– Что еще?
Контролер показал пальцем вперед сквозь забрызганное лобовое стекло.
– Обрати внимание, прямо по курсу шпиль церкви. Видишь? Она находится в двух кварталах отсюда. Когда закончишь с делами, двигай в ту сторону, там находится остановка такси. К тебе подойдет наш человек, передаст пакет с документами. Отдашь ему чемоданчик, а сам отправишься на такси в центр. До утра перекантуешься в номере, в девять тридцать я буду ждать тебя у входа в Синт-Антониспорт. Вопросы?
Они одновременно посмотрели на часы. Пора.
– Я пошел.
До сих пор они говорили по-голландски.
– Ни пуха тебе, ни пера! – Эту фразу Контролер произнес по-русски.
– Иди ты к черту! – тоже по-русски отозвался Макс и выбрался из машины.
Он шел неторопливой походкой вдоль уставленного автомобилями тротуара, держа в левой руке непривычно легкий чемоданчик. В голове мерно отсчитывал время хронометр. Операция требовала синхронных, с точностью до секунды, действий всех участников, и прежде всего это касалось главного исполнителя. Когда секундная стрелка в его воображении завершила очередной круг, он остановился точно напротив задней дверцы темно-вишневого «Форда-Скорпио». Процедура контакта упрощена до минимума, никаких условных фраз и жестов предусмотрено не было. Достаточно знать, что в известном месте в указанное время с точностью до секунды и метра должен появиться человек с документами, документы будут в кейсе, а кейс в левой руке. Такая форма контакта вполне надежна и не предусматривает наличия пароля.
Дверца распахнулась, и Макс забрался на заднее сиденье. В машине сидели двое: «клиент» и водитель, по всей вероятности, исполняющий также роль телохранителя.
Макс напрягся и включил круговое зрение. Существовала опасность, что «клиент» не ограничится услугами одного телохранителя и выставит в месте контакта своих «наблюдателей». Но этот незнакомый и, очевидно, неглупый человек на этот раз проявил беспечность, чем в немалой степени облегчил выполнение задачи. «Наблюдатели» отсутствовали, иначе до слуха Макса донеслись бы сейчас приглушенные хлопки выстрелов, даже если бы эти выстрелы прозвучали в двух кварталах отсюда. В такие минуты его чувства обострялись до пределов, недостижимых обычному человеку: он слышал, как пробивается трава сквозь городской асфальт и о чем говорят между собой гранитные глыбы на набережной, распознавал запах оружия в кармане собеседника или едковатый дух пластиковой взрывчатки под днищем автомобиля.
Водитель не стал включать свет в салоне, но Макс и не нуждался в освещении. С помощью кругового зрения он мог одинаково хорошо ориентироваться в любое время суток. Такой режим можно выдерживать всего несколько минут, но больше времени ему никогда и не требовалось.
– Принесли документы?
«Клиент» протянул руку за чемоданчиком. Макс воспринял этот жест как сигнал к действию, его рука скользнула за отворот куртки. Удлиненный глушителем ствол долго не выходил из замшевого кольца, движение получилось слишком длинным и неловким, да и развернуть оружие в узком пространстве оказалось проблемой. Макс промедлил, брови «клиента» стали вскидываться в немом вопросе, но в конце концов «кугуар» глянул прямо в лицо жертве, а указательный палец плавно нажал на спуск. Со скоростью триста десять метров в секунду (глушитель забирает часть энергии) девятимиллиметровый томпаковый конус со срезанной головкой пробил поросшую волосами переносицу и ворвался в мозг, а здесь разлетелся на куски, говоря специальным языком, фрагментировался, изрешетив серое вещество словно дробовой заряд.
Это была чистая работа, не требующая контрольного выстрела.
Макс разжал пальцы, «беретта» скользнула на резиновый коврик, но он уже забыл про нее. Отработанным движением выхватил из нагрудного кармана цилиндрический предмет, по виду напоминающий толстую авторучку. Телохранитель еще только начал разворачивать свой массивный торс, когда в затылок ему вонзилось смертоносное жало.
Макс перегнулся через переднее кресло, поправил массивное тело водителя, затем отстегнул его наплечную кобуру. Вместо нее он приладил свою, замшевую, и вложил в нее «кугуар». Открыл кейс и бросил на дно пистолет водителя.
– Что за херней ты занимаешься? Чему тебя учили? Ты что, кино снимаешь?!
Голос за границей мира уже давно звучал в ушах Макса, но тот был настолько сосредоточен на деталях развивающегося действа, что совершенно не воспринимал смысла произносимых слов. Наконец Спец рявкнул так, что прорвался сквозь виртуальные эффекты, ученик сразу понял, что к чему, и сердце испуганно пропустило несколько ударов.
