— Здравствуйте, — я благожелательно улыбнулась.
Женщина ответила мне немного растерянной улыбкой.
— Здравствуйте, — вежливо, но без энтузиазма сказала она.
— Меня зовут Бойкова Ольга, я — главный редактор газеты «Свидетель». А это, — кивнула я на Виктора, — наш фотограф.
Виктор буркнул что-то нечленораздельное.
— О! — улыбка женщины стала ярче, хотя чувствовалось, что она все еще в состоянии тревоги и напряжения. — Я регулярно читаю ваш еженедельник. Чем могу служить?
— Вы — Гулько Софья Исааковна?
— Да, — опять насторожилась она.
— Мне нужно с вами поговорить, — улыбнулась я.
— О тех бумагах? — прямо спросила вдова Гулько.
— К вам кто-то приходил? — догадалась я.
— Да, приходили, — удрученно проговорила она, — прошу.
Она посторонилась, и мы с Виктором вошли в прихожую.
— Сюда, — она указала на дверь гостиной, открыла ее и встала, пропуская нас.
Гостиная обставлена со вкусом. Ничего лишнего. Уют и порядок. Книжные полки соседствовали с двумя сделанными под старину шкафами, за безупречно чистым и прозрачным стеклом которых стоял расписанный синими цветочками белый фарфор. Красивый овальный стол занял почетное место в середине комнаты. На нем — трубка спутникового телефона, кипа журналов и газет. Мягкая мебель выглядела действительно мягкой и комфортной. Объемные кресла и диван, казавшийся просто огромным, как бы приглашали к неспешной беседе. Под ногами лежал коричнево-бежевый ковер. Я не стану перечислять всех изящных аксессуаров и безделушек, уснащавших поверхность двух задвинутых в угол тумбочек с причудливо изогнутыми ножками. Телевизор располагался на специальной подставке в другом углу, на уровне глаз сидящего человека.
— Извините, если я покажусь вам резкой, но нас замучили из-за этих бумаг, — нервно затеребила рукав блузки Гулько, когда мы расселись по местам.
Софья Исааковна выдвинула накрытые газетой пепельницу и портсигар.
— Курите, — разрешила она, и мы задымили.
— Я вас очень хорошо понимаю… — сочувственным голосом произнесла я.
— Ах, оставьте, — снисходительно махнула она рукой, — что вы можете понимать! Я читала ваши репортажи, уважаю вас за честность и смелость суждений, но на этот раз вы промахнулись.
— То есть?.. — решила я уточнить.
— Нет у меня никаких бумаг, — почти выкрикнула, заволновавшись, Гулько.
— Муж вам не говорил…
— Мне сейчас не до этого, — отрывисто проговорила она.
— Я понимаю…
— Да что вы заладили: понимаю… понимаю, — нетерпеливо сказала она, виновато улыбнувшись, впрочем, точно извиняясь за свою несдержанность.
— А кто, если не секрет, вас навещал?
— Да если бы я знала! — возмущенно воскликнула Гулько. — Ввалились трое.
— Один из них брюнет, нос горбинкой, с наглыми глазами?
— Да-да, — выпустила струю дыма Гулько.
Надо сказать, курила она элегантно, держа сигарету с какой-то меланхоличной небрежностью, что, впрочем, не очень вязалась с ее импульсивными движениями, когда, отвечая на мои вопросы, а вернее, уходя от ответов, она чуть ли не вскакивала с дивана.
Завскакиваешь тут, когда такое с мужем приключилось!
— Поня-ятно, — мрачно процедила я.
— Вы их знаете? — изменилась в лице Гулько.
— Знаю, на кого они работают.
— Я тоже догадываюсь, — с судорожной усмешкой сказала она.
— На Парамонова. Ведь именно он состоял в сделке с Григорием Петровичем? — намекнула я на прошлое.
— Мне ничего не известно, — нервно закашляла Софья Исааковна, — меня сейчас это меньше всего заботит!
— Вам не хочется вспоминать…
— Муж не посвящал меня в свои дела, — поспешно сказала она.
— Странно, — недоверчиво посмотрела я на нее, — очень странно.
— В каждой семье, — заволновалась Гулько, — свой специфический климат. Надеюсь, вы не станете с этим спорить?
— Не стану, — дипломатично согласилась я, — и все-таки я подчеркиваю: то, что вы можете вспомнить, то, что вы знаете, может оказаться очень важным для нашего дела…
— Я не одобряла этих дел, всего того, из-за чего Гриша так рисковал и попал за решетку. Вы думаете, легко мне было слышать его уговоры: ты потерпи, потерпи, ради наших детей, ради образования их. Он ведь хотел дать им отличное образование за рубежом, устроить их судьбу, — со слезами на глазах срывающимся от волнения голосом произнесла Гулько, — и вон как все обернулось!
