Его величеству не часто приходит в голову мысль: а кто там может скрываться в этом каменном сооружении природы? И с течением плохо измеряемого времени все реже. Очень уж отстраненно от повседневных дел царства высилась эта торчащая из земли белая, особенно в лунном свете, ладонь. Ну, сбегали раз в неделю туда мужики с подносами, навалили под большой палец подношений, и можно забыть о ней.
Денис, напротив, иной раз подолгу сверлил очнувшейся от спячки мыслью каменное явление. Он помещал там и штаб старинной экспедиции «Ананэрбе», и кабинет руководителя фермы по выращиванию доноров, из которых добывают органы для лидеров «золотого миллиарда», и стоянку компьютерного «Наутилуса», созданного сумасшедшим сверххакером, чтобы сразиться с монстром современной электронной цивилизации.
Укрепляясь и осваиваясь в роли вавилонского правителя, он постепенно гасил умственные поползновения в этом направлении как заведомо бесполезные. Даже вспоминать о щенячьих интеллектуальных штурмах той поры было стыдновато. Почти одолел эту слабость в себе. И вот теперь интеллектуальный пожар заполыхал новым огнем.
Интересы аниматора и царя царей совпали.
— Где она?
Афраний опять был на высоте, в обоих смыслах, он стоял на нижней ветке наклонившегося над водой карагача и указывал: там.
Эсмеральда подошла к ежевичному поясу, охватывавшему на манер черного колючего браслета запястье.
— Слушай, она что–то с собой тащит, корзинку какую–то. Может, женщины поклоняются этой горке по ночам?
Это будет открытие. Мужики днем, а женщины ночью. Лунная белая богиня. Мужики храпят, а в это время вереницы молчаливых самок тихо бредут к скале. Очень кинематографично! И каков же будет он, царь царей, со своим дневным царством, когда тут есть еще и целый мир ночи!
Нет, бред! Где остальные? Эсмеральда одна. Или по очереди?! Нет.
— У нее тут мил дружок? Пошли! Тетки здешние не спят со здешними дядьками и бегают к горному любовнику?
Слишком природный и пошловатый ход мысли? А что делать, если других мыслей нет?!
Но — вперед!
Афраний попробовал отсоветовать; лучше наблюдать отсюда, от сопящего коровника; если они подойдут ближе, то ежевичный вал скроет от них развилку тропы.
Но его величество спешил. Он был уверен, что сейчас накроет логово уклончивого Петрония, и ему не терпелось сделать это поскорее. И выяснить, куда он подевался из неповрежденных тюремных запоров. А Янгуса надо было жечь пожарче, он бы и выдал дружка. Нет, в деле царском недосол опаснее пересола.
Выскочив на развилку, на плоский бледно–желтый камень, от которого одна тропа шла к «большому пальцу», а другая к «мизинцу», его величество остановился. Надо было выбирать. Обе тропы сразу же заворачивали за ближайшие выступы, и лицом к лицу не определишь, куда побежала любовница Петрония.
— Куда она пошла? — прошипел он Афранию, злясь на него за свою оплошность. — Беги обратно!
— Поздно, батюшка царь.
К жертвеннику она вряд ли поперлась. Если поперлась — отсюда можно будет увидеть, как она спускается по отступной тропе.
— Стой здесь, а я схожу к «мизинцу».
Пошел, предварительно сделав несколько больших глотков. Все же одному было боязно. Хотя вот уже и не боязно. Наоборот, подмывало поскорей накрыть любовничков. В конце концов, он царь, как было только что сказано — батюшка, и воровать у него гаремных дур для утех — нехорошо.
Площадка на согнутом «мизинце» оказалась такой же пустынной, как и в тот раз, когда они забрались на нее с Председателем. Деваться с нее было совершенно некуда. Со всех сторон вертикальные обрывы. Разве что отвалится один из этих каменных выступов и откроет тайный вход в скрытое логово!
Вернувшись на развилку, ничего говорить Афранию не стал, потому что нечего было.
— Надо закончить дело. — Его величество помотал бутылкой, она ответила жидкими всплесками — там оставалось еще грамм до трехсот.
Сделал глоток, и пока хватит, иначе нога подвернется.
А может, не ходить? Очень не хотелось.
— Как ты думаешь, куда она подевалась?
Не дожидаясь ответа, начал движение по правой тропе. Он напоминал дядю Сашу во время второго их сюда визита. Тогда тот двигался приставным шагом, держа в вытянутой руке поднос с едой, теперь молодой напарник пришел с бутылкой в той же руке.