– Я спрашиваю, почему здесь занимаются херней за триста долларов в минуту?! Немедленно отключите этого идиота!
Чья-то железная рука схватила Макса за шиворот и выбросила его вон из машины, из голландского города Амстердам, перенесла через четыре границы, проволокла полторы тысячи километров по территории СССР, перебросила через колючую проволоку и минный периметр Особого учебного центра, и в конечном итоге он оказался в тренажерном зале рядом с разъяренным подполковником Савченко по прозвищу Спец.
– Разоблачайся! Ты знаешь, сколько стоит тренажер виртуальной реальности и как его добывали? – громыхал Спец. – Я тебя учу думать головой, а ты думаешь задницей, которой и сядешь в конце концов на электрический стул! А в лучшем случае – на тюремную койку до конца жизни!
Макс висел в подвеске, позволяющей принимать любые положения, и не мог прийти в себя от столь быстрого изменения обстановки. Откинув забрало, он выпустил в атмосферу прохладный амстердамский воздух и потер красную полосу, оставленную уплотнителем имитатора впечатлений вокруг всего лица. Потом разомкнул захваты на кистях, локтях, поясе и коленях, после чего тяжело выпрыгнул из подвески вращающегося во всех плоскостях имитатора движений. Стащил шлем-маску, отлепил с висков присоски ментоприемника, расшнуровался и снял напичканный сенсорными датчиками комбинезон. Савченко наблюдал ход операции на цветном мониторе и имел полное представление о том, что происходило прохладной дождливой ночью в Амстердаме.
– Во-первых, зачем ты сам задействовался на ликвидацию? – начал «разбор полетов» Савченко. – Это все равно, что авианосец начнет гоняться за подводной лодкой. То есть полная херня!
Подполковник отличался грубостью и прямолинейностью, но он умел делать и когда-то делал все, чему сейчас учил курсантов, поэтому те никогда на него не обижались.
– "Острые" акции следует поручать нелегальной сети, причем желательно руками вообще не причастных к нам людей! Это раз! Два: планируя операцию, следует добиваться того, чтобы «клиент» в нужный момент оказался один. Наличие водителя уже недопустимо, только в случае крайней необходимости можно пойти на двойную ликвидацию! А то, что ты собирался «стирать» и возможных наблюдателей, – вообще ни в какие ворота не лезет.
Представь себе кровавую бойню – четыре или пять трупов, в городе, где за год всего совершается около сорока убийств! Это же скандал, привлечение внимания прессы, общественности, полиции, активизация работы спецслужб!
Ты соображаешь, что это значит? Нам надо сразу сворачивать свою активность на пять-шесть месяцев!
Спец перевел дух и посмотрел на монитор, где все происходящее прокручивалось заново. Макс получал у Контролера оружие.
– На хрена тебе плечевая кобура? Ты что, собрался долго носить пистолет при себе, не зная, когда придется им воспользоваться? Нет, тебе нужно сделать один выстрел в момент, который определяешь ты сам. Куда удобней вынуть его из пакета, кейса, из-за пояса на худой конец, хотя с этой дудкой лучше и за пояс не совать... К тому же кобура – это улика, избавиться от нее гораздо сложней, чем от пистолета: тот сбросил, и все, а здесь будешь мудохаться с ремнями...
Макс чувствовал себя полным ничтожеством и бездарностью. Но до конца аутодафе было еще далеко. На мониторе он расправлялся с «клиентом» и запутывал следы. Только что ему казалось, что он справился с этим виртуозно.
– Выстрел экспансивной пулей в упор! Да ты будешь в крови с головы до ног! – комментировал Савченко. – А это что за скудоумие? Зачем ты меняешь пистолеты? Ведь оружие охранника зарегистрировано, подмена будет сразу обнаружена и наведет на мысль о тщательно подготовленном и продуманном преступлении! И вообще, под какую версию ты производишь инсценировку? Охранник застрелил хозяина, после чего получил в затылок выстрел из спецоружия?
– Стрелка полностью растворится через сорок минут, – стараясь говорить твердо, возразил Макс. – А яд разлагается за час...
– И что это меняет? Охранник убил хозяина и умер от угрызений совести? А с чего вообще он решил его убивать? Ты разве залегендировал мотив?
– Нет...
– Так зачем ты даешь пищу для размышлений нидерландским властям? Все странности смерти такой персоны списывают обычно на происки вражеской разведки... Ты что, ставишь целью навести их на наш след? Ведь одно дело, когда расследование заурядного убийства ведет криминальная полиция, и совсем другое, когда им занимается контрразведка!