В отчаянии она затушила в пепельнице недокуренную сигарету и тут же принялась за новую.
— И ваши дети получили образование… то, о каком мечтал Григорий Петрович? Это они? — Я показала на фотографию в изящной рамке на книжном стеллаже.
Гулько улыбнулась и кивнула.
— Одна получила, а другой получает, — невесело уточнила Гулько.
Потом ее потухший было взгляд потеплел и вспыхнул.
— Это мы с Анночкой у Яши в гостях.
— Он учится за границей? — догадалась я.
— Да.
— И где же, если не секрет?
— В Париже.
— Неплохо, — усмехнулась я.
— Зато цена какова! — округлила свои красивые черные глаза Софья Исааковна.
— Но у вас ведь нашлись на это деньги…
— У нас тогда все конфисковали, — потупила глаза Софья Исааковна и добавила: — Все, что было записано на Гришу… Машину, дачу… Слава богу, что квартира оказалась на меня оформлена…
— Вы сейчас работаете?
— На мне дом, — вздохнула она, — это не легкий труд, поверьте мне.
— На что же вы живете? — спросила я.
— Нам удалось кое-что сохранить… — заморгала Софья Исааковна.
— Давайте вернемся к тем троим, посетившим вас…
— А что возвращаться? — зябко передернула она своими узкими плечами. — Влетели, стали задавать вопросы, потом перешли к угрозам. Упоминали моих детей, мол, жизни ни тебе, ни им не дадим. Я испугалась, позволила им все обыскать. Они перерыли весь дом, но ничего не нашли! — последнюю фразу Софья Исааковна произнесла с каким-то горделивым злорадством.
Да уж, представляю, каково было этой хрупкой женщине один на один оставаться в квартире с этими головорезами.
— Они мне под угрозой смерти приказали никому ничего не говорить. Если пикнешь, сказал один из них, светловолосый такой, убью собственными руками.
— Вы, естественно, никуда не обращались…
— Естественно, — печально подтвердила Гулько.
— Ваш сын в Париже, а дочь?
— Она ничего вначале об этом не знала… — торопливо проговорила Софья Исааковна. — Я пообещала тем троим, что стану молчать. Лишь бы они нас не трогали.
— Вы знали, что ваш муж встречался с журналистами?
— Знала, — прямо ответила Гулько, — я его просила не делать этого, когда говорила с ним по телефону (сам-то он дома не появлялся и даже не сказал мне, где скрывается), но он ни в какую. Старые обиды, они ведь как стигматы, — угрюмо заметила она.
— Это так, — вздохнула я, — значит, Григорий Петрович не сказал вам, где бумаги? — я пристально посмотрела в ее черные глаза.
— Если бы я знала, где эти проклятые документы, — грустно усмехнулась она, — я бы их тем троим отдала. Счастье и покой детей, видите ли, дороже!
— А вы не догадываетесь, где ваш муж мог спрятать документы?
— Мы уж всех родственников обзвонили, так перетряслись! Я сначала дочери ничего не рассказывала, но меня только на день хватило. Она сама поняла, что со мной что-то неладное творится. Я в итоге ей все рассказала. Вот мы с ней и решили заняться поиском этих бумаг, — затушила в пепельнице окурок Гулько.
— А сын?
— Что сын? — не поняла она.
— Кто из детей, то есть, хотела я спросить, был Григорию Петровичу ближе? Обычно, я знаю, сын ближе матери, дочь — отцу.
— Может быть, — скептически усмехнулась Софья Исааковна, — в нашей семье это с точностью до наоборот.
— А дачу, сараи проверяли?
— Да у нас нет никаких сараев. На даче, правда, не искали… — засомневалась Гулько.
— Вы же сказали, что дачу конфисковали?
— Это другая, мамина.
— Все-таки странно, почему он вам не сказал…
— Не доверял, наверное, — печально улыбнулась Софья Исааковна, — и правильно делал.
— Вас тоже можно понять, — посочувствовала я ей.
— Можно, — согласилась она.
Я все-таки спросила у Софьи Исааковны адреса родственников, хотя не очень надеялась, что посещение их даст обнадеживающие результаты. Расспросила ее и о друзьях юности Григория Петровича. Таковых в Тарасове не было, потому что сам Гулько с Украины. О товарищах мужа по службе моя собеседница тоже не могла сказать ничего определенного. Служба — службой, а дружба — дружбой, как говорится. Узнала я также, что дочь Гулько преподает в Американском корпусе мира.
* * *Простившись с Гулько, мы отправились в редакцию. Я совсем приуныла. Виктор кидал на меня неодобрительные взгляды. Женская эмоциональность, как видно, ему не по вкусу. Кряжимский Сергей Иванович встретил меня настороженно-пристальным взглядом своих проницательных светлых глаз.
