Томми был худым подростком с короткими темными волосами. Разговаривать он не умел. Мог только рычать, плакать, смеяться и выть, как животное. Он был силен, поэтому нам было трудно заставить его руки и ноги двигаться в заданном направлении, если ему не хотелось. Это была серьезная физическая нагрузка для каждого из нас. Единственная награда доставалась в конце каждого сеанса, когда он понимал, что мы закончили работать с ним, расслаблялся, улыбался, смеялся и, казалось, был рад нас видеть.
За все это время я не увидела ни малейшего прогресса – ни на йоту. Но мы продолжали приходить каждую неделю, потому что Диана видела в Томми дух, которого мы не видели.
Неделю за неделей мы проводили долгие часы в цокольном этаже дома, пытаясь заставить Томми проползти до самого конца сквозь хитроумное приспособление на полу. Он это занятие ненавидел. Как и мы.
И какой в этом смысл, думала я, хотя никогда не говорила этого вслух. Ведь Томми никогда не станет лучше. И ему не становилось лучше. Во всяком случае, пока я работала у него волонтером. Но этот опыт научил меня служить другим людям. Я продолжала волонтерскую работу в других местах, учась в старшей школе. Через несколько лет после того, как перестала помогать Томми, я принимала участие в мероприятии для детей с множественной инвалидностью. Я должна была учить детей, которые не могли без специальных шлемов разобрать звуки букв алфавита. Никогда не забуду тот день, когда я заметила в конце коридора молодого человека. Он почему-то показался мне знакомым. Это был Томми.
И он не просто стоял.
Он ходил!
Я не могла в это поверить. Чудо свершилось. Я опустила руки, но другие волонтеры не сдавались.
Чудом было не то, что Томми начал ходить. Чудом было то, что он мог общаться со всеми людьми, которые приходили помогать им все эти годы.
Оказалось, что Томми ходил всего лишь год, а затем у него произошел вывих бедренных суставов. Родители не хотели заставлять его проходить через хирургические операции, которые могли и не дать нужного эффекта. В конечном счете он сел в инвалидное кресло. Сейчас ему за 50, и он живет в приюте. Его мама Джин каждый день навещает его. Отец умер несколько лет назад.
Джин по-прежнему не знает, насколько много он понимает, но она говорит, что у Томми есть своего рода внутренний таймер. Он знает, когда мама обычно приходит, и расстраивается, если она не появляется вовремя.
Увидев ее, он начинает смеяться. Она развлекает его музыкальными игрушками, которые светятся и издают звуки. Она любит слушать, как он напевает без слов, когда доволен.
Нельзя уходить прежде, чем случится чудо, и чудо может оказаться далеко не одно.
Только спустя несколько десятилетий после того, как я впервые пришла к ней домой, я узнала историю жизни Джин. Она рассказала мне, что ее первый ребенок умер через три дня после рождения. Потом на свет появился Томми. Он пострадал от кислородного голодания то ли до, то ли во время, то ли после рождения. Они не знали о его глубокой психической и физической инвалидности на протяжении 6 месяцев, пока не стало ясно, что он не демонстрирует признаков развития. Он не мог сидеть и не издавал звуков. Поначалу Джин была безутешна. Но муж успокаивал ее, говоря: «Томми не знает, что он не такой, как все».
Они много молились. Потом лишились еще одного ребенка, сына, который умер в 9 лет от ветрянки. В конечном счете у них остался один здоровый сын, Дэвид.
Для Джин чудом было не то, что Томми начал ходить. Чудом было то, что он мог общаться со всеми людьми, которые приходили помогать им все эти годы. Томми стал частью обширного заботливого сообщества. Он не был изолирован в собственном доме, его не убрали с глаз долой в специальное учреждение. У него были друзья, которые каждый день приходили навещать его. Как и у его семьи.
– Благодаря ему я познакомилась со столькими замечательными людьми! – рассказывала мне Джин. – Он мой маленький ангел. Он сформировал весь путь моей жизни.
Он оказал влияние и на мою жизнь тоже. Томми научил меня делиться собой. После него я работала волонтером на школьных мероприятиях, в американском Красном Кресте – в донорской службе и службе катастроф, в службе «Скорой помощи» Кентского государственного университета.
Томми изменил и жизнь Андреа. Она видела в нем нечто такое, что просмотрела я.
– Думаю, что в нем было нечто большее, чем все мы думали, – говорила она.
Когда Томми, играя, хватал ее за волосы, она думала: «Я знаю, что ты там».
Томми помог ей сформировать жизненную философию.
– Я здесь не для себя, – говорила она. – Я здесь для других. Мы помогаем друг другу справляться.
