Медленное молчаливое отступление продолжилось.
Миновали развилку, вот уже и последний поворот жертвенной тропы. Немая, но не неподвижная сцена.
Встали.
До ближайших вытянутых к его величеству рук метра три. Они не спешат, потому что уверены, что никуда эта говорящая удивительные вещи голова теперь уж не денется.
Денису вдруг стало весело.
Они думают, что он в ловушке?! А он плевать на них на всех хотел, дикари.
— Я плевать на вас всех хотел, убудские морды!
Долго красоваться они ему в этом гордом положении не дали, бросились, так что Денис лишь успел развернуться и броситься к спасительной помойке, не пытаясь сохранить даже равновесие.
— Хрен вам, бараны, я все отменяю, все! Вы нищие, все!
Еще шаг, и он полетел в темноту жертвенника с мыслью: в одной давильне всех калеча!..
……………………………………………………………………………………………………….
— Что это такое, Денис? С кем ты разговаривал?
— Слушай, Гильгамеш, ну что за голос, я каждый раз вздрагиваю, особенно если внезапно, голова гудит, да еще и эхо в пещере… Не подкрадывайся.
— Я услышал совсем новый звук и прибежал. Кто тут?
— Никого тут нет. Это телефон. Вот нашептал каких–то глупостей и выключился.
— Что такое телефон?
— Как тебе сказать…
— Чистой правдой, не лги мне, сам знаешь…
— Знаю, знаю, я просто как раз и думаю, как тебе сказать правду и чтобы ты понял.
— Начинаешь смеяться надо мной? Не надо, Денис.
— Да упаси боже, как бы я посмел, над своим спасителем и благодетелем, да еще с такими кулаками. Это прибор, или, говоря другим словом, устройство. Через него люди разговаривают друг с другом, когда они далеко друг от друга. Иногда очень далеко. В другой стране. Понимаешь?
— Да, это легко понять. Еще одна ваша полезная выдумка. Если у вас есть лодки, быстрые без паруса и весел, и даже летающие с людьми по небу, можно оказаться и телефону.
— Ты мне веришь?
— Почему так боязливо спрашиваешь? Верю. Я всегда знаю, когда ты мне врешь. И ты единственный, кто может врать мне. Это так интересно и сразу понятно. Но ты еще не договорил про телефон. Ты так держишь его, как будто он тебя удивил.
— Ты угадал, Гильгамеш. Помнишь, ты разрешил себя так называть? Он и для меня иногда, подлец, непонятен.
— И в чем дело?
— Обычно когда тебе, то есть мне, звонят по телефону, ты, в общем, знаешь, откуда звонят и кто, а вот с этим прибором–устройством все чуть не так. Звонят, но кто и откуда, понять нельзя. Сначала хоть по–русски или по–английски говорили психи на той стороне, а потом пошли языки неизвестные. Да и не звонят они, потому что телефон–то мертвый, не светится у него панель, а голос идет. Извини, что я в технические детали ухожу…
— Ничего–ничего, я все важное понимаю.
— Ну, если понимаешь, то я тебе вот еще что скажу: у меня такое впечатление, что на меня выходят время от времени участники спиритических сеансов, это когда духов с того света вызывают — у вас такое, в Уруке, практиковалось? Ну, до твоего отплытия?
— Не знаю, что такое Урук, но всем хочется узнать про тот свет, про тех, кто ушел, как им там. Только телефонов таких у нас нет.
— Да и у нас, может быть, всего один. Случайно встроилась моя «нокия» в какую–то электронно–мистическую схему, и через нее происходит утечка спиритических разговоров… Если бы только не эти языки…
— А что тебе эти языки?
— Архаикой, древностью тянет, гортанные, хрипучие звуки… Если бы это не было невозможно, я подумал бы, что это из средневекового Магриба ко мне пробиваются или арамеи библейские, а не…
— Почему, думаешь, невозможно?
— Ну, что невозможно, того обычно не бывает.
— А ты здесь много видел такого, что обычно бывает? Ладно, давай выпьем.
— Правильно, а то ум за разум заходит уже в сорок первый раз. Это ты хорошо придумал — устроить такое жертвоприношение, чтобы самогон сам собой делался.
— Не сразу, не сразу. Это только в моем рассказе все так легко и разом устроилось. Гильгамешу, как ты меня называешь, пришлось поработать, и не только мозгами.
— О–о–ох, хорошо упала. На сливовицу похожа. А-ах, не сразу, говоришь? А почему не сразу?
— Вот ты как глотнешь, сразу начинаешь мыслями скакать. Не привык ты еще, не спеши, постепенно втягивайся. Так благодатнее, проверено.
