Дао дэ цзин. Книга пути и достоинства - Лао-цзы 6 стр.

1. Лао-цзы думает, что страсти – источник всякого зла в индивидуальной нравственности; «нет греха тяжелее страстей», говорит он (46); поэтому он относится к ним очень строго. Прежде всего, страсти, по мнению Лао-цзы, затемняют очи разума. «Свободный от страстей, – говорит он, – видит величественное проявление Дао, а находящийся под влиянием какой-нибудь страсти видит только незначительное проявление (его)» (1): находящийся под влиянием страсти не может достигнуть даже самой очевидной истины. Точно так же и в нравственном отношении: находящийся под влиянием страсти не может творить истинно нравственных дел. Поэтому он учит избегать всякой крайности, которая и есть страсть. «Мудрец, – пишет Лао-цзы, – избегает всякой крайности» (29). Итак, мы должны уничтожить страсти, чтобы достигнуть нравственного совершенства, и когда в мире не будет страстей, то будет повсеместное спокойствие и на всей земле будет правда (37).

Но наша нравственная природа слишком испорчена и слаба для того, чтобы сразу достигнуть высокой степени нравственной жизни, побеждая всякого рода страсти. Поэтому мы должны побеждать их постепенно и достигать нравственного совершенства начиная с низкой ступени и потом идти выше и выше. Это учение он разъясняет следующими сравнениями. «Девятиэтажная башня, – пишет он, – создается из клочков земли; чтобы пройти тысячу верст, нужно начать с одного шага» (64); «не трудно, – говорит он в том же афоризме, – держать легкое».

Эта идея Лао-цзы в наше время нашла провозвестника в лице Л.Н. Толстого, который также советует начинать дело нравственного усовершенствования с низшей ступени[47]. «Есть лестница добродетели, – пишет Л.Н. Толстой, – и надо начинать с первой ступени». Этою первою ступенью нравственной жизни как Лао-цзы, так и Л.Н. Толстой считают воздержание.

«Воздержание, – учит Лао-цзы, – первая ступень нравственности» (добродетели) (59). «Помимо воздержания, – пишет Толстой, – немыслима никакая добрая жизнь».

2. Лао-цзы считает высоким нравственным достоинством человека простоту сердца. Простота сердца потому есть высшая добродетель, что очень близко стоит к Дао, к естественности. Без простоты сердца, по учению Лао-цзы, никто не может достигнуть нравственного совершенства. Человек высокой нравственности, учит наш философ, «возвратится к совершенной простоте» (28). Эта простота сердца, впрочем, не есть грубое невежество, а, напротив, блаженная и невинная простота. «Кто вполне духовен (то есть нравствен), – учит Лао-цзы, – тот бывает смирен, как младенец» (10). «Достигший высокой нравственности, – говорит он в другом афоризме, – похож на младенца» (55). Такой человек не только похож на младенца, но «возвратится в состояние младенца» (28).

3. Лао-цзы провозглашает великое нравственное значение смирения, которое находится в органической связи с простотою сердца, составляя ее естественное последствие.

Сущность этого учения очень ясно выражена в одном из афоризмов Лао-цзы: «Мир смирен, все люди ездят и бегают над его твердыней» (43). Другими словами, мир охотно стоит ниже всех существ, но никогда не жалуется на это. Такому смирению мира мы должны подражать, потому что «кто желает быть великим, тот должен быть ниже всех» (61).

Ту же мысль он повторяет метафорически: «Причина того, что реки и моря суть цари многочисленных долин, заключается в том, что первые находятся ниже последних» (66). Лао-цзы указывает на Дао как на пример смирения. Дао, по учению его, совершает великие дела, но оно не выставляет себя (51). «Не хвалиться тем, что сделано, – говорит он, – не начальствовать над другими, превосходя их, – небесная добродетель» (10, 2). Как пример или образец смирения Лао-цзы выставляет воду. «Вода, – пишет он, – давая всем существам обильную пользу, не сопротивляется ничему» (8).

Наихудшим пороком Лао-цзы считает гордость, противоположную по своему существу смирению.

Свое отвращение к этому пороку Лао-цзы выражает следующей метафорой: «Я не желаю быть гордым, как драгоценный камень» (39). Чтобы преодолеть этот порок, прежде всего, нужно не выставлять себя, признавая достоинства других. «Кто делает вид, будто много знает, – пишет Лао-цзы, – и ко всему способен, тот ничего не знает» (10, 24). «Зная много, – пишет он в другом афоризме, – жить, будто ничего не знаешь, – верх совершенства» (71). Как средство предотвращения гордости, Лао-цзы предлагает знать свое место.

