что-то мягкое… мешок?.. вроде да, похоже на муку или крупу… Над мешками размещалось что-то твердое… ящики? Наверное, консервы. Видимо, семья хранила здесь еду — на черные дни, недостатка которым не было в местном календаре. Берл попробовал крышку верхнего ящика. Она поддалась, высвобождая запах машинного масла. Точно, консервы. Сам не зная зачем, Берл сунул руку в ящик и замер от неожиданности. Внутри находились предметы, которые он мог узнать при любых обстоятельствах, даже наощупь, даже с завязанными глазами. И это были не банки с тушенкой. В ящике, надежно законсервированные и покрытые густым слоем масла, лежали укороченные штурмовые винтовки М-16 в количестве четырех штук.
* * *Откуда этот грохот? Что такое? Это стучат в дверь, Энджи, стучат в дверь… Господи, да что же это?!. Да как же… Габо, Габо, быстрее, вниз! Тебе надо прятаться, Габо!
Они второпях хватают одежду, скатываются по лестнице. Бум! Бум! Дверь дрожит под ударами сапог и прикладов.
— Открывай, цыганка! — грубый бас и пьяный хохот. — Открывай, шлюха!
Быстро, Габо, скорее в тайник! Ну что ты встал, скорее, они же сейчас выломают дверь! Лихорадочно натягивая на себя юбку и кофту, она подбегает к окошку, кричит в него:
— Сейчас, господин, сейчас, я уже открываю, подождите минутку, господин!
— То-то же! Отпирай, шлюха!
— Нет, Энджи, я не могу тебя так оставить, не могу.
— Ты что, с ума сошел? Мы погибнем оба! Они всего лишь хотят ракии — они знают, что у цыган бывает ракия, и у меня есть бутылка, там, в буфете. Я им дам ракию, и они уйдут… Быстрее, Габо!
Они поворачивают буфет. Сапоги снова бьют в дрожащую дверь.
— Открывай, сука!
Энджи заматывает голову платком, второпях мажет лицо сажей из печки, достает бутылку, бежит к двери.