Сначала, разумеется, он не понимал из этих разговоров ничего. Но потом эластичные органические пластинки, искусно вшитые в борта пиджака, вдосталь наглотались новыми словами, а длинные цепи молекул перетряхнули их и пустили в электроды в виде расшифрованных импульсов, пригодных для усвоения мозгом. Импульсы обработали нужные участки мозга путешественника, вложив в них “знание новых слов”, и мало-помалу марсианин начал постигать смысл откровенных, несбивчивых разговоров метеоритчиков.
Наиболее тенные данные марсианин скрупулезно отдиктовал записывающему устройству - сбор данных о жизни Земли во всем ее многообразии был, собственно, одной из главных целей командировки. Внимательно прослушивались и беседы на космические темы: что они, земляне, успели узнать о космосе?
Хотя он и понимал, что в этом плане слишком придираться к землянам не стоит, все-таки губы его частенько раздвигались в улыбке. Бывало и хуже: им овладевал непроизвольный хохот, и тогда он катался по кабине, зажимая себе рот, будто опасаясь, что стенки не выдержат и чинно сидящие над ним у костра услышат эти рыдающие звуки.
Что поделаешь, мы должны простить такое поведение марсианину. Ведь действительно ниши знания о космосе еще очень слабы, свидетельство тому - неослабное обилие открытий, преподносимых нам небесными науками.
Но иногда марсианину, прямо скажем, было не до смеха.
Как-то раз, например, разговор закрутился вокруг тайны “бристаньского пришельца”, и дед Захарыч принялся клясться и божиться, что упал-то с неба тот самый валун, на котором они все сейчас сидят и прихлебывают чай.
– Вот те Христос! Чтоб мне провалиться!
Зря горячился дед, не подозревая, что еще мгновение-и его обещание сбудется самым полным образом. Рука марсианина, решившего было, что тайна открылась, дрогнула и потянулась к кнопке “утяжелителя”. Но, к счастью для экспедиции, которая ухнула бы в тартарары вместе с кораблем, сработай только хитроумное устройство моментального провала, дед был поднят на смех и самоконтроль снова вернулся к марсианину.
– А как же “Петр Столбняков в разгар цветущей природы”? “Накопил и машину купил” как же? Что же, дед, частушки эти господь бог на камушке расписал? - под гул повального хохота спросил наверху чей-то задорный голос.
Старик не нашелся что ответить, смутился и затих.
Получив в свое распоряжение новый язык, марсианин не упускал случая для тренировок в разговоре и шлифовки оттенков произношения. Невидимым образом он участвовал в спорах, принимая то одну, то другую сторону, и иногда точка зрения, в итоге получавшая господство на валуне, внутри валуна оказывалась разгромленной начисто.
Войдя в полемический азарт, марсианин стучал в потолок.
– Эй, наверху, что вы там мелете! Да ведь фракции космических лучей…
Потом марсианин спохватывался, вспоминал об особенностях своего положения и кончал спор в спокойных тонах, сам для себя.
Если всем надоедали разговоры, то кто-нибудь заводил песню, рвущуюся в дремлющие леса удалыми раскатами или медленно уплывающую в темноту леса. Марсианин не отставал и тут.
На пыльных тропинках Далеких планет Останутся наши следы, - подтягивал он, и легкая грусть вкрадывалась в марсианское сердце.
…Все это осталось позади - и диспуты и хоровые пения.
Теперь вот - молодые березки, жухлые пеньки, влажный воздух да вопрос “на каком языке думаю?”. Отдыхая на пеньке, марсианин искал ответа, но так и не разобрался во всей этой чехарде загаданных для разгадки мыслей, слов, стилистических оборотов. Да и не все ли равно в конце концов на каком? Он твердо знал, что при случае легко объяснится с первым встречным, ну, а дальше - дальше видно будет.
И марсианин решительно зашагал вперед, через овраги и холмы, туда, где не ищи березок, травяной росы и воздух, наверное, не так свеж, но зато вздымаются каменные громады, ревет плотный поток автомобилей и светофор мигает ярче звезд цервой величины.
“В большой город!” - и ноги марсианина то пружинили на податливых мхах, то легко возносили тело его над положенными, как шлагбаум, стволами, дрогнувшими в бурю.
Постовой Платков заканчивал вахту в хорошем настроении.
Сменщик должен был вот-вот объявиться, а пи одного происшествия. Ни наездов, ни смятых буферов - порядок! В левом кармане гимнастерки приятно оттопыривается стопка копий штрафных квитанций - не стыдно и в отделении показаться. Учи-учи этих растяп-пешеходов, а все зря. Лезут, неумелые, на рожон. И Платков косил глаза то на оттопыренный нагрудный кармашек, то на антиударные часы - именной подарок за четкость и дисциплинированность. Да, все верно, еще десять-пятнадцать минут - и по домам. Прощайте, лихачи-таксисты, и, дорогой светофор, тоже прощай!