Томми помог нам всем понять, что никогда нельзя сдаваться.
Нельзя уходить прежде, чем случится чудо, и чудо может оказаться далеко не одно.
Урок 45 Примиряйся скорее – пока это еще возможно
Позвони. Пошли открытку. Зарой в землю свою обиду.
– Что бы то ни было, пусть покоится с миром, – говорил Ларри Гудман-младший, готовясь похоронить отца в баптистской церкви звездного света.
Они перестали разговаривать однажды августовским днем. Ларри и представить себе не мог, что это молчание продлится восемь месяцев. Двое мужчин прекратили всякие контакты после того, как поссорились из-за приготовлений к свадьбе Ларри и его отец опоздал на церемонию.
Ни один, ни другой долго не хотели уступать. Эти восемь месяцев выдались трудными для обоих. 27-летний Ларри скучал по своему лучшему другу – по человеку, который учил его выбирать друзей и женщин. По человеку, который учил его жарить ребрышки на гриле и готовить лучшую лимскую фасоль к северу от Джорджии. По человеку, который научил его быть таким упрямым.
А потом однажды отец оказался в больнице с болью в груди. Ларри заехал и принес открытку с пожеланием выздоровления. Ларри не планировал с ним мириться, но стоило отцу увидеть сына, как он едва не задушил его в объятиях. Они получили второй шанс.
– Едва я переступил порог, как он уже обнимал и целовал меня, – рассказывал Ларри. – Я пытался играть крутого. Я все еще на него злился.
Отец примирился с сыном такими словами: «Я понимаю, что ты на меня злишься, но я люблю тебя и знаю, что ты меня тоже любишь. Я всегда рядом с тобой».
И они вновь стали лучшими друзьями.
– Все просто снова стало как прежде, – сказал Ларри, и глаза его наполнились слезами. Он плакал с тех самых пор, как несколько дней назад раздался тот звонок. Он разговаривал по телефону с сестрой, и в это время кто-то позвонил ей по второй линии. Когда сестра снова подключилась, она кричала: «Наш отец умер!»
В доме случился пожар. Ларри поехал туда. Он не верил в полученное известие, пока не почувствовал запах дыма. К тому времени как он прибыл на место, обугленный дом уже был заколочен досками. Ларри пришлось опознавать труп бородатого мужчины 6 футов ростом в присутствии следователя. Он понял, что это отец, когда увидел его ноги. У Ларри были такие же мускулистые икры.
Позвони. Пошли открытку. Зарой в землю свою обиду.
Он забрал вещи из шкафчика отца в компании «Форд», где тот проработал почти 29 лет. Ларри всегда думал, что отец, которому было всего 48 лет, уйдет оттуда на пенсию. Пока он собирал рабочую одежду, по его лицу катились слезы.
– Вытаскивая из шкафчика очередную вещь, – говорил он, – я чувствовал себя как маленький мальчик, который ждет, что его папа вот-вот появится из-за угла.
У этого маленького мальчика когда-то были внутренние часы, которые подсказывали ему, в какое время поезд привезет отца. Он был готов пробежать больше километра, чтобы только поздороваться с ним. Ларри вспоминал о том времени, когда отец впервые взял его на бейсбольный матч. И о том, как он умел заставить всех рассмеяться. И о том, от сколь многого отцу пришлось отказаться, чтобы работать во вторую смену.
– Как бы мне теперь хотелось, играя в баскетбол, посмотреть на трибуны и увидеть там отца! – делился со мной Ларри. – Если я рассказывал ему о своих проблемах – не важно каких, – он всегда снимал негатив, говоря, что любую ситуацию можно повернуть в свою пользу.
И Ларри обнаружил эту единственную кроху позитива, когда заметил в шкафчике бутылочку с одеколоном.
– Отцу нравилось, как пахнет именно этот одеколон, Jovan Sex Appeal, – сказал он, улыбнувшись. – Ох, представляете, однажды я приехал к нему домой – мне было тогда лет двадцать, – и он говорит: «У меня есть отличная штука». Он повел меня на второй этаж, приговаривая: «Тебе непременно понравится». И достает бутылочку этого одеколона.
Ларри надел на похороны одну из рубашек отца и побрызгался его любимым одеколоном.
Он рассказал свою историю для того, чтобы призвать других не затягивать ссоры, а мириться с близкими людьми как можно скорее.
Никогда не забуду человека, который ждал слишком долго.
Ларри надел на похороны одну из рубашек отца и побрызгался его любимым одеколоном.
