– Я ищу Орланду Людовичи, – сказал ему Матиас.
– Семестр в коллеже давно закончился, сударь, – отозвался старик, похоже радуясь этому. – В это время года лишь немногие студенты остаются в своих комнатах.
– Ты знаешь Орланду Людовичи? Он один из этих немногих?
– Мальтиец не жил здесь с… да, с Михайлова дня.
Почти год. Для Тангейзера это стало новостью.
– Ты знаешь, почему Орланду переехал? – продолжил он расспросы.
– Я не посвящен в мысли господина Людовичи, и тем более в его побуждения.
– Ты знаешь, где я могу его найти или где он живет?
– Боюсь, что нет, сударь. – Похоже, этот факт тоже доставлял служителю удовольствие.
Матиаса предупреждали, что любое взаимодействие с парижскими чиновниками, даже самыми мелкими, потребует необыкновенной настойчивости.
– Однако он остается членом коллежа, – сказал он твердо.
– Насколько мне известно, сударь.
– Когда ты видел его в последний раз?
– Не помню, сударь.
– Неделю назад? Месяц?
– Не помню.
– Ты помнишь, что он переехал почти год назад, но не помнишь, когда видел его в последний раз?
– В моем возрасте, сударь, память слабеет.
Последнее письмо Матиас отправил Орланду четыре месяца назад, до поездки, которая привела его в Велес-де-ла-Гомера[2] и даже дальше. Он указал на полку с ячейками, висевшую на задней стене владений служителя. В ячейке, обозначенной буквой «Л», лежали какие-то бумаги.
– Для него есть сообщения или письма? – Мальтийский рыцарь прислонил ружье к конторке.
– Нет, сударь.
– Я был бы тебе благодарен, если бы ты проверил.
– Я уже проверял, сударь.
Тангейзер поднял откидную доску конторки и шагнул к полке.
– Сюда нельзя входить, сударь, – запротестовал смотритель.
Матиас, не слушая его, перебрал бумаги из ячейки с буквой «Л». Ничего, что предназначалось бы Орланду. Ячейка с буквой «О» и вовсе была пуста. Тангейзер повернулся.
Глаза старика улыбались. Губы его, оставаясь неподвижными, каким-то образом ухитрялись передавать всю глубину его презрения. У рыцаря появилось странное чувство, что его тут ждали: этот человек предполагал, что он должен появиться, и знал, кто он такой.
– Ты знаешь, кто я, – заявил он, глядя служителю в глаза.
– Очень важный господин – я в этом не сомневаюсь, сударь.
– У Орланду должны быть друзья, наставники.
– Вне всякого сомнения, сударь. Но в мои обязанности не входит разбираться в таких вещах.
– Здесь есть еще кто-нибудь, кого можно спросить?
– В субботу, сударь?
– Значит, в коллеже я о нем ничего не узнаю?
– Сударь, в Париже тысячи студентов со всей Европы. Кто знает, что на уме у всех этих молодых людей? Особенно в такие времена?
– Орланду мой пасынок. Он мне дорог.
Безразличие старого служителя было выковано несметными ордами скулящих юнцов, каждый из которых считал себя самой важной персоной в мире. Но возможно, доверительный тон влиятельной особы развяжет ему язык, подумал Матиас.
– Орланду может жить со своей матерью, леди Карлой, графиней де Ла Пенотье, – сказал он. – Она была гостьей королевы на королевской свадьбе. Не знаешь, где я могу ее найти?
– Если вам неизвестно, где ваша жена, откуда об этом могу знать я?
Тангейзер подавил разгоравшуюся в нем ярость и прибегнул к последнему средству:
– Если у тебя есть информация, которая поможет мне найти Орланду или леди Карлу, то моя благодарность будет измеряться золотом. Например, в виде пожертвования коллежу.
– Взятка? Вы нанесли мне глубокое оскорбление, сударь.
Путешественник так не считал: свое предложение он сформулировал со всей мыслимой деликатностью. Оскорбительным был ответ служителя, и старый пройдоха прекрасно это понимал. Тангейзер отложил бумаги и ткнул указательным пальцем в грудь собеседника, почувствовав под грязной курткой хилое, немощное тело. Надавив посильнее, он сбросил смотрителя с табурета, и тот, раскинув руки и ноги, опрокинулся на пол. Стон был первым искренним звуком, слетевшим с его губ. Не обращая на него внимания, Матиас порылся на полочке под конторкой, вытащил бумагу и чернила и, перебрав пучок использованных перьев, нашел одно, кончик которого выглядел пригодным для письма, после чего принялся строчить по-итальянски, неровным почерком:
«Дражайший Орланду, я в Париже. Еще нигде не устроился. Оставь для меня сообщение здесь, в коллеже. Напиши, где я могу найти тебя и твою мать».
