В московский Манеж у Кремля с трудом пробивает себе дорогу выставка мастера монументальных наглядных пособий Ильи Глазунова, а в это время народ там развалился на подушках среди экранов гигантского видеоарта модерниста Питера Гринуэя про европейский прорыв русского авангарда 1920-х в поэзии, живописи, кино, театре, музыке, архитектуре и фотографии.
Этот авангард, однако, существует только в европейской, западной системе координат. Для Индии и Китая того времени авангардом были стул, комод, паровоз, линейка, галстук, пиджак, носки, дамские перчатки, ионическая колонна, рисунок с перспективой и светотенью, фортепиано, а не геометрические фантазии Кандинского и ракурсы Родченко.
Harmonia mundi
Русский путешественник выходит в смущении из греческого православного храма: ислам какой-то, отуречили православие. Греческое церковное пение напоминает ему зов муэдзина. В своих церквях он привык к заимствованной из Европы через Украину полифонии.
Ладовую ближневосточную и среднеазиатскую музыку с увеличенными интервалами русский человек слушает для атмосферы — как иногда курит кальян, но она кажется ему однообразной. Индийское женское пение слышится ему писком, китайское — мяуканьем. Мелодии и ритмы индийцев и китайцев — скучными и не отличимыми друг от друга. Хотя с точки зрения самих индийцев и китайцев это необозримо богатый музыкальный мир, полный кричащего разнообразия.
Русский музыкант обычно не мечтает стать виртуозом зурны, ситры, уда, даже якобы родной балалайке предпочитая скрипку, фортепиано и электрогитару. Современный русский композитор Кузьма Бодров пишет музыку папской мессы по заказу Ватикана и понимает, получается у него или нет. Но русский композитор только механически, копируя чужие приемы, сможет написать песню к индийскому фильму или к буддийскому молебну и совершенно не будет слышать, насколько он отличился или выделился. Русский композитор вообще не разберет, где там шедевр, а где повтор в бесчисленном однообразии иноземного инопланетного звука.
Но это все высокая культура. А вот поближе к земле. Подмосковные элитные поселки. Те, что попроще, еще могут называться Новые Вешки, Иволги, Березовые пруды. А те, что побогаче и подороже, непременно «Подмосковная Венеция», «Московская Шотландия», «Вилладжо эстейт», «Ла-Манш». На крайний случай скрасят местную топонимику: «Троицкая Ривьера», «Чулков club», «Медвежий corner». А то и просто назовут: «Европа». Нет среди этих поселков ни «Подмосковного Ханьчжоу», ни «Ахмадабад эстейт», ни «Фудзияма клаб». Заборы вокруг домов жители поселков строят, как в махалях Ташкента, но по названию Ташкентом быть не хотят, хотят Европой — южной или северной.
Или вот московские магазины накануне первого сентября. «Back to school party», — пишут маркетологи на витрине обувного магазина, чтобы продать обувку, «Chemistry», «Physics», — крупно пишут они же на обложках тетрадок на латыни наших дней, чтобы лучше продать тетрадки. Даже тетрадка по русскому языку называется «Russian». Потому что неосознанно влечет детей и родителей, веет будущим Оксфордом и возможным (или невозможным, не важно) Йелем. Так к какой цивилизации мы на самом деле принадлежим? Не к конфуцианской ли, или, может, к ближневосточной? Ах да, вспомнил, к особенной, русской. Только часть этой особенной русской цивилизации — любовь к английским словам и латинским буквам. Так всегда было. Даже в закрытом СССР дети расписывали свои тетрадки английскими словами и латинскими буквами. Недавно разбирал бумаги в маминой квартире и нашел несколько таких вот своих — со словами и буквами, нарисованными шариковой ручкой, поверх «Тетрадь ученика для занятий по…». Умные маркетологи тут ничего не навязывают, они просто отвечают на зов. И так всегда с английскими словами и латинскими буквами: в выборе между Иваном-царевичем на волке и Гарри Поттером на метле на самых что ни на есть местных, русских весах победит Гарри Поттер. Это никак не мешает тому, что в споре между Байроном и Пушкиным на тех же весах победит Пушкин. И это на века, пока образ истории не изменится до неузнаваемости и археологи с историками не будут строить догадки и читать доклады на научных конференциях: откуда в Москве древнего 2014 года тетрадки с английскими обложками.
Истина границы
Другая цивилизация — это другая культурная планета, где все главное появилось само. Она не создается декретом: вчера решили быть Европой, сегодня передумали.