Это по–нашему, пьяновато хихикал он над собой, трусить днем, работая вторым номером, и переться потом номером первым ночью. Он мог, конечно, отправить вперед Афрания, но все нужно было увидеть своими глазами. Признаться, ведь все началось со скрытности проклятого Председателя. Это была первая песчинка недоверия.
Луна соучаствовала как могла: чем дальше продвигался его величество со скоростью вертикально ползущей морской звезды, тем ослепительней высвечивались все уступы и расщелинки в теле древнего, дряхлого камня.
Давно здесь стоим.
Чернота должна была начаться вон после того ребра, причем резко начаться. Туда луне ходу не было.
Постоял, приучая зрение к темноте. Скоро понял, что напрасно тратит время: пока он на свету, тьма для него не начнет проясняться. Придется на ощупь.
Попытался прикинуть, сколько примерно шагов до ямы с компостом, ничего из этих прикидок не вышло. Темно. Запах–то идет, но принесенный в себе алкоголь очень мешает переложению силы запаха в метраж.
Ладно, шагнем.
Его величество даже не успел испугаться, даже не сказал себе: «Осторожнее, Денис, теперь будет по–настоящему опасно», — и вот он уже летит бесшумно, не увидев никакой Эсмеральды и вообще ничего не сообразив, вниз.
5
— Рыжий Ворчун с бузинного хутора отдает четыре коровы в обмен на шесть коров и восемь приплодов в будущем мире.
— Норма–ально!
— Кривой Нос с хутора Кривой Дуб отдает две коровы и четыре урожая в обмен на шестьдесят вологодских буренок, дом на каменном фундаменте, что на Песках, и одесскую бубличную артель «Московские баранки» в будущем мире.
— Норма–ально!
Голос Астерикса звучал заунывно, но тут важна была не красота тембра — требовался архивный энтузиазм, а его в тоне Астерикса недоставало, живой компьютер стал иногда даже зависать.
Да, вовремя мы занялись этим делом.
Его величество стоял посреди большой земляной поляны между башней и рисовыми складами и острой палкой наносил соответствующие записи в нужные квадраты.
Шла оцифровка банковской системы вавилонского царства.
— Боливар с опушки бамбукового леса отдает…
Вообще, что у них с головами? Такое впечатление, что со временем дарованная информация как бы бледнеет в их памяти, они теряют к ней доверие, она становится для них менее увесистой, и им требуется, чтобы ее подкачали произнесенными словами, прорисовали расплывающуюся надпись по новой.
Его величество вспомнил соседку–пенсионерку, которая, проживая с дочерью и получая пенсию на книжку, каждый месяц ходила в сберкассу, чтобы «записать» новую сумму. Так и ходила до самой смерти. А «эти» тоже будут «записывать» свои активы, пока не умрут? Какую мороку они для себя придумали, даже думать тошнит.
В верхней части поляны его величество завел календарь; первым днем стал тот, что наступил после его ночного купания в жертвеннике. Теперь там будут отмечать каждый рассвет.
На большей части поляны была теперь территория индивидуальных ячеек–счетов. Надо сказать, что поначалу Денис довольно легкомысленно относился к этой особенности убудского менталитета, считая его чуть ли не игрой. Он понял, что все обстоит куда серьезнее, когда однажды, гуляя, увидел знакомую физиономию и решил проявить свою царскую квалификацию. Он поощрительно похлопал пейзанина по влажному предплечью и, подмигнув, сказал: «Чайный магазин на Невском». И вдруг с удивлением осознал, что дальше не помнит. За этим конкретным мужиком еще числится какое–то будущее имущество, но какое? А тот смотрит выжидающе, совсем не собираясь помогать своему государю. И внутри у него скапливается облачко удивления. А власть не должна вызывать удивления у подданных. Страх, любовь, пусть даже ненависть, но не удивление. От него до презрения слишком близко. Почувствовав, что через этот маленький конкретный прокол улетучивается легитимность его власти, он обернулся, прося помощи у Астерикса. А того рядом нет! Стал тушить загорающийся пожар дополнительными обещаниями. Вот тебе, дорогой, банановая плантация на Тенерифе, вот десяток черных такси в южном Лондоне… А этот все кивает, кивает. И пока не подоспел Астерикс и не напомнил, что забыта всего лишь бензоколонка под Уфой, пейзанин не получил полного удовлетворения.