Тут Тангейзер остановился. Сомнительно, что его пасынок получит это письмо в ближайшее время. А если и получит, то служитель не станет передавать его ответ. Вспомнив, что видел таверну на углу соседней улицы, рыцарь приписал:
«Оставь копию в “Красном быке”. Я должен как можно быстрее найти Карлу».
Потом он задумался, вспоминая, какое сегодня число. Завтра праздник святого апостола Варфоломея. Тангейзер расписался и поставил дату: «Вечер 23 августа 1572». Размахивая листом бумаги, чтобы высохли чернила, он посмотрел на Грегуара, который взирал на происходящее широко раскрытыми глазами. Челюсть у него отвисла, из носа текло.
– Таверны, – сказал Тангейзер. – Поищем в студенческих тавернах.
Он сложил лист пополам, написал на обратной стороне «ЛЮДОВИЧИ» и «МАТИАС». Буквы над ячейками были написаны на деревянных дощечках, прибитых к полке. Госпитальер кинжалом подцепил дощечку с буквой «Л» и с ее помощью прикрепил записку к ячейке так, чтобы надпись было видно из-за конторки. Потом вернулся к служителю и ткнул его носком сапога в ребра:
– Вставай.
Несмотря на кажущуюся немощность, старик вскочил на ноги с резвостью, которой позавидовал бы и более молодой человек. Без парика, с искаженным от ярости лицом, служитель выглядел скорее лет на пятьдесят, чем на семьдесят. Его череп покрывали шелушащиеся струпья, и Тангейзер попятился, опасаясь, что болезнь заразна. Взяв ружье, он кивком указал на полку с ящичками.
– Проследи, чтобы моя записка попала к господину Людовичи.
На улице солнце пекло еще жарче, чем прежде, толпа стала еще плотнее, а запах – еще отвратительнее. Матиас почесал бороду. Пот стекал у него по спине, глаза слезились. Ему хотелось принять ванну – если это возможно в Париже. И хорошо бы снова вскочить на лошадь, чтобы оказаться подальше от прилипавшей к сапогам грязи. Грегуар тем временем указал на длинный ряд шумных, забитых людьми строений, похожих на свинарники.
– Студенческие таверны, – сообщил он.
Первые три пивные гудели от пьяных выкриков и споров, но выяснить в них ничего не удалось. В каждой рыцарь-иоаннит называл хозяину имя Орланду, перекрикивая гвалт, но ему никто не ответил. Видя, что эта тактика не приносит успеха, в четвертой таверне, «Красном быке», Тангейзер сел за столик у двери. Он заказал вино, холодный пирог с гусятиной и двух жареных цыплят. В разговорах посетителей ощущалась атмосфера страха. Похоже, произошло что-то важное. Матиас пытался понять, в чем дело, но местный выговор был непривычен для его уха.
Он слышал имена королевы, Екатерины Медичи, ее сына, короля Карла, и его брата Генриха, герцога Анжуйского, а также герцога де Гиза, предводителя парижских католиков. Гораздо чаще, чем хотелось бы Тангейзеру, звучало имя Гаспара де Колиньи, известного демагога из числа гугенотов и адмирала Франции. Этот человек морил голодом Париж в 67-м году, его немецкие наемники разорили почти всю страну, а теперь – по слухам – он жаждал войны с Испанией и Нидерландами. Эта банда недоумков и негодяев уже трижды ввергала Францию в бессмысленную гражданскую войну.
Тангейзер не вмешивался в политику и даже не интересовался ею, поскольку никак не мог повлиять на ход событий. Сильные мира сего были преисполнены ощущения собственной значимости: их самые примитивные чувства вращали колеса истории. Правители Франции были не более испорчены или некомпетентны, чем где-либо еще, но Матиас полюбил эту страну, и поэтому их преступления вызывали у него особенно сильное отвращение. Но тут ему принесли вино и еду, и настроение иоаннита явно улучшилось.
Прислуживавшая в трактире девушка не знала, будет ли слуга рыцаря принимать участие в трапезе. Когда Тангейзер взглядом указал мальчику на угощение, тот удивился не меньше ее. Пирог был жирным, сочным и вкусным. Похоже, Грегуар не ел досыта с тех пор, как сосал материнскую грудь – если ему вообще было ведомо подобное удовольствие. Каприз Матиаса изменил судьбу этого паренька. Точно так же в детстве его собственную жизнь изменил душевный порыв одного незнакомца. Наверное, следовало найти кого-нибудь посимпатичнее, чей вид вызывал бы уважение к хозяину, но сердце Тангейзера восставало против этой мысли. Он выбрал этого парня и не бросит его.