Китайцы, индусы, ацтеки заговорили, научились думать, писать, молиться, верить, лечить, объяснять мир без всякой связи с Ноем, Авраамом, Сократом, Вергилием, Христом, Гиппократом, Фалесом, Птолемеем, Данте, Гете, Иоанном Златоустом. Все это для них чужое, их философия не комментарий на полях Платона, они смотрят на распятие или благовещение, на Одиссея и Пенелопу, ангелов и нимф и не понимают, кто все эти люди. Они опираются не на них, а на что-то другое, свое, чему и имя-то у нас знают одни специалисты. Только исламский Восток знает некоторые из этих имен — и потому он нам бесконечно ближе, — но не узнает наши, связанные с этими именами формы: знание общее, а узнавание раздельное. А мы здесь все опираемся на то же самое: если из русской культуры убрать Адама, Сократа, Авраама, Платона, апостола Павла, Одиссея, Боттичелли, Дидону и Энея, Цезаря и Брута, Гете и Шиллера, Федру и Медею, она повиснет в пустоте и перестанет посылать знаки и производить смыслы. С другой стороны, Толстой, создавший словесный памятник победе над Европой, для Европы — свой.
Отказавшись от Европы, мы не окажемся на Востоке, и мы не окажемся отдельной цивилизацией. Мы окажемся нигде. Проблема новой концепции отечества в том, что Россия — как про нее ни заявляй — филиал европейской культуры. Как наша претензия, что мы настоящая, верная себе Европа, — чистое самозванство, еще большее самозванство — наша претензия на то, что мы другая цивилизация. Это и есть та новая ложь, которая будет горше первой.
Где другая-то? Какую такую культуру мы можем предъявить, отдельную от европейской? Какую пекинскую оперу и театр Кабуки? Какие танцы суфиев? Где наши хокку и танка? Все больше ямб да хорей (не можем отличить от немецкого). Где собственная письменность? Где Шаолинь, йоги и брахманы? Где несуществующие нигде, кроме нас, художественные и мыслительные формы? В какой Индии, Китае, Японии, на каком мусульманском Востоке нас считают своими? Достаточно самого короткого серьезного разговора, чтобы понять: для них мы Запад.
Настоящая граница цивилизаций не та вещь, которую можно не заметить или назначить произвольно. В том числе про это думал философ Владимир Бибихин, когда говорил, что «граница не для человека»: «Не нам к этим вещам прикоснуться, попробуйте в простоте погулять хотя бы по всего лишь границе между государствами. Или по границе между бедностью и богатством. Или между властью и невластью. Как раз поэтому вокруг границы, государственной или научного определения, будет всегда идти война».
Подлинную границу невозможно не заметить, ложную — невозможно взять и провести по прихоти Путина, министра культуры, сенаторов или Майдана. Ложная граница — это ошибочное определение, неумение опознать истинную принадлежность вещи. Латинское слово «дефиниция» — определение, от латинского же finis — предел, — оно ведь и значит «проведение границы». Дефиниция — это демаркация смыслов. Ложная граница — это ложное определение, и она обязательно рухнет от сопротивления материала. Нельзя определить марганец как железо, золото как уран и начать их использовать одно вместо другого. Все утонет, разрушится и взорвется. Вот и Бибихин вскользь загадочно говорит о том, что есть разные типы дефиниции: одна похожа на шаткий, падающий забор, другая — на внезапный блеск и прозрение. Дефиниции России, и как настоящей старой Европы, и как абсолютно другой цивилизации, совсем не Европы, — это, конечно, шаткие, падающие заборы.
Моцарт как национальная идея
Запад и Восток видят в нас филиал западной культуры. Наши отличия от любой другой западной страны, как и отклонения от усредненной, сводной идеи Запада — очень существенны, однако не намного больше различий между Финляндией и Португалией, Венгрией и Ирландией, Кипром и Польшей. Как и не намного меньше отклонение от усредненной идеи Запада у Испании, Греции или Мальты. Бесполезно надеяться, что, если мы перестанем соблюдать все правила, запретим Гринуэя, «Гоголь-центр» и рождественские базары, нас вычеркнут из списка и перестанут нас судить по европейским правилам. Будут просто говорить: «Они сошли с ума». Уж на что СССР был отдельным миром, а и то не ускользнул из европейской цивилизации.
В Душанбе стоит построенный Советским Союзом оперный театр, и в нем — оркестровая яма, в яме — оркестр, дирижер, скрипки, контрабас, на сцене — «Женитьба Фигаро». А рядом, в 200 км, в трех часах езды на машине — в Афганистане, этого нет и быть не может. И никто не спросит, почему там нет «Фигаро». Все ясно как день: там всерьез начинается другая цивилизация, вот она, подлинная граница, ясная, как «внезапный блеск». Оказавшись в другой цивилизации, Россия первым делом открывала оперный театр, бальный зал и оркестр. Ради выдуманной цивилизационной границы откажемся от балов и оперы в Душанбе, чтобы отречься от Европы, объявим себя большим Афганистаном?