Он рассказал свою историю для того, чтобы призвать других не затягивать ссоры, а мириться с близкими людьми как можно скорее.
Никогда не забуду человека, который ждал слишком долго.
Уильям Стразинский и его дочь-подросток Бекки некогда были очень близки. Малышкой она забиралась к нему на колени и прижималась к его груди, уверенная, что там она в безопасности. После долгого трудового дня он приходил домой, снимал галстук и оставлял на нем узел, чтобы Бекки могла схватить галстук за оба конца, потянуть и заставить узел исчезнуть.
Отец и дочь остались лучшими друзьями даже после того, как Уильям развелся с женой. Потом наступили подростковые годы, когда прежняя близость дает осечку, друзья значат больше родителей, а бунт против авторитета взрослых создает пропасть между поколениями. Они поссорились и перестали разговаривать. Прошел год. Он знал, что эта пропасть не навсегда. Потребуется лишь время, чтобы преодолеть ее. Наступит день, когда он возьмет дочь за руку, и они снова будут разговаривать.
А однажды в пятницу Уильям пришел домой и увидел мигающую лампочку на автоответчике. Бекки, которой было 17 лет, попала в автомобильную аварию. Джип «Чероки», на котором она ехала, занесло на снегу, он несколько раз перевернулся и приземлился на крышу. У Бекки были переломы костей таза, ребер и раздроблен череп.
Пока он добирался до больницы, она умерла. Уильям сел рядом с каталкой, на которой лежало ее тело. Обвил теплой ладонью ее холодные пальцы и вгляделся в изуродованное синяками лицо. Она еще даже не успела окончить школу… Два часа он плакал и говорил дочери, как много она для него значит, как он ее любит, как ему хотелось бы, чтобы они были рядом все эти упущенные месяцы.
Он молился о чуде, молился, чтобы она пожала ему руку, смогла поговорить с ним хотя бы пару минут. Он сказал ей все, что не сказал, пока она еще была жива.
Никогда не забуду, как он рассказывал о последних мгновениях, проведенных с ней. Столь многие из нас могут всю жизнь мучиться подобными сожалениями! Почти каждый раз, когда я даю автографы, к столу подходит мать или отец и говорит, что несколько лет не разговаривает с сыном или дочерью. Каждый ждет, пока другой сделает первый шаг.
Отец и дочь были лучшими друзьями. Потом наступили подростковые годы, когда прежняя близость дает осечку, друзья значат больше родителей, а бунт против авторитета взрослых создает пропасть между поколениями.
Но почему бы не сделать его самому? Друзья из реабилитационных программ научили меня не оставлять никакие отношения отягощенными обидами или горечью. Они побудили меня составлять список всех людей, которых я обидела действием или бездействием, и задуматься о восстановлении отношений.
Потом я поверяю этот список Богу и молюсь о ниспослании мне готовности примириться. Я больше не жду, пока уступит другой человек. Это может никогда не случиться. Я делаю шаг навстречу, даже если была виновата меньше. И другой человек почти всегда признает и свою вину. Но даже если он этого не делает, мои разум и сердце чисты.
Иногда приходится молиться о готовности к примирению, но примирение происходит всегда – и, к счастью, не слишком поздно.
Что мешает тебе сделать первый шаг?
Урок 46 Заглуши внешний шум
Шум обычно начинается, как только начинается ожидание.
Не важно, жду я плохих новостей или хороших, нахожусь на вершине горы или в долине, – на свет являются всевозможные сценарии в стиле «рок и мрак». Первое побуждение – сразу же обратиться в поисках ответа к знакомым, что обычно лишь усиливает шум.
В моей жизни были два момента, когда я ощущала дар безмолвия настолько глубоко, что оно казалось священным.
Когда я в 1998 году нашла в груди опухоль, голоса загалдели в полную силу: «Это просто киста… Это доброкачественная опухоль… Это рак». У каждого была своя история, которая заканчивалась или хорошо, или трагически: история о матери, о тетке, о сестре, о собаке, умершей от рака.
Я пыталась заглушить этот шум и молилась о примитивной, скучной, слава-тебе-Господи-доброкачественной опухоли. В глубине души я была перепугана до смерти. Опухоль росла так быстро! Пока я ждала результатов из лаборатории, казалось, что она растет каждый день. Поначалу она казалась мне размером с миндальный орех, потом – с половинку грецкого, потом с целый грецкий. Может быть, я просто сходила с ума. Я никак не могла заглушить страхи, вихрем кружившие в моей голове.