4. Рассуждение Лао-цзы о почести и славе находится в тесной связи с учением его о простоте сердца и смирении. Знатность, известность и величие этого мира, по мнению Лао-цзы, не суть истинные почесть и слава, ибо они противоречат смирению Дао. Почесть и слава этого мира слишком непостоянны и неопределенны; в них нет ничего существенного, поэтому они противоестественны, а следовательно, греховны. Этот взгляд и служил исходною точкой мнения Лао-цзы, что незнатность и неизвестность есть истинная почесть и слава человека.

С другой стороны, позор и оскорбление в этом мире не есть действительный позор и оскорбление. Поэтому Лао-цзы относится к ним как к чему-то крайне призрачному: «Почесть и позор одинаково странны для мудреца» (13).

5. Лао-цзы не только проповедник простоты и смирения, но и провозвестник самоотверженного человеколюбия. Основанием этого учения служит Дао, которое не заботится о самом себе, а только о других. «Дао сотворило все существа, а добродетель кормит их; они дают им вещественную форму, а могущество совершенствует вещи» (51).

Эта любовь Дао ко всем существам (34) должна быть образцом нашего человеколюбия, которое Лао-цзы называет человеколюбием Дао.

Истинное человеколюбие должно быть самоотверженной любовью. «Святой заботится о себе после других» (7). Такое человеколюбие должно быть, по своему существу, всеобъемлющим и не должно знать границ. Эта идея выражена в следующем сравнении.

«Небесное Дао, – пишет он, – не имеет родственников (которым оно могло бы оказывать преимущество перед другими): оно всегда склоняется к добрым людям» (79). Значит, Дао чуждо несправедливости: оно ко всем относится одинаково.

Самое высокое человеколюбие – это любовь к врагам. Истинно любящий не должен исключать из своей любви даже ненавидящих его самого. «За ненависть, – учит Лао-цзы, – платите добром» (63) – учение, очень напоминающее христианскую заповедь о любви к врагам.

Конечно, лаоцзыевская формула учения и любви к врагам менее жизненна и содержательна, чем заповедь Христа, но тем не менее нельзя не подивиться тому, что эта великая гуманная истина в VI в. до н. э. была проповедана китайцам через их национального философа.

Лао-цзы думал, что общество с его вождем – царем – может в значительной мере способствовать осуществлению учения об индивидуальной морали. Поэтому Лао-цзы серьезно занимается решением вопроса об общественном строе.

По мнению Лао-цзы, общественный строй требуется естественным порядком мира, и без управления никакое общество существовать не может.

Признание законности государственного строя привело Лао-цзы к признанию монархизма. Монархия, по мнению Лао-цзы, более других форм правления способна привести людей к единству, которое и есть мировой закон (27). Другими словами: как единое Дао приводит в порядок все существа, так и на земле единое управление должно приводить всех людей в единство. Царь, по мнению Лао-цзы, стоит на недосягаемой для нас высоте. «Четыре величия в мире, – пишет он, – Дао, небо, земля и царь» (25).

Это мнение Лао-цзы основано на том, что царь, стоя во главе народа и будучи повелителем его, мог бы нравственно повлиять на своих подданных; слова и дела его могли бы быть примером и образцом для всех (26). Поэтому он предлагает царю быть особенно внимательным к себе и преподает целую систему о морали царя.

Прежде всего, Лао-цзы выставляет Дао как идеал царя. Он советует царю во всех отношениях подражать Дао.

Он учит, чтобы царь соблюдал бездеятельность. Это видно из следующего изречения его: «Дао ничего не делает, поэтому оно делает все» (37). Нужно заметить, что ничего не делать или быть бездеятельным, по Лао-цзы, не значит находиться без движения, а напротив – действовать, но без праздного умствования. «Управляющий страной посредством умствования, – учит Лао-цзы, – погубит ее. Когда страна управляется без умствования, то в ней будет благоденствие» (65). Очевидно, что Лао-цзы смотрел на учение и умствование как на социальное зло. Умствования, по мнению Лао-цзы, омрачают очи разума и приводят людей в заблуждение, могущее нравственно погубить их.

Отрицательное отношение Лао-цзы ко всякого рода умствованию привело его к крайности – к полному отрицанию всякой образованности. Он думал, что образованность и просвещение нарушают счастье человека. Поэтому он советует царям держать народ в разумном невежестве (3) и естественной простоте, в которой и заключается блаженство людей.