Постовой оторвал взгляд от дареного циферблата и рассеянно пocмотрел вниз, на магистраль. Посмотрел и - зажмурился. Господи, наваждение, такого и быть не может. Метрах в тридцати от постовой будки, там, где два бешеных потока лимузинов смешивались в один кипящий, изрыгающий вулканные газы клубок, какой-то пешеход силился прорваться на другую сторону улицы.
– Эх ты, деревня гужевая! - сквозь стиснутые зубы процедил Платков. Он привстал с сиденья, да так и застыл, впившись в картину, скорая развязка которой не вызывала никаких сомнений.
– Ну сейчас! Ах, пронесло! Ну! И-их! - страшным голосом комментировал события постовой. Любая мера все равно уже не могла бы отодвинуть драматического финала.
Водители транспорта тоже находились во власти неизбежных законов двустороннего скоростного равнения: уж лучше давить одного, чем лихорадочным торможением пускать иод откос всю газующую по четырем рядам шоферскую братию. Водители, бледнея, проносились мимо зазевавшегося смертника, но - странное дело - сам попавший в беду человек, казалось, и в ус не дул перед лицом неминуемой гибели. Почерк его походки оставался безупречным. Легкая, танцующая ритмика движений нарушителя сразу бросалась в глаза постового, и тот понял, что перед ним не пьяница, не деревня гужевая, а пешеход редкостно высокого класса, легенда постовых.
Шоферам же со стокилометровых скоростей было не до тонкостей смертельной пантомимы - лишь бы пронесло! Они так и не поняли, что их волнения напрасны. Точными, словно заученными движениями пешеход небрежно уклонялся от летящих прямо на него тонных махин - и ничего! - метр за метром приближался к заветному тротуару. А через один зазевавшийся лимузин он просто-напросто перемахнул, будто и не лимузин это вовсе, а так, учебное пособие, и тут же рядом промелькнуло еще одно искаженное лицо таксиста.
Тут уж оцепенение, застудившее профессиональные деист иия Платкова, вдруг как рукой сняло. Не мешкая, врубил он сигнал красного цвета. Не для спасения, а так, по инерции; чудесный незнакомец сам по себе стоял уже на краю дальнего тротуара и счастливой улыбкой провожал уносящиеся по проспекту экипажи.
Будто ветром перенесло - стоял через секунду Платков па той стороне в полуметре от нарушителя. Радостно дыша, он вцитывал в себя каждую черточку, каждую отметину прохожего, готовясь обнять его как друга, без вести пропавшего да вдруг воскресшего из мертвых. Все-таки обнять случайного человека он не решился, а только крепко пожал руку.
Незнакомец же гнул свое - смотрел недоуменно, мол, что за недоразумение?
– Вы… вы чемпион! - вырвалось у постового.
– Чемпион? - не понял прохожий.
– Ну, как бы это выразить…- постовой и сам чувствовал, что данный термин не охватывает всего случившегося.
– А-а! - Он, кажется, понял состояние свидетеля происшествия. - Ну, что вы, чемпион. У нас это забава для подрастающего поколения.
– У вас? - спросил постовой, представив проезжую часть, кишащую хлопотным поколением. - В каких же краях?
– В иных мирах, - засмеялся неизвестный, испытующе глядя в лицо постового, и, подумав, добавил: - на Марсе.
– Секрет, значит, - понимающе улыбнулся Платков.и тут увидел сменщика. Пожав на прощанье руки, они пошли в разные стороны, влекомые судьбой момента. Постовой - сдавать смену, а марсианин дальше, по течению людских тротуарных потоков.
– Понимаешь, - услышал марсианин за спиной отдаляющийся голос постового, - не происшествие, а сказка…
– Сказка жить помогает, - рассеянно отозвался сменщик.
Марсианин шагал по тротуару вместе со всеми, но все знали, куда они спешат, у него же определенных планов пока не созрело. Присмотреться к окружающему порядку, научиться избегать элементарных ошибок, вроде той, что допустил он только что, - пожалуй, и все.
Скоро он разглядел, что переходят улицу в определенных местах, отчерченных белыми линиями или прорытых под землей. В других же местах на такой риск никто не решался - очевидно, ввиду недостатка физической подготовки. Сам-то он резал автопотоки, как нож масло, - составная часть утренней зарядки любого марсианина. Да и не было у него такой уж первейшей необходимости в злосчастной пробежке через магистраль. Просто захотелось взбодриться, привести нервы в порядок. Но теперь-то он будет начеку. Прежде чем что-либо соВершать, смотреть, как совершают привыкшие ко всему горожане. Как это говорили там, в ложбинке, прежде чем браться за пилу: семь раз отмерь - один отрежь!