Грегуар зашелся в приступе сильного кашля. Когда лицо его побагровело, а затем начало синеть, Матиас встал и хлопнул помощника ладонью между лопаток. Куски пирога разлетелись по столу, и мальчик стал жадно хватать ртом воздух. Потом он чихнул, и остатки пищи вылетели у него из носа.
– Откусывай понемногу и жуй двенадцать раз. Умеешь считать до двенадцати? – спросил его путешественник.
– Я могу считать до пятидесяти, – отозвался маленький парижанин.
– О, ты образованнее многих, но хватит и двенадцати.
Грегуар последовал совету своего нового господина, но вдруг заметил что-то за его спиной и, покраснев, смущенно опустил взгляд в тарелку. Тангейзер повернулся.
За соседним столиком двое студентов, хихикая и гримасничая, передразнивали мальчика. С ними сидели две девушки-подростка, но шутки парней, похоже, их не впечатляли. Матиас вытер рот тыльной стороной ладони и посмотрел на студентов, которые явно выпили лишнего, что было одной из причин их веселого настроения.
– Если вас так забавляет несчастье, я могу дать вам повод для смеха, – предложил им приезжий.
Эти слова тоже вызвали смех, скорее нервный, чем оскорбительный, но Тангейзер считал, что человек имеет право насладиться пирогом без того, чтобы какие-то подонки насмехались над его лакеем. Поднимаясь со скамьи, он схватил одного юнца за горло. Второй отскочил, но рыцарь поймал его за волосы. Потом он подождал немного, чтобы извивавшиеся в его руках студенты могли рассмотреть его лицо, и потащил обоих к выходу.
На улице он поволок их к сточной канаве, где зловонные кучи нечистот ждали лопат сумасшедших. Там госпитальер стукнул парней друг о друга головами и оставил валяться в грязи. Повернувшись к таверне, Матиас увидел в дверях младшую из девушек. Она стояла, уперев кулачки в бедра. Обе руки ее были испачканы чернилами.
– Зачем вы это сделали? – спросила она возмущенно.
Тангейзер окинул ее внимательным взглядом. Девушка смотрела на него, вздернув подбородок. Ее темные глаза полыхали яростным огнем, а волосы, черные, как вороново крыло, были пострижены очень коротко, почти как у мальчика. Девчонка была худой, и рыцарь подумал, что ей не больше тринадцати лет. Ее нельзя было назвать красавицей, но силе духа юной парижанки можно было только позавидовать, а это много значило для Матиаса. Девушка не красилась, но от гнева ее щеки порозовели.
Тангейзер вежливо склонил голову:
– Урок хороших манер им не повредит.
– Хороших манер? – Похоже, девчонка намекала, что его манеры тоже оставляют желать лучшего. – Да, они подло себя вели по отношению к вашему мальчику. Жестоко. Но вы пытались их убить.
Иоаннит рассмеялся:
– Ты забываешь, что я предложил им извиниться.
– Вы им угрожали и напали раньше, чем они смогли ответить.
– Прошу прощения, если наши воспоминания не совпадают.
Девушка пристально смотрела на него, явно не собираясь уступать. Тангейзер оглянулся. Юнцы поднялись на четвереньки и оценивали ущерб, нанесенный их одежде, – он оказался катастрофическим. Увидев, что путешественник смотрит на них, и, вероятно, заметив девушку, они вскочили и бросились прочь.
– Видишь. Никакого вреда, который нельзя было бы устранить погружением в реку. – Тангейзер повернулся к девушке, которая, похоже, ничуть не смягчилась. – Да будет мне позволено заметить, – продолжал он, – что они оставили тебя в обществе явного грубияна, а это не лучшим образом характеризует их храбрость.
– Я не в вашем обществе.
– Тогда прими мое приглашение и раздели с нами трапезу. Я Матиас Тангейзер, граф де Ла Пенотье, рыцарь ордена святого Иоанна.
Парижанка не ответила, но кулаки ее разжались.
– Я провел в городе меньше часа, причем это мой первый визит сюда. И его жителей никак не назовешь сердечными, – добавил госпитальер.
– Неудивительно. – Его собеседница скрестила руки на груди.
Тангейзер склонил голову, принимая этот упрек:
– В любом случае я приношу извинения за причиненные неудобства.
Губы девушки сомкнулись, словно она спорила сама с собой, как минуту назад спорила с обидчиком ее друзей. Затем она отвела взгляд и посторонилась. Матиас еще раз поклонился и вошел в трактир.
Принесли большое блюдо с жареными цыплятами. Тангейзер разрезал их на куски и сказал Грегуару, чтобы тот накладывал себе еду на тарелку. Мальчик отвернулся, извлек из ноздри зеленую горошину и приступил к делу. За едой мальтийский рыцарь размышлял.