В Душанбе стоит построенный Советским Союзом оперный театр, и в нем — оркестровая яма, в яме — оркестр, дирижер, скрипки, контрабас, на сцене — «Женитьба Фигаро». А рядом, в 200 км, в трех часах езды на машине — в Афганистане, этого нет и быть не может. И никто не спросит, почему там нет «Фигаро». Все ясно как день: там всерьез начинается другая цивилизация, вот она, подлинная граница, ясная, как «внезапный блеск». Оказавшись в другой цивилизации, Россия первым делом открывала оперный театр, бальный зал и оркестр. Ради выдуманной цивилизационной границы откажемся от балов и оперы в Душанбе, чтобы отречься от Европы, объявим себя большим Афганистаном?
Вы думаете, что знаете «Фигаро» наизусть. Но грек Теодор Курентзис, который называет себя русским музыкантом, ставит в Пермском театре одну за другой идеальные оперы, где Моцарт звучит так, будто слышишь его в первый раз: они идеально спеты, сыграны оркестром в яме и актерами на сцене. Лучше Моцарта вряд ли сыграл бы он сам. Необыкновенная Симона Кермес из Германии летает на Урал к Курентзису, который перекочевал сюда из Новосибирска. Сюда же приезжает петь Анна Касьян, армянка, родившаяся в Тбилиси, но постоянно проживающая в Париже, так как оттуда удобнее петь в лучших французских театрах, куда ее то и дело зовут. Все они, вместе с солистами из Италии и Петербурга, немецким режиссером и русским сценографом, с хором и оркестром из пермских, сибирских и европейских музыкантов, делают Моцарта, который звучит лучше, чем на сценах Зальцбурга и Вены.
Озорной спектакль на столе чопорной национальной библиотеки, русский авангард Гринуэя в Манеже у Кремля, лучший в Европе Моцарт в Перми, среди лесов Урала, Сибири, северных рек, на Тихом океане, на афганской границе и есть наша концепция национальной культуры и граница цивилизации, а не ветхий забор, возводимый мимолетным министром и призрачными сенаторами. «Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь».
КОНЕЦ ПУТИНА-ЭКОНОМИСТА
Ровно тринадцать лет назад, в 2001 году, я первый, и пока единственный, раз написал речь для президента России — во время его визита в Грецию. Президент отнесся к написанному творчески, начало и конец сказал от себя, не заглядывая в конспект, прерывал чтение собственными репликами и взглядами в зал. Думали, что бы такое сделать торжественное к приезду важного гостя и договорились, что Афинский университет провозгласит его почетным доктором, а вот каких наук я забыл.
А недавно вспомнил: экономических. Как раз в то время до греков начали доходить слухи о российском экономическом росте. Предыдущие десять лет они уверенно представляли себе Россию страной-экспортером девичьих прелестей: на вырученное с прелестей девушки кормят голодные семьи, ползающие по развалинам СССР под бандитским пулями в поисках гуманитарной помощи. И тут вдруг западные газеты начали писать про рост, а на острова приехали первые щедрые русские туристы.
«Даже если согласиться с мнением выступавших здесь до меня ораторов, — сказал Путин, — и посчитать, что это высокое звание присуждено мне за практическую деятельность, то должен честно сказать, что у нас при выработке стратегии экономического развития России работает большая группа людей: экономистов, юристов, и я, во-первых, в этом смысле целиком отношу эту степень на их счет, а во-вторых, должен сказать, что моя роль в этом смысле довольно скромная. Мне нужно только говорить “да” или “нет”, и вот так получается. Получается, правда, неплохо. У нас в прошлом году темпы были 8,4%, а в этом году будут около 6%. И мы, конечно, этим гордимся».
И он, конечно, этим гордился. Почти китайские темпы роста, в любом случае выше, чем у Европы, которая в очередном закате. Хотя как раз тогда про закат никто не говорил. Тогда доктора экономики Владимира Путина занимали совсем другие вещи. После дефолта, пока низки госрасходы, побыстрее выплатить внешний долг и увеличить кредитный рейтинг. Сэкономить на военной базе в тропиках, которая превратилась в бесплатный дом отдыха для генералов. Снизить налоги — подоходный и на прибыль. Расчистить руины советских натуральных подачек, оставшиеся от тех времен, когда деньги ничего не значили, а в цене были продуктовые наборы к празднику.
Помните цели Путина начала 2000-х? Удвоить ВВП и догнать Португалию по ВВП на душу населения по паритету покупательной способности: у нас тогда было 9 257 доллара на человека в год, а в Португалии почти 20 тысяч. А догнав Португалию, а еще раньше Венгрию, скажем: «Видите, мы не беднее вашего, открывайте наконец границу».