– Нет...
– Так зачем ты даешь пищу для размышлений нидерландским властям? Все странности смерти такой персоны списывают обычно на происки вражеской разведки... Ты что, ставишь целью навести их на наш след? Ведь одно дело, когда расследование заурядного убийства ведет криминальная полиция, и совсем другое, когда им занимается контрразведка!
Разнос подходил к концу. Вся группа обучаемых должна была сделать выводы и исправить ошибки. И она готова была это сделать. Группа состояла из двух курсантов с совершенно одинаковыми лицами. Только у Макса лицо было красным и потным, а у его двойника обычным.
– Вводная та же. Пятнадцать минут на разработку нового плана операции. Через пятнадцать минут детально доложить. При удовлетворительном плане повторный прогон на тренажере.
– Есть! – ответил Макс.
– ...таким образом, результаты испытания показали неискренность обследуемого, что само по себе служит основанием для отказа в приеме, – закончил свой доклад Слепцов.
В кабинете начальника службы безопасности, кроме самого Тимохина, находились его заместитель по персоналу Ходаков – отставной подполковник госбезопасности, двадцать лет отслуживший в Тиходонском территориальном управлении, и три инспектора – Слепцов, Шиян и Колосов, которые тоже отдали службе в ГБ от десяти до пятнадцати лет, причем Слепцов и там работал на полиграфе, а Шиян и Колесов были оперативниками.
По старой привычке все, кроме Слепцова, одевались в костюмы и галстуки, а он ходил в вольной одежде технаря – просторных брюках, фланелевой рубахе и черном пуловере. Они всегда занимались разными видами деятельности, и это наложило отпечаток на внешность: опера были поджарыми, официально-строгими и настороженными, как борзые, готовые в любой момент броситься за дичью, а психолог относился к «яйцеголовым», чья комитетская служба проходила не на «земле» или в «поле», а в собственном кабинете. Но свое дело он знал не (уже, чем они свое.
– Какие конкретно «проколы» он допустил? – поинтересовался Ходаков, и это был хороший вопрос.
Слепцов пожал плечами.
– В том-то и дело, что они не связаны с целенаправленной ложью. Ответы о связи с криминальными группировками, о знакомстве с Тахировым или кем-то из его людей и тому подобные, имеющие для нас первостепенное значение, вполне искренни и не вызывают никаких сомнений. А вот там, где ему не было смысла лгать, прибор констатировал ложь.
– Например?
– Ответ о выездах за границу. Опрашиваемый их отрицает, а прибор отмечает положительную реакцию. Пусть с некоторыми оговорками, но положительную. Я назвал ряд стран, парень дал положительную реакцию на Австрию, Африку, США, Нидерланды, Египет – в общем, на четверть географической карты.
Ходаков взял со стола начальника анкету Лапина, вчитался.
– Но ведь он всю жизнь провел в Тиходонске. Кроме трех лет армии и шести в Подмосковье. Но гам он работал на военном заводе... Тогда вообще с выездом было строго, в капстрану пускали раз в три года, да и стоило это дорого, работяге не по карману. А с режимного завода – и говорить нечего!
– Тогда только партийные делегации и профсоюзные активисты катались, – заметил Шиян. – Да наши люди.
– Точно, – согласно кивнул Колесов.
– Когда же он мог столько наездить? – Тимохин задумчиво барабанил пальцами по столу.
Слепцов снова пожал плечами.
– Что еще?
– Вопрос о родителях. Он ответил, что их не помнит. А прибор вообще выдал прямые линии. Будто бы у него никогда не было родителей и он даже не знает, что это такое. С подобной реакцией я вообще никогда не встречался.
– Еще.
– Прямые линии при ответах о службе в армии и работе в Подмосковье.
Двойственная реакция на сотрудничество с госбезопасностью.
Тимохин усмехнулся.
– Скорей всего был осведомителем в армии или на заводе. Там плотное оперативное прикрытие...
Все присутствующие облегченно задвигались и обменялись репликами: как раз эта реакция была им хорошо понятна.
Слепцов заглянул в свои записи.
– Обучение методики прохождения проверки на полиграфе. Наличие загранпаспорта. Вопрос о богатстве. О специальной боевой подготовке.
– Что там?
– Расхождение ответов и психофизиологических характеристик.
Тимохин озабоченно потрогал гладко выбритую щеку, будто боялся обнаружить неряшливо отросшую щетину.
– Юмашев спросил меня, можно ли обмануть полиграф...