Косвенной причиной его приезда в Париж стало бракосочетание сестры короля Маргариты Валуа и ее кузена Генриха Бурбона, короля Наварры, которое состоялось в минувший понедельник. Маргарита была католичкой, дочерью Екатерины Медичи. Итальянка – то есть представительница народа, ненавидимого большинством французов, – Екатерина даже по признанию своих сторонников обладала дьявольским коварством. Она правила страной с 59-го года, после смерти мужа. А поскольку Карл IX, которому исполнилось двадцать два, по-прежнему был всего лишь испорченным ребенком, Екатерина – что бы там ни думал король – оставалась всевластной правительницей Франции.
По мнению многих, проводимая Екатериной Медичи политика терпимости к гугенотам стала причиной трех гражданских войн. Свадьба Маргариты и протестанта Генриха – обоим еще не исполнилось двадцати лет – стала последней попыткой Екатерины закрепить хрупкий мир между военными предводителями католиков и гугенотов. Но брак этот не пользовался популярностью у обеих партий, не говоря уже о самих новобрачных. Таковы были слухи, дошедшие до Тангейзера во время путешествия на север.
Вся неделя – которая теперь уже подходила к концу – после свадьбы была отмечена многочисленными грандиозными балами, маскарадами и пирами в честь молодоженов. Вернувшись домой из-за моря, Матиас узнал, что Карла «приглашена королевой» выступить на заключительном балу, который устраивался в пятницу, 22-го числа – то есть вчера вечером, – в Лувре.
Мастерство, с которым его супруга играла на виоле да гамба, не было для Тангейзера новостью. Музыка Карлы очаровала его еще до того, как он впервые увидел ее, однако он удивился, что слава жены распространилась так далеко. Она уверяла, что ей ничего не угрожает, поскольку ей выделили эскорт, который должен был доставить ее в Париж. Кроме того, ее охранял человек, в исходе поединка с которым сам Матиас был не уверен – серб Алтан Савас, бывший янычар. В письме не указывалось, где именно остановится Карла, потому что в тот момент она сама еще этого не знала. Однако по прибытии в Париж она собиралась увидеться с Орланду. И теперь, когда надежды Тангейзера найти пасынка растаяли как дым, оставался один путь.
– Лувр, – сказал он Грегуару.
Мальчик кивнул и улыбнулся.
Мысль о Лувре не вызывала особой радости у рыцаря. Когда он окажется там, между ним и тем, кто может знать местонахождение Карлы, встанет бесчисленное количество виртуозов интриги.
Королевский двор, или Maison du Roi[3], представлял собой огромную свиту, состоящую из паразитов. Тысячи чиновников многочисленных департаментов, погрязших в роскоши и коррупции, соперничали друг с другом за право транжирить богатства страны. Самым большим департаментом – больше военного и духовного – был Bouche du Roi. Королевская кухня. Судя по рассказам, король не мог даже надеть сорочку без помощи дюжины помощников, преимущественно знатного происхождения и с огромным жалованьем. Каждый стул его величества – испражнение, требовавшее присутствия знатных лиц у королевского стульчака, – был предметом тщательного изучения, хотя для Тангейзера оставалось загадкой, какие предзнаменования могут содержаться в его ароматах. И еще он сомневался, что Екатерина Медичи, устраивавшая бал, знает о существовании Карлы. Хотя кто-то во дворце внес имя его жены в список приглашенных, организовал ее путешествие и предоставил ей жилье.
Подавив приступ уныния, Матиас глотнул вина.
Он вспомнил, что супруга упоминала о каком-то парне из Menus-Plaisirs du Roi, департамента «малых забав». Как это ни удивительно, в него входили не те специалисты, которые присутствовали при испражнениях короля, а те, кто отвечал за его развлечения. Как же его звали? Письмо Карлы лежало в седельной сумке.
Когда к столу подошли две девушки, которых он лишил общества их кавалеров, Тангейзер поднял голову. Вторая юная парижанка держалась не столь дерзко, как первая, а волосы у нее были золотистыми, как солнечные лучи. Иоаннит встал и поклонился им.
– Мы принимаем ваше приглашение, – сказала девушка, которая спорила с ним.
– Весьма рад, – ответил Матиас, удивляясь самому себе. Его лакей остался сидеть, жадно глотая еду, и рыцарь обернулся к нему. – Грегуар, при приближении дамы джентльмен должен встать и поклониться.
Парнишка вскочил со скамьи и поклонился с таким усердием, что ударился лбом о стол. Девушки засмеялись. Грегуар обратил свою уродливую улыбку на Тангейзера, словно хотел сказать, что их веселье не должно вызывать его гнева. Вид обнаженных десен мальчика не стал менее отвратительным, но рыцарь улыбнулся.
– Это моя старшая сестра, Флер Малан, – представила ему золотоволосую девушку брюнетка. – А я – Паскаль Малан.