Отрицательное отношение Лао-цзы ко всякого рода умствованию привело его к крайности – к полному отрицанию всякой образованности. Он думал, что образованность и просвещение нарушают счастье человека. Поэтому он советует царям держать народ в разумном невежестве (3) и естественной простоте, в которой и заключается блаженство людей.

Будучи проповедником простоты и естественности, Лао-цзы не мог сочувственно относиться к сложным законам и мелочным постановлениям: он считает их началом социального зла. «Когда в государстве много законов и постановлений, – учит он, – то число воров (то есть вообще преступников) увеличивается».

Продолжая дальше развивать свою идею о простоте и естественности, Лао-цзы доходит до отрицания богатства. Драгоценные вещи обольщают сердце человека и приводят его к желанию завладеть ими; это, в свою очередь, ведет человека к преступлению. Эта мысль очень ясно выражена в следующих афоризмах: «Чтобы люди не сделались ворами, нужно не придавать никакого значения трудно добываемым (то есть ценным) вещам» (3); «Когда будут оставлены выгоды, то воров не будет» (57).

В социальной этике более всего занимает нашего философа вопрос о войне. Этому много способствовали исторические обстоятельства, современные ему. Война, по его взгляду, незаконна, и убивать людей – непростительное преступление; война есть жестокое нарушение естественного течения природы, созданной Дао, и противна существу Дао, то есть абсолютному добру. И вот Лао-цзы пишет: «Если бы (война) была добро, то нужно было бы радоваться ей, но радуется ей лишь любящий убивать людей» (31). Следовательно, она противоестественна и преступна. Война – это величайшая несправедливость и беда. Вот почему наш философ учит: «Когда война окончится победой, то следует объявить всеобщий траур».

При таком взгляде на войну Лао-цзы не мог одобрить и орудия войны – войска. Свое полное отвращение к нему он выражает следующими словами: «Войско есть орудие нечестивых, поэтому не может быть орудием мудрых» (31).

Хотя Лао-цзы принципиально отрицает войну, но тем не менее сила современных ему исторических условий заставила его рассмотреть вопрос: какая война менее беззаконна. Он считает менее беззаконной войну оборонительную, а наиболее беззаконной – войну наступательную. Об этом очень хорошо высказано им в следующем изречении: «Когда цари и князья заботятся об обороне, то сама природа сделается помощницей их» (67).

Вот беглое обозрение нравственного учения Лао-цзы. Мнение Лао-цзы, что нравственная природа человека повреждена, но еще не лишена возможности достигнуть относительного нравственного совершенства, сразу, без сомнения, поставило его на правильную точку зрения о сущности морали. Отправляясь от этой точки зрения, он выработал себе ряд верных взглядов на сущность нравственности. Таковы, например, его учения об идеале и критериях нравственности и оценки нравственных действий человека.

Сравнивая древнейшие учения о нравственности, мы ясно увидим, что лаоцзыевская моральная система выделяется из них всех. Не будет преувеличением, если я скажу, что до появления христианства не было такого возвышенного и стройного нравственного учения, как система Лао-цзы. Правда, Шакья-Муни также проповедовал возвышенное нравственное учение; но в нем много противоречий и преувеличений, которых в системе Лао-цзы почти нет. Хотя еврейская мораль стояла, пожалуй, выше буддийской, но в ней проповедовалось учение «око за око и зуб за зуб», чего наш философ не допускал: он проповедовал самоотверженное человеколюбие и любовь к врагам (63).

Этика Лао-цзы представляет собою не какие-нибудь случайные уроки о нравственности, а строго логический вывод из его метафизической системы, которая также не лишена некоторого интереса. К ней мы теперь и перейдем.

Метафизика Лао-цзы

Из древнейших китайских философов один только Лао-цзы хотел открыть начало мира чисто умозрительным путем. Он не мог довольствоваться конкретным объяснением мира. Ему думалось, что существует высший мир, который открывается только нашему разуму. Видимое бытие, думал Лао-цзы, ограничено и конечно, следовательно, и не вечно; если оно не вечно, то должно иметь начало; если оно имеет начало, то подлежит разрушению, но разрушение мыслимо только тогда, когда существует неразрушимое; конечное мыслимо только тогда, когда существует бесконечное (59, 25).