А однажды поздним вечером, возвращаясь после выступления в церковном приюте, я обнаружила, что заблудилась на темной извилистой дороге в долине Кайахога. Приближалась полночь, а я была еще примерно в часе езды от дома. Деревья росли близко к дороге, и туман поднимался от реки, заволакивая путь.
Я сбросила скорость машины и продвигалась почти ползком. Внезапно повсюду вокруг меня откуда ни возьмись стали возникать олени. Я ехала в самой середине оленьего стада. Пришлось тащиться со скоростью 8 км в час, чтобы не столкнуться ни с одним из них. Они никуда не торопились, бродя вокруг моей машины, лениво пересекая дорогу.
И на меня снизошел покой. Глубочайшее умиротворение исходило от оленей и передавалось мне. Я сидела в полном безмолвии. Все шумы исчезли. Эта тишина подействовала как огромный ластик. Она стерла растерянность, страх и бесконечную болтовню голосов из моей головы. Поездка преобразилась и стала молитвой. Я каким-то образом поняла в этот момент, что со мной все будет в порядке, даже если моя опухоль – злокачественная. Я никогда не забуду дар этих оленей, дар этой безмолвной ночи, дар этого покоя.
В моей жизни были два момента, когда я ощущала дар безмолвия настолько глубоко, что оно казалось священным.
Стало понятно, что порой ощущение потерянности – часть долгого путешествия, именуемого жизнью. Я не всегда сама выбирала окольные пути, на которых оказывалась, такие, например, как путь рака. Но эти пути порой выбирали меня и вели именно туда, где мне нужно было оказаться.
В другой раз я ощутила дар безмолвия, ожидая новость, которая наверняка должна была оказаться хорошей. Всю жизнь я хотела быть писателем. Настал день, когда пришла пора переговорить с рядом издателей, читавших мою рукопись «Бог никогда не моргает». Я полетела в Нью-Йорк, на встречи с людьми из восьми разных издательств. Перед отъездом все наперебой давали мне советы. «Не отдавай права на зарубежную публикацию». «Сохрани за собой права на фильм». «Не подписывай ничего, не дав прочитать адвокату». Шум, шум, шум.
Стоял декабрь, и город сошел с ума, переполненный рождественскими покупателями и праздничными мероприятиями. Я остановилась в квартире у сестры на Верхнем Ист-Сайде. Ее муж повез меня с собой в метро и высадил чуть ли не у порога моего агента, чтобы я не потерялась.
Агент, Линда Левенталь, водила меня из одного издательства в другое. Это было одновременно волнующе и пугающе. После того как мы встретились с первой порцией издателей, шум в мыслях стал даже громче. Трудно было заглушить все эти «а что, если», вертевшиеся у меня в голове.
В перерывах между собеседованиями я бродила, разглядывая витрины, чтобы отвлечься. В тот день сотовый телефон зазвонил как раз когда я была в магазине.
– Приезжай в мой офис, – взволновано велела Линда. – У нас есть предложение. Мы должны дать ответ до пяти вечера. Позвони своим.
Своим?..
– У меня нет никаких «своих», – сказала я ей.
– Ну, мужу, детям, – напомнила она мне.
Ах да, моя семья. Это и есть мои «свои».
Я прыгнула в такси, позвонила родным, рассказала, что происходит, и попыталась перевести дух. Когда я добралась до офиса Линды, она выдала мне все подробности. Следующую пару часов я провела, обдумывая предложение и сопоставляя его с интересом, который проявляли другие издательства.
Голова у меня шла кругом. Мне понравилась команда Grand Central Publishing, и их предложение было щедрым, но о справедливой ли сумме шла речь? Это ли издательство должно стать домом для рукописи, при работе над которой с меня сошло семь потов, которую я лелеяла, словно это было мое собственное дитя? Даже когда мы рассмотрели вопрос со всех сторон, мое решение еще не полностью оформилось. Но вместо того чтобы «грузить» остатками своей тревожности агента – которой и без того было чем заняться – я спросила ее, есть ли здесь какая-нибудь комнатка, куда можно пойти подумать и побыть одной. Она отправила меня в пустой кабинет дальше по коридору.
Тишина подействовала как огромный ластик. Она стерла растерянность, страх и бесконечную болтовню голосов из моей головы.
Появилось искушение начать звонить всем подряд и тем самым еще больше усилить шум, но что-то остановило меня. Я уселась в кабинете какого-то служащего в полном безмолвии. Я дышала, дышала – и шум улегся. Началась медитация. Я просто сидела и упивалась тишиной, позволяя отдохнуть сердцу и голове. А потом стала молиться о ясности и покое. Я просила Бога отвести меня в нужное место и дать мне знать об этом умиротворением, которое я почувствую душой.