— Да я просто уточняю картину. Ты пристал сюда после бури, а тут…
— А тут эти стадами бродят. Мой плот волной, что до неба, — в щепки… Упал я на песок, встал, увидел, что один, совсем один, и заплакал. Это я тебе уже рассказывал. Дикари мне принесли плоды. Они добрые.
— Не утверждал бы так безапелляционно.
— Сам виноват.
— Признаю.
— А вот теперь еще по одной. И медленно. И не наскакивай сразу с вопросами. Я отвечу. А ты верь. Я врать не могу, потому что презираю.
— Закусить надо. Дай мне яблочко.
— Это не яблочко, но на. Жуй. Человек не может один, он скучает и гибнет. И я обучил дикарей языку.
— Кстати, что это за язык? Шумерский?
— Наш язык. У нас все так говорят.
— Шу–мерзкий.
— Ты сейчас что–то непонятное добавил в речь.
— Просто каламбур. У меня работа такая — выдумывать на пустом месте, кривляться и потешать. Не хочешь — не повторится. Ты мне лучше скажи, куда он, твой язык, делся из башки у дикарей. Вначале они только и делали что шу–шу–шу, а теперь вообще этой речи не слыхать.
— Так вы приехали. Я же с горы спускаюсь редко.
— Тогда, извини, непонятно, как ты сам, что называется, освоил?
— Но я все же не непрерывно пью. Беру женщин из долины. И вижу вдруг — они по–новому говорят.
— Но уж больно ты хорошо для шумера русским овладел. И быстро. Ой, господи, только не хохочи так, голова треснет. Что тебя насмешило?
— Про «быстро». Сколько, думаешь, ты на острове просидел?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю. И давно догадался: что долго, что быстро, тут нельзя знать. О чем задумался?
— Вспомнил камень, на котором мой… партнер затеял календарь, да, в общем, время действительно здесь… не будем о нем, ибо правда же смысла никакого. Тем более после того, как ты меня ткнул носом в самый здешний корень. Как я сам не сообразил, что они тут умирают наоборот.
— Я очень умен.
— Да, ты офигенно умен.
— Почему не добавишь то, что хочешь добавить?
— А что я хочу добавить?
— Что не в уме дело, просто у меня было достаточно времени, чтобы все тут понять.
— Ты что, и мысли читаешь?
— А ты попей с мое.
— Слушай, Гильгамеш, сделай одолжение, не выходи из шумерского образа, мне как–то легче, когда я говорю с грохочущей горой, а не с гопником.
— Я же у тебя беру слова.
— Ладно. Нальем?
— На этой стадии закусывать лучше вот этими корешками. Ничего подобного не помню у себя на родине, хотя я был сын вождя и многие думали о моей еде.
— Обязательно вождя? У нас каждый грузин говорит, что он князь.
— Опять слышу темное в словах. Кто такие грузины? Почему они все князья?
— Да черт с ними, с грузинами. Их вообще не было, когда ты отплывал. Да и нас тоже. Дай мне еще одну кисленькую. Да, а чего это ты отплыл, сын вождя? За благовониями в страну Пунт? Мне кажется, была какая–то другая причина. Что я такого сказал, Гильгамеш? Не смотри на меня так!
— Как ты понял?
— Что понял? А, считается, что все и всегда в древности плавали за благовониями. Меня другое интересует: почему тебя послали, если ты сын вождя, а не купец? Ладно, можешь не отвечать, только не смотри на меня так. Страшно!
— Ты уже понял, что я поплыл не за благовониями.
— Все, все, больше я ничего знать не хочу, избавь меня от страшных тайн. Ты сын вождя, а при дворе могло произойти все, что угодно…
— Ладно, я тебе скажу.
— Может, все же не надо?
— Нет, я скажу.
— Только если тебе самому хочется. Иногда бывает трудно удержать в себе, желание поделиться бывает таким сильным…
— Я заболел.
— А я думал, что какой–нибудь заговор или в папин гарем проникновение.
— Меня бы казнили.
— Логично.
— Я заболел.
— Ты здоров. Ты так здоров, что я даже не видел людей здоровее. Ты борца сумо одной рукой…
— Страшная болезнь. Никто не выздоравливает. Всех больных отправляют на остров в море. Со мной попрощались, снарядили корабль… Я плыл день, плыл неделю, а потом была буря…
— Ну да, знакомо.
— И я оказался здесь.
— Но как ты выздоровел? Послушай, послушай, кажется, я начинаю соображать… Ты не выздоровел, просто болезнь остановилась, она…
— Да.
— Только не сердись, Гильгамеш, вот такой львиный нос и голова… только не сердись… это ведь проказа, да? В начальной стадии.
— Выпьем.
— Ну да, знакомо.
— И я оказался здесь.
— Но как ты выздоровел? Послушай, послушай, кажется, я начинаю соображать… Ты не выздоровел, просто болезнь остановилась, она…
— Да.