То есть они боятся потускнения своих воспоминаний, но при этом не забывают ничего.
То есть они боятся потускнения своих воспоминаний, но при этом не забывают ничего.
Приходилось признать, что конструкция Завета так разрослась и усложнилась, что если вдруг обрушится, то погребет под собой все. Астерикс предлагал закупить глиняные таблички у Колхозии, наносить условия частного обещания на них и раздавать аборигенам. Но, во–первых, где гарантия, что они не станут таскаться в столицу с этими табличками: прочитай! А во–вторых, оказалось дорого. Словно догадавшись, для чего соседу столько глины, Председатель взвинтил на нее цену. Шейлок, повышенный в звании до Гермеса и брошенный на этот участок работы, приходил с торговых переговоров с округлившимися глазами.
— Откуда он берет такие цены? Пять подносов с рисом за каждый глиняный блин!
Гермес объяснял резоны соседа: Председателю придется снимать людей с полевых работ на возню в ручье, чтобы выполнить заказ. А еды и так в обрез.
— А мы своими силами не можем нарыть этой глины?
На это уже Афраний отрицательно мотал головой: глина залегает у колхозного берега, а по той стороне ходят нукеры Председателя. И ходят с копьями и наверняка с исчерпывающими указаниями на тот случай, если кто–то захочет проникнуть на их берег.
Пришлось его величеству вернуться к своей первоначальной идее о большой земляной поляне.
— Фома с коровника меж двух больших камней отдает семь коров и двух быков за Джомолунгму и прачечную в южном Бронксе.
Его величество усмехнулся, хотя все последние дни после ночного купания в пьяном жертвеннике пребывал в подавленном и немного растерянном состоянии. Он хорошо помнил этого «неверующего». Никак он не хотел брать Джомолунгму, словно понимая, что актив не ликвидный, несмотря на свой размер.
— Ну, бери тогда еще и Эверест, — предложил ему игриво настроенный в тот момент его величество.
Мужик совсем закручинился. Отказаться аргументированно он не мог, поэтому уклончиво сопел, сопел, — разбогатеть в будущем всем хочется, — и попросил добавить еще чего–нибудь к звучному слову. сошлись на прачечной.
Что–то они чуют: то Джанкойский порт им не нравится, то в карты–шахматы отказываются садиться.
Обучив приближенных многим интересным играм, царь царей вскоре обнаружил, что приближенные эти настолько освоились, что стали обыгрывать его, а это для престижа власти вряд ли хорошо и для казны накладно. А поддаться из лести им и в голову не приходило. Тогда, чтобы все время быть на коне, стал его величество в сложные моменты партии менять правила. Царские пешки начинали носиться по доске как слоны, ладьи били буквой «г»…
И Черчилль, и де Голль, и Гермес стали отлынивать от этих забав, потому что ставки были реальные, корову очень даже легко можно было проиграть, а если проигрывать часто, то и вообще без имущества на «том свете» окажешься. Чтобы вернуть партнеров, его величество сократил частоту применения «козырного королевского хода» и начал жульничать по–другому, предлагая в качестве ставки участки на луне, а также спутники Сатурна и Юпитера.
Не прошло. Эти бараны не хотели обладать участками на Луне, хотя, казалось бы, можно подумать, что выданные словесные векселя на заводы «Рено» или «Боинг» были наполнены большим реальным содержанием.
Но все это имело место прежде, во времена, которые можно было считать почти романтическими, еще до ночного похода к скале и имевшего там место смутного приключения. Его величество развлекался, и развлечением для него в большей степени были не сами шахматные партии, а партии, складывавшиеся вокруг них, игра в хитрость против тупости и одновременное исследование пресноводных, но и прихотливых глубин убудского характера.
Теперь началась, кажется, совсем другая партия. Он понял, что нужно быть сдержаннее. Каждый в отдельности убудуец, может быть, и баран, но баранье стадо в целом может оказаться чем–то… нет, не будем спешить с формулировками. Почти наверняка в них придется разочаровываться. Возможно, пришло время опять понаблюдать. Не задавая быстрых и шумных вопросов.
Так, проснувшись после своего приключения, его величество молча выслушал доклад Афрания о том, что был найден им на берегу, в сотне примерно метров от скалы. Утром. Как он там оказался? После такого количества выпитого да еще рухнуть в чан с бродящими фруктами… Чернота.