Ходаков скептически скривился, Слепцов задумчиво пожал плечами, и Тимохин отметил, что этот жест начинает его раздражать. Шиян и Колесов синхронно покачали головами, давая отрицательный ответ.
– Ну почему же, – возразил Тимохин. – Бывало, и обманывали. Есть специальные методики, самая примитивная – искажение фиксируемых характеристик. Поджал палец на ноге, нажал до боли – и пожалуйста: картина смазана.
Он разоблачал предателей в среде советских разведчиков и больше других знал о допросах на полиграфе, поэтому коллеги слушали очень внимательно.
– Правда, искажение характеристик – это сам по себе сигнал, но есть и более хитрые приемы, есть психологическая подготовка, тренировки... Но одно вам скажу с полной уверенностью: во всем СССР было немного людей, способных обмануть машину. Очень немного. Десяток-полтора... Я думаю, в Тиходонске нет ни одного из них. Сами понимаете, что это за люди и чем они зарабатывают себе на хлеб...
– Я вот что думаю, – почти перебил шефа Ходаков. У него было худое морщинистое лицо много испытавшего человека, хищно загнутый тонкий нос и пронзительные голубые глаза. Уверенные манеры, проглядывающая в движениях властность и строгая Официальная одежда выдавали в нем сотрудника органов – комитетчика или мента. Впрочем, в этом плане все собравшиеся в комнате были похожи – не только внешностью и манерой держаться, но и мыссли, психологическими стереотипами, специальными навыками, специфическими знаниями. – Я вот что думаю, – повторил Ходаков. – Если Терещенко действительно сбил его машиной и привез к себе, чтобы избежать скандала, то в чем активность его действий? В том, что подставился под машину?
– А что, – буднично произнес Тимохин. – Бывало, и подставлялись. И под машину, и под пулю на охоте, и под триппер... Тому, с кем надо установить связь. Чувство вины очень способствует развитию отношений, укреплению знакомства, установлению доверительности...
И опять он знал, что говорит, поэтому слушали его снова с исключительным вниманием и интересом.
– Но тогда нужна целая бригада! Чтобы отследить Терещенко, предугадать его маршрут, подвести объект... И непрогнозируемый риск... Ведь этот парень вполне мог вместо банка попасть в морг! – высказался Ходаков, и остальные посчитали его мысль очень логичной и здравой.
– А почему не может быть бригады? – стоял на своем Тимохин. – И риск в таких случаях обычное дело. Кто не рискует, тот не выигрывает... К тому же...
Он задумался – говорить или нет. Решил сказать.
– Возможна ситуация, когда не нужна никакая бригада, да и риск сведен к минимуму...
В кабинете наступила звенящая тишина. Присутствующие здесь люди мыслили одинаковыми категориями и сразу поняли, о чем идет речь.
– Да, если наш друг Терещенко действовал в спарке с этим... Лапиным.
Вполне нормальная рабочая версия. Она тоже нуждается в отработке.
– И сам себя довел до инфаркта? – не поверил Слепцов. Он был технарем и не знал всей глубины подлости человеческой натуры. Зато все остальные знали и не выказывали удивления.
– Это обычный случай для разоблаченного предателя, – сказал Тимохин.
И, обращаясь к Ходакову, распорядился:
– Тщательно обыскать его кабинет, хорошо проверить квартиру. Предлог: внезапная болезнь и пропажа секретных документов.
Потом перевел взгляд на Слепцова.
– Ваше заключение по этой истории.
Тот помялся, хотел пожать плечами, но, очевидно, почувствовал раздражение шефа и воздержался.
– Мое мнение, что всему виной нарушения психики испытуемого. Отклонения реакций скорее всего отражение опосредованной информации: что-то видел по телевизору, что-то в кино плюс книги, газеты, чьи-то рассказы.
Дефекты сознания превращают опосредованную информацию в прямую: он воспринимает увиденное и прочитанное как пережитое. В психиатрии этот эффект называется «искаженное эхо». Если он живет в фантастическом мире, который считает настоящим, то это все объясняет. Точнее, все, кроме прямых линий на экране.
– А если прямые линии – это блокада памяти? – спросил Тимохин, и выражение лица говорило, что он вполне способен принять и эту версию в качестве рабочей.
Не удержавшись, Слепцов в очередной раз пожал плечами.
– Я никогда с этим не сталкивался. И ничего не слышал.
– И я ничего не слышал, – кивнул Ходаков.
– И я...
– Я тоже не слышал.
– Не слышали, значит. – По взгляду Тимохина Нетрудно было понять, что, борясь на периферии с диссидентами, церковниками и антисоветчиками, трудно услышать о блокаде памяти.