— Только не сердись, Гильгамеш, вот такой львиный нос и голова… только не сердись… это ведь проказа, да? В начальной стадии.
— Выпьем.
— И поэтому ты не пробовал отсюда уплыть.
— Выпьем. Теперь занюхивай этой травой. Еды больше не нужно.
— Понятно, понятно. Теперь понятно, почему здесь не бывает похмелья. Дикари живут задом наперед, от смерти к рождению, а ты просто как бы висишь меж двух времен. Да, а тот детский сад, что я видел напоследок, это не детский сад, это дом престарелых на самом деле. Ты давно все это просек?
— Очень давно. Но не сразу.
— Ты мне лучше скажи: ты вот, скажем, веришь, что наши дикари действительно попадают, ну, куда–то попадают, после того как умрут здесь? И где оно, это место, куда они попадают? И есть ли оно?
— Понимаешь, Денис, они верят, я знаю, что они верят. Больше ничего знать нельзя. И не надо.
— Я, блин, так ничего и не соображу по этому поводу. Чушь какая–то. Ну, время, ну, в обратном направлении, какой–то кусок в реальности оказался обладающим такими свойствами, может, он со стороны выглядит как черная дыра, адронный коллайдер все же заработал, только почему–то не в Швейцарии, а в Индонезии! И то, что старики, умершие там, у нас, попадают сюда, тоже с напрягом, но представимо, с этим бы я смирился, но вот остальное…
— Это потому, что ты видел и возникающих здесь мертвецов, и оживление их, и исчезновение младенцев, а в остальное можно только верить, вот ты и дергаешься.
— Да, я дергаюсь, особенно когда речь заходит про исчезновение младенцев!
— Мы в самом начале договорились этой темы не касаться, Денис. Я не знаю, когда ты утратил своего сына, в какой момент.
— Я все время держал его на руках.
— Я сказал — все! Знаешь, сколько моих детей здесь умерло! Здешние женщины некрасивы, но я привык и старался. Чего ты смеешься?
— Ты решил, что твоя миссия всех здесь оплодотворить?
— Мужчина семенем укрепляется в мире!
— Да, сын вождя, да, я вот попробовал.
— Одна потеря — очень большая рана, тысяча потерь…
— Статистика.
— Когда я говорю так, как сейчас, не мешай мне!
— Слушаюсь, ваше пещерное медвежество.
— И подумай — от тебя понесла одна женщина, твоя первая здесь женщина, значит, понесли и другие.
— Не уверен. Хотя я думал об этом. Я ни в каком мире не укрепился, никаким своим семенем. У меня очень вялые сперматозоиды, я проверял — только подсадка. Одну я уговорил попробовать — выкинулась. А тут самоходом — чудо! Понимаешь, почему я так разгорелся? Сын! Артур!
— У тебя не только сперматозоиды плохие — не знаю, что это такое, — но и мозги.
— Сильные мира сего переходят к оскорблениям.
— Выпей и подумай, ты всегда можешь выйти и взять сколько хочешь женщин, и другие понесут.
— Отсюда можно выйти? Не только войти через чан с бражкой…
— Да. С противоположной стороны горы, там отваливается камень.
— Я был там, и не раз, ни за что не догадаешься. Значит, ты отсюда ночью… Или они сами сюда дорожку знают? Коне–е–чно. Вот тебе и разгадка Эсмеральды. У них там очередность, наверно. Ты Минотавр, батенька.
— Как ты сказал?
— Батенька. То есть отец большого количества детей. Послушай, а они тебя не боятся?
— Женщины?
— Да вообще дикари. Когда я тебя увидал ночью на берегу, не знаю, что со мной не случилось. На человека мало похож — так обрасти! А на четвереньках почему ходил?
— Так легче. А женщины ничего не боятся. Раньше я и днем выбирался: засяду в тени возле поля и подзываю. Идут.
— Знакомая тактика.
— Потом надоело.
— Ну вот, а мне талдычишь «оплодотворяй, оплодотворяй». Какой смысл? Тут их все равно примерно одинаковое количество. Иногда вывалится банда каких–то смертников, наверно после боя или тифозного барака… Идиотская амбиция — забросить отсюда как можно больше своих отпрысков в мир. Если он там все же есть.
— Есть.
— Нет, есть–то он как–то есть, я имел в виду — если достижим.
— Это их дело.
— И товарища инженера. Как ты думаешь, его лодка доплыла?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю. Ладно, вернемся к непрекрасным дамам. Что же ты перестал стараться? Постарел?
— Нет, телом я такой же, как и был, когда мой плот разбился о скалу. Питье здешнее идет мне на пользу.