Но главное — он помнил, что он был в какой–то пещере. Что видел? Что с ним произошло там?
Если понимаешь, что происходит, — затаись.
Если не понимаешь, что происходит, — затаись.
Наверно, придворные ждали от царя царей гневного разбора полетов наутро после великого похода на ночную скалу.
Он не стал спрашивать: «Где мясо моего тельца?!» Скорее всего, там же, где и недоеденная накануне рыба.
То есть — неизвестно где.
Он стал спрашивать: «Где Эсмеральда?»
Все равно не скажут.
То есть или это выяснится само, или это не важно.
Пока будем трудиться на благо убудского обывателя.
— Чем могу служить?
Его величество разогнулся, — спина немного затекла, — и посмотрел в сторону, как всегда, незаметно подкравшегося Афрания. Его величеству иногда это нравилось, а иногда нет. И вот он сейчас решил поставить всепроникающего сотрудника на место:
— А скажи–ка мне, а у Председателя есть тайная служба?
Афраний стоял как поставленный в тупик.
— Да, дорогой, в разведку я бы с тобой пошел, а вот в контрразведку, скорей всего, нет.
Его величество вытер руки о свой килт и махнул рукой толпившимся на краю «банка» убудцам: мол, на сегодня прием закончен. Понурились, но послушно удалились.
Переждав желчный выпад хозяина, начальник тайной службы сделал свой обычный доклад.
Работы на верфи продолжаются, но в какой они стадии, сказать невозможно; меры чрезвычайной секретности продолжают соблюдаться там неукоснительно, подкупить никого из тамошних сотрудников не удается, потому что за пределы «спецобъекта» они практически никогда не выходят.
— А кроты?
— Роют, собаки, как оказалось, но до реального подрыва урожайности еще далеко. Неприятность в том, что рост урожайности в Колхозии нарушит стратегическое равновесие.
— Как дела на идеологическом фронте?
— Такое впечатление, что работа пока не приносит желаемых результатов. Колхозникам запрещено встречаться с жителями свободной Вавилонии и особенно поднимать в разговоре тему «Как у вас там со жратвой?».
— Подчиняются приказам?
— Одни подчиняются, а других отгоняют палками пограничники. Контактов между разными берегами Глиняного ручья в прежней жизни было не много, торговли ведь не велось, натуральное полностью хозяйство. Теперешняя жизнь контактами богаче: например, у большого бревна, у главной переправы, жители сопредельных империй иногда видят друг друга и при обмене товарами им удается переброситься словечком–другим.
— Слушай, а как кроты–то к нам через ручей перебираются?
— Колхозники кладут тонкие стволы через ручей.
— И эти слепые крыски сами по ним перелезают?
Афраний поднял брови: ну, такие у нас кроты, что теперь делать.
— Так вы эти стволы…
— Само собой. Но они лежат и ночью.
Каков вывод? Для массированного проникновения выгодных для Вавилона сведений на просторы колхозных умов мало информационных каналов.
Надо погодить!
Сколько? И вообще, кто может знать, движется ли хоть по чуть–чуть работа по расшатыванию колхозного режима?
А если Председатель успеет построить лодку?
Сколько раз задавал себе этот вопрос его величество, ответ был все так же неясен для него.
Да, убудцы по своей сути идеалисты. За нереальные блага они готовы отдавать реальные ценности, а за практические блага они не хотят отдавать ничего. Кроме фанатиков, готовых за тайну правила буравчика и винта Архимеда сдохнуть на лесной стройке.
Он поднялся на башню в сопровождении Афрания. Выпил простокваши, косясь в сторону громадной каменной ладони. Никогда не думал, что означает этот жест. А он означает — дальше прохода нет. Не надо сюда!
Может, это его царская впечатлительность, но появилось ощущение, что фигура динамического равновесия тут, на острове, усложнилась. Не преодолимое противостояние двух систем, а тройственное нечто.
Или не надо себя накручивать?
Ну, скала с темной пещерой. Зачем эта первобытная многозначительность в башке аниматора? Весь вопрос — есть ли обитатель в этой пещере? Если это всего лишь Петроний с Эсмеральдой, то непонятно почтение прочих убудцев к этой скале, а если не они — то кто тогда?
По крайней мере, сам он никого там не обнаружил.
Никого!
Теперь вот о чем: не преувеличивает ли он со страху значительность объединенных ментальных сил этого стада?