Простившись с Гулько, мы отправились в редакцию. Я совсем приуныла. Виктор кидал на меня неодобрительные взгляды. Женская эмоциональность, как видно, ему не по вкусу. Кряжимский Сергей Иванович встретил меня настороженно-пристальным взглядом своих проницательных светлых глаз.
— Что-то, голубушка, вид у вас удрученный, — озабоченно сказал он, увидев мою кислую физиономию.
Я плюхнулась на стул в приемной и вялым движением расстегнула куртку. Виктор прошел в лабораторию.
— Не знаю, Сергей Иванович, где эти чертовы документы искать, — закурила я, — и Маринки нет, некому кофе сварить, — совсем сникла я.
— Это правда, — покачал головой Кряжимский.
— Встречалась с вдовой Гулько…
И я рассказала Сергею Ивановичу о своем посещении Софьи Исааковны.
— Да-а, — задумчиво протянул Кряжимский, выслушав меня, — просто так не подкопаешься.
— Мне кажется, — заключила я, — Софья Исааковна сказала правду, я имею в виду, что она не знает, где находятся документы. Черт!
— Что же тебя мучает? — спокойно спросил Кряжимский.
— Как то есть что? — воскликнула я. — Гулько сбегает из тюрьмы, возвращается в Тарасов, встречается с журналистами, предлагает им разгромные материалы. Спрашивается, зачем он все это делает? Ведь не для того, чтобы устроить себе маленькое приключение!
— Согласен, — кивнул Кряжимский. — Ты хочешь сказать, что документы существуют на самом деле?
— Конечно, существуют. Стал бы Гулько просто так рисковать! — Я поднялась с кресла и заходила по приемной. — Мы должны эти бумаги найти, и как можно быстрее, иначе… нам всем — труба. Только вот где их искать? Хоть бы какая-нибудь зацепка… Ума не приложу, с чего начинать?
— Погоди, — произнес мудрый Кряжимский, — может, далеко ходить не надо.
— То есть как это не надо? — удивленно посмотрела я на Кряжимского. — Так и будем сидеть, пока нас не придушат здесь тепленькими?
— Не преувеличивай, пожалуйста, — произнес Сергей Иванович.
— Что значит не преувеличивай? — я метнулась к сумочке и выхватила оттуда диктофон. — Это что, шутки, по-вашему?
— Это диктофон, — невозмутимо улыбнулся Кряжимский.
— Спасибо, что подсказали, — с язвительной иронией проговорила я. — Лучше послушайте, что записано. Это показания Звягинцева.
Я перемотала пленку на начало и нажала клавишу, а сама продолжила свои бестолковые метания по комнате.
— Не шуми, пожалуйста, — Сергей Иванович прибавил звук и недовольно покосился на меня.
— Ладно, — я опустилась в кресло и прослушала запись вместе с Кряжимским.
— Что вы теперь скажете? — с интересом взглянула я на него, когда запись закончилась. — По-моему, это не просто серьезно, а суперсерьезно.
— Звягинцев так странно говорит, — удивился Кряжимский, — словно у него во рту леденец.
— И не только во рту, но и в носу, — улыбнулась я, — это у него трубочки там.
— Не супер, конечно, но разобрать можно, — заключил Кряжимский.
— Нам не мешало бы подумать о собственной безопасности, — заявила я, — чтобы не отправиться на тот свет, как Коромыслов и Егоров.
— Не нужно преувеличивать, — рассудительно заметил Кряжимский, — когда Звягинцев с приятелями убивал Коромыслова, Егорова и Ямпольскую, он предполагал, что, кроме них, никому не известно о существовании документов. Ямпольская, кстати, пострадала совершенно случайно.
— Если меня убьют случайно, как вы говорите, мне от этого легче не будет.
— Тебе никак тогда не будет, а в общем-то, этого никто не знает, конечно, что ты станешь чувствовать после смерти, — усмехнулся Сергей Иванович. — Я хочу сказать, что теперь о существовании этих документов известно уже большому количеству людей. Слишком большому для того, чтобы всех их перестрелять. Это раз. Во-вторых, у нас же нет документов.
— У Коромыслова и Егорова тоже их не было, — возразила я.
— Но Звягинцев предполагал, что бумаги у них.
— Об этом надо было спросить Звягинцева, — вздохнула я, — а я спрашивала… Ну, вы слышали, о чем я спрашивала.
— Ты все сделала правильно, — успокоил меня Кряжимский, — мотивировка поступков Звягинцева нам не очень-то важна. Он действовал по указке Груздева. А нам сейчас нужно поразмыслить, пораскинуть мозгами, где мог Гулько спрятать документы. Мне кажется, они не должны быть слишком далеко.