— Да, это, брат, загадка. И где твой цирроз? Хотя что я про цирроз, у тебя ведь и лепра затормозилась. Если глотнуть и подумать трезво — очень неплохой вариант. Философский. Был у нас, сильно после Урука уже, умник один. Все на свете объяснил, весь мир сверху донизу, а под конец жизни брал вечером бутылку вина и отправлялся к себе наверх — типа я все сделал, теперь могу и расслабиться.
— Как его звали?
— Гегель.
— А он знал про этот остров?
— Н-да. Пойдем выпьем. Знаешь, а мне тоже хочется встать на четыре точки. Правда, удобнее.
— У меня к тебе просьба.
— Просьба? Ну-у, давай, если смогу…
— Отдай мне свой телефон. Чего молчишь?
— Я не хочу тебя обижать, но, понимаешь, это для меня, ну, последняя ниточка, что ли, связь с домом. С моим миром.
— Я тоже хочу ниточку.
— Видишь ли, это мой телефон. Он слушается только меня. Если попадет к тебе в руки, это все равно что кусок камня.
— Ты научи меня, Денис, как его сделать своим. И подари. Я тебе тоже что–нибудь подарю.
— Ну-у…
— Хочешь сказать, у меня нет для тебя ничего равноценного?
— Слушай, а ты один плыл на том плоту? У тебя не было товарища?
— Ты на те кости намекаешь?
— Что ты имеешь в виду?
— Давай выпьем, Денис.
………………………………………………………………………………………………………
— Спасибо, что показал выход, жаль, что я не смогу им воспользоваться без тебя. Одному этот камень не отвалить. Я тогда ночью совсем не так от тебя выбрался, когда пьяный свалился в яму.
— Ты вылез из ямы, там низкий берег, и побрел в темноте, а там труба, я по ней съезжаю в море, когда хочу купаться. Одно мгновение, и ты уже там.
— Аквапарк.
— А?
— Пойдем погуляем, Гильгамешка, у тебя в пещере хорошо, но иногда хочется погулять по травке, по песочку. Но лучше вдвоем. Боюсь. Они все еще, думаю, на меня злы. Или забыли?
— Они ничего не забывают.
— Это точно! Слушай, а ты им что–то обещал? Взамен, чтобы подчинялись, женщин тебе посылали. Побольше коров, курей. Или на чистом страхе держал? Кстати, а почему только коровы, куры и кроты? Ведь не потому же, что все на букву «к»!
— Ты опьянел, поспи, а то неинтересно с тобой будет говорить.
— Нет–нет, пока не хочу спать, просто пропущу. Хотя не отвечай даже. Кроты и коровы тут потому же, почему люди живут задом наперед, то есть без всякого объяснения. А белая женщина, наверно, просто была сожжена на костре у нас. Да? Как ты думаешь, какие–то следы передаются вместе с телом через эту проницаемую смерть не только «оттуда», но и «туда»? Я с ума схожу, ведь если Артур воскрес, то уже у кого–то, да? В какой–то семье или в детдоме? А я здесь! А ты говоришь — иди плодись, да я их, толстомясых, видеть не могу! Слушай, а Параша ведь тоже туда откинется через свое младенчество, а Артур там уже подрастет и будет старше мамки. Ведь бред все это, Гильгамешка, бред! Такое не должно допускаться, для чего это нужно?! Круговорот идиотов во времени. Здесь, на Убуди, реабилитационный центр или что? Они почти ничего не помнят из того, с чем сюда свалились. Ну, омылись в Лете и дуй обратно, чистенькая душонка, обременяйся трупом. Так нет, они тут начинают копить, кумекать чего–то, резать друг друга.
— Это ты их совратил, Денис.
— Я?! Я просто случайно нащупал эту их особенность.
— Им нельзя врать.
— А я им не врал.
— А это, может быть, и хуже всего.
— Не говори загадками! Спишь, чудо–юдо?
— Отдыхаю, завтра пойдем еще погуляем, если хочешь.
……………………………………………………………………………………………………….
— Теперь ты понял?
— Смотри–ка, вышли из положения. Нашли замену Астериксу, еще один ходячий магнитофон.
— Опусти ветку.
— Думаешь, они нас могут заметить?
— Скорей всего, они знают, что мы за ними наблюдаем, но виду не подают. Пошли домой.
— На своих четырех? Знаешь, я совсем как ты почти. Скоро и обрасту, как ты.
— Как я — не скоро.
— Ручей. Давай поплещемся.
— Только громко не фыркай.
— Послушай, царский сын, а откуда он взялся, этот парень, что вместо Астерикса все помнит? Стой! Сам догадаюсь. Догадываюсь, догадываюсь. Это шпион! Шпион дяди Саши! Торчал у меня при дворе, сидел в канцелярии и слушал, слушал… Конечно, чтобы Колхозия и без кагэбэ. Ты не перебиваешь — значит, согласен.