Все еще тогда смеялись: «Удвоение ВВП, это он про себя, что ли? Может, лучше делением? Догнать Португалию — вот смешно. Нашел кого, тоже мне национальная идея».
Сравнишь с нынешними, и хочется замереть в минуте молчания по лучшей национальной идее, которая была в России: сделать так, чтобы граждане зарабатывали, сберегали и тратили не меньше, чем жители небольшой, но красивой и обеспеченной страны на другом краю Европы, тоже бывшей империи, прожившей большую часть ХХ века при авторитаризме.
С 1999 по 2013 год российский ВВП в постоянных ценах вырос на 93%, то есть почти удвоился. А разница между португальским ВВП на душу населения и российским сократилась с двукратной до почти полного равенства к концу 2013 года.
Траур и праздник по одной цене
Путину явно нравилось, что у него получается: умные люди — «экономисты, юристы» — предлагают, а он говорит «да» или «нет», да так толково, что ВВП растет, долг уменьшается, Португалия становится все ближе.
Кстати, о ценах на нефть. Когда я начал служить по дипломатическому ведомству, она составляла 17 долларов за баррель (23 в сегодняшних ценах с поправкой на инфляцию доллара), когда закончил в 2003 году — 28 долларов (в сегодняшних ценах 35). При них выиграли чеченскую войну, страна отдавала внешний долг, закончила строить МКАД — до сих пор единственную пока готовую автостраду, зарплаты понемножку росли, хотя в государственном секторе, по европейским меркам, были смехотворно маленькими, а дипломаты, заезжие министры и чиновники из администрации президента говорили: «Эх, если бы по 40, по 50, тогда все будет по плечу».
Россия, из которой я уехал при цене за баррель 17 долларов и вернулся при 28, — были две разные страны. 28 долларов за баррель вполне хватило на то, на что сейчас не хватает 80 долларов. Я покинул город, где кофе наливали в музейном буфете, супермаркет был для богатых, провода сдавали в металлолом, за телевизорами ездили на рынок, «Аэрофлот» летал на Ту-154 и в долг занимали у друзей. А вернулся в страну, во всяком случае в Москву, ресторанов и кафе, кредитных карт, новых автомобилей, где каждый месяц открывался торговый молл в американском стиле. Остальные крупные города быстро подтягивались. И дело было не только в нефти. Приятно делать то, что у тебя получается. Путину нравилось быть экономистом, чувствовать себя заслуженным доктором экономических наук.
На следующий, 2004 год, цена на нефть достигла 38 долл. (47 в сегодняшних ценах), а экономический рост составил 7,15%. В 2005 году сбылась мечта о 50 долл. В конце 2014 года 70 казались катастрофой и предвестниками краха, а всего несколько лет назад 50 были источником невероятного оптимизма и почти китайского роста экономики в 6,3%. Тенденции, как обычно, оказались важнее фактов.
В 2006 году при цене на нефть 58 долл. (67 долл.) рост был 8%, а моя зарплата (тогда еще намного менее читаемого автора), достигла примерно нынешних показателей в рублях, а в валюте — европейского уровня. За последние годы, а особенно дни она утряслась в валюте почти вдвое.
Разочарованный экономист
Трудно сказать, когда доктор Путин разочаровался в экономике. Может быть, в 2008 году, когда цены на нефть были почти на стодолларовой вершине, а рост все равно замедлился до 5% и не удалось объявить Россию тихой гаванью: Запад трясет, а к нам все равно не идут. Может быть, во время первого Майдана, когда выяснилось, что никакой рост и никакая инвестиционная привлекательность не помогают переломить ситуацию в свою пользу. Или когда настигнутая Португалия все равно не убедила европейцев отказаться от виз. Или когда вдруг обнаружилось, что у экономики есть законы, а иногда и беззаконие, и что не все подчиняется метко сказанным «да» и «нет» в ответ на предложения грамотных специалистов.
Возможно, это случилось во время кризиса 2009 года, когда цены на нефть вдруг упали до 58 долл., а рост сменился падением в 8%: потеряли достигнутое почти за два года, хотя сами ничего вроде плохого и не сделали, ну, может, себе оставляли многовато, но главное, что где-нибудь в Детройте — дефолт, и малоимущие американцы набрали кредитов, и разваливается ипотечная компания, о которой и не слышал никогда, и все зависит не от твоих «нет» и «да», а от того, будет ли далекое чужое правительство спасать мало-имущих по закладным. Поневоле захочется слушать советников, которые говорят, что во всем виновата Америка.