Об этом неразрушимом и бесконечном говорит наш философ следующим образом: «Верх не ясен, низ не темен. О, бесконечное! Нельзя назвать его именем» (14). «Оно не уловимо (21), – пишет он в другом афоризме. – Оно не имеет имени, но люди его называют Дао» (25, 32, 24).

Что такое, спрашивается, Дао? «Дао, – учит Лао-цзы, – которое должно быть действительным, не есть обыкновенное Дао» (1). «Дао пусто» (4), то есть оно – «чистейший дух» (6), в котором отсутствует всякая материальность. Оно – «бесконечная глубина» (4), поэтому «неуловимо, как блеск света» (21).

Признавая Дао бесконечным и чистейшим духом, Лао-цзы приходит к логически необходимому выводу, что оно существо высочайшее (17) и абсолютное. Это свое торжественное исповедание он излагает следующими словами: «Невозможно даже вообразить, что существует что-нибудь выше его (Дао)».

Если Дао – существо абсолютное, то оно должно быть единым и кроме него не может быть другого. Эту мысль Лао-цзы доказывает тем, что по существу своему Дао – чистейший дух, который имеет внутреннее единство и неделим (6, 10).

О непостижимости Дао Лао-цзы образно выражается следующим образом: встречаясь с ним (Дао), не видать лица его; следуя за ним, не видать его спины (14).

Хотя Дао невидимо для наших очей и непостижимо для нашего ума, но великие дела его видны и осязательны для нас. «О, беспредельно великое Дао! – восклицает наш философ, – ты и справа, и слева» (34). «Оно как будто не действует, но действует лучше всех» (73).

Правда, видимая природа (то есть великие дела Дао) провозглашает о существовании Дао, но это не существенно, ибо наш омраченный многими заблуждениями разум мог бы не заметить этого. Гораздо существеннее и сильнее проповедь о Дао нашей души, чем видимой природы. Отсюда Лао-цзы твердо признает врожденность в человеке идеи о Дао. Он думает, что эта врожденная душе идея так ясно говорит каждому из нас о величии Дао, что будет излишне вновь проповедовать о нем (51). Никогда не проповедовалось, учит наш философ, что надо почитать и уважать Дао, но это совершалось и совершается само собой (25).

Определив, таким образом, существо Дао, насколько разуму дано его знать, Лао-цзы идет дальше: он определяет атрибуты Дао.

Абсолютное Дао не может быть существом зависимым от других: оно, уже как таковое, должно существовать от самого себя. Если б оно было не самобытным существом, то оно не было бы абсолютным бытием. Учение Лао-цзы: «Дао самобытно» (34) есть строго логический вывод из признания абсолютности его.

Абсолютное и самобытное Дао, по мнению нашего философа, не может быть существом ограниченным и конечным. Это привело его к признанию бесконечности и беспредельности Дао. «О, беспредельно великое Дао. Оно идет, совершая бесконечный круг, и не знает предела» (25).

Лао-цзы допускает третий атрибут Дао – всемогущество (73). Хотя Дао, по Лао-цзы, кажется существом слабым и нежным, так как оно бестелесный дух, но слабость и нежность его сильнее могущественнейших сил мира сего (25).

Признав Дао существом беспредельным, то есть стоящим выше условия пространственности, Лао-цзы не мог думать, что Дао подлежит условию времени. И действительно, он в одном из афоризмов ясно учит, что Дао – вечное бытие и поэтому не знает ни изменения, ни переворота. Великое и бесконечное Дао, пишет он, следует признать вечным (32). Дао «слабо и нежно», а «слабое и нежное живет» (76). «Дао самобытно, поэтому не знает переворота» (25).

Таким образом, метафизическая система, развитая Лао-цзы, представляет собою последовательное и цельное учение о едином верховном существе, подобное тому, до которого возвысилась греческая философия в эпоху своего расцвета. Но преимущество Лао-цзы в том, что он один, силою личного ума, развил учение, до которого греческая философия дошла лишь совокупными усилиями и в историческом росте.

Нашему философу казалось непримиримым противоречием признавать вечность и бесконечность материи (или вещи, по его терминологии). Беспрестанное движение, видоизменение и перевороты в вещественном мире для него были неоспоримым доказательством того, что вещество условно и подлежит законам пространства и времени, следовательно, не вечно и конечно. Отсюда естественный вывод, что вещество, как не вечное и конечное, несомненно, имеет свое начало, которое предполагает Творца. И действительно, Лао-цзы признает Творцом всего существующего абсолютное и всемогущее Дао. Вся тварь, думает он, появилась на свете благодаря ему (51).