— Его жена сказала, что у них нет ни погреба, ни сарая, — я встала и подошла к окну, — только дача.
— Не думаю, чтобы он хранил важные документы на даче, — резонно заметил Кряжимский, — не слишком-то это удобно. И потом, дачу можно обыскать…
— Может, у Гулько есть какой-то тайник? — предположила я.
— Если у Гулько есть тайник, — ответил Кряжимский, — и никто, кроме него, не знает о его существовании, боюсь, нам никогда не найти этих документов. Возможно, — продолжил Сергей Иванович, — генерал что-нибудь сказал Лютикову… Нужно подождать, когда он придет в себя, и расспросить его.
— Во время встречи у ГДО Рома обмолвился, что бумаги Гулько спрятаны в надежном месте.
— Он сказал «спрятаны»? — уточнил Кряжимский.
— Кажется, он сказал «хранятся», не вижу здесь разницы.
— Нет, Оленька, — улыбнулся Кряжимский, — разница есть, и ты сама это прекрасно знаешь, только почему-то не хочешь признать.
— А хоть бы и есть, — я закурила, — что нам это дает?
— Сначала я тебе поясню разницу между «спрятаны» и «хранятся». «Спрятать» что-то означает положить в какое-то укромное место, а «хранить» можно у кого-то или где-то. В банке, например. Как ты понимаешь, не говорят «спрятать в банке», говорят «положить в банк», где вещь и будет храниться.
— Это область лингвистики, Сергей Иванович, — возразила я, — не думаю, что Гулько так сказал Лютикову сознательно.
— В том-то и дело, Оля, что в пограничных ситуациях человек чаще руководствуется интуицией, то есть действует так, как подсказывает ему его подсознание. И если Лютиков правильно передал слова Григория Петровича, то это может означать, что Гулько не прятал бумаги, а передал их кому-то. Предположим, человеку, которому он на сто процентов доверяет.
— Разве сейчас можно кому-либо доверять на сто процентов? — озадаченно приподняла я брови.
— Скорее всего Гулько пришлось кому-то довериться, потому что у него не было времени и действовал он второпях.
— Но деньги-то он припрятать успел, — пустила я кверху дым, — его жена, то есть теперь вдова живет безбедно с детьми. А ведь, как она говорит, у них все конфисковали.
— Деньги — это другое, — рассудил Кряжимский, — их Гулько припрятал сразу же, как только они попали на счет его ведомства. Я думаю, он не предполагал, что его арестуют, а тем более посадят в тюрьму. Ведь за ним стоит Парамонов, а у того рыльце тоже в пушку. Но генерал просчитался, и ему пришлось срочно обеспечивать себе тылы. Что он и сделал. Только вот воспользоваться документами он, сидя за решеткой, не смог.
— С десятью миллионами долларов можно найти возможность связаться с теми, кто на воле, и отдать соответствующие распоряжения, — не сдавалась я, но у Кряжимского на все имелся ответ.
— А если его доллары лежат где-нибудь в Швейцарии на номерном счету? Тогда ими мог воспользоваться только он. Гулько, конечно, спрятал небольшую часть денег, к примеру, тысяч сто-двести, где-то недалеко. На эти деньги сейчас и живут его вдова и дети. А вот спрятать бумаги времени скорее всего не было, поэтому он их кому-то передал, где они, возможно, до сих пор и хранятся.
— Хорошо, — согласилась я, — другой версии у нас нет, поэтому станем придерживаться этой. Сейчас мы с Виктором отправимся ко мне и подождем, когда очнется Лютиков. Расспросим его поподробнее. Тем более что он, как сказала Маринка, уже приходил в сознание.
Глава 9
Мы с Виктором простились с Кряжимским до завтра и отправились ко мне домой. Но не проехали и половины пути, как нас обогнал черный «Хюндай» и, подрезав нас, преградил дорогу. Виктор чертыхнулся и собирался уже сдать назад, чтобы объехать неожиданное препятствие, но там стоял еще один «Хюндай».
— Кажется, день еще не закончился, — я выразительно посмотрела на Виктора и тяжело вздохнула.
— Не выходи и запри дверь, — спокойно сказал он и опустил рычажок на своей двери.
Я поступила так же. Из передней машины выбрались наши знакомые, те самые, с кем Виктор так нелюбезно обошелся сегодня в больнице. Колючеглазый блондин надвинул на лоб черную шляпу — таким образом он пытался прикрыть пластырь, державший на его носу тампон. Широкоплечий шатен был без головного убора и выглядел намного лучше своего товарища. Они обошли нашу машину с двух сторон и одновременно попытались открыть дверки. Но у них ничего не получилось.
Тогда колючеглазый постучал костяшками пальцев в лобовое стекло.