Нет слов, жизнь города во все времена отличалась сложностью, запутанностью, быстротекучестью. Обернулся, глядь - а уж все по-иному. Марки автомобилей, тщательные наряды жителей, ширина улиц, выражение лиц. линия спины. Вчера - жилетки, брелоки, пролетки, цилиндры, телесная тучность. Сегодня - таксомотор, кепи, плащ “болонья”, легкоатлетнзм в рисунке фигуры. А завтра?
Конвейер жизни не знает остановки. Конструируя этот конвейер, природа позабыла снабдить его красной кнопкой с надпиcью: “Стоп”. А может, и не забыла, да пронесло нас мимо кнопки этой, промчало, вот и летим к новым горизонтам.
Жизнь, дела, открытия - все становится увлекательней, полнокровней. Грубый физический труд требуется все реже.
На глазах сокращается рабочий день. Исчезают тяготы быта.
Каждый чувствует, как расправляются плечи, глубже становится вдох и выдох, свежеет воздух, каждому становится легче.
Взамен возникают новые проблемы, техника усложняется.
Там, где раньше годились и бухгалтерские счеты, теперь не обойдешься без саморешающей электроники. Специалисты хватаются за голову перед лицом замкнувшихся в себе, неисчерпаемых тайн, природы и темпов усложнения индустрии. Им уже не хватает суток, чтобы быть в курсе последних новинок смежных дисциплин. Да, специалистам, наверное, становится все труднее и труднее. Что же, на то и несут они высокое звание мастеров своего дела. Уж если и специалист иногда призывает на помощь кибернетическую голову, чтобы разобраться в происходящем, то простому марсианину, лишенному совета наставников и оторванному от своих исследовательских центров, по-видимому, предстояло просто утонуть в пучине этих проблем.
На том Марсе, с которого прибыл межпланетчик, все необходимое для жизни добывалось совсем иными способами. Металлы, ткани, энергия, механизмы - многие даже не знали, откуда появляются эти совершенно бесплатные товары на прилавках магазинов. Заводы, построенные в незапамятные времена глубоко под землей, надежно поставляли предметы любой степени необходимости без всякого вмешательства потребителей - жителей планеты. Надежная, проверенная веками автоматика не знала сбоев, и длинные эскалаторы выносили наверх столько разного добра, сколько требовал жизненный максимум населения и немного сверх того - резерв, значит.
Среднему марсианину, привыкшему к столь прекрасному порядку вещей, трудно понять, из-за чего бьются люди Земли, лишенные пока что сказочно совершенной автоматики. Однако в свое время марсианин-межпланетчик крепко проштудировал курс истории, где рассказывалось, что и марсиане когда-то стояли у станка, знавали план и перевыполнение его, не чуждались прогрессивки, в общем каждый получал по труду. Теперь эта книжная история встала перед ним во плоти и крови.
Он быстро понял, зачем универсальным магазинам нужны витрины, а продавцы обязаны сначала взять пестренькие банковские билеты, а уж потом выдать товар. Понял, почему вместо того, чтобы сесть в двухместный моментолет и через считанные минуты выпрыгнуть на теплый приокеанский песок, толиы парятся в душном иллюзионе, где мечутся картинки и люди с вожделением взирают на этот самый лесок. И почему подметки на ходу отрываются - тоже понял.
“У них еще все впереди, - думал он, глядя на запыленных горожан, штурмующих пригородные электрички. - Будет и моментолет, и океанский пляж, и бицепсы, чтобы шест нес над десятиметровой отметкой, тоже будут. Это от них не уйдет…”
Денег марсианину не требовалось, пищи тоже: зарядился на несколько месяцев вперед. Ночлег? Ну что же, гостиница, конечно, словно создана для него, да ведь каждому свое. Подвесившись в превосходном, приспособленном для этой цели мешке к макушке густой ели, он проводил в загородной чащобе восхитительные, полные привлекательных снов ночи.
Лесная жизнь начинается рано. Ухнет в последний раз сова, сомлеют в горизонтальном свете плоские туманы - и пошел мощный поток птичьего щебетанья. Тут уж не до снов.
Марсианин спускался к ручейку, умывался, балансируя на скользком от росы камне, неторопливо засовывал в дупло мешок и, немного сожалея об отсутствии привычного комплекс утренней гимнастики, устремлялся в город. С первыми электричками…
…Так и шли дни командировочного, человека-межпланетчнка. В трудах, в залах библиотек. Незаметно интроскопируя кореальным аппаратом длинные, уходящие в перспективу ряды книг, он получал микроотпечатки и прессовал их в квадратные таблетки. Таблетки складывались в пустотелый патрончик.
Патрончик хранился в заднем кармане брюк.
Иногда он вытаскивал его, тряс перед ухом. Патрончик жужжал с каждым днем все полновеснее. Он набивал его кропотливо, размеренно, как набивают порох в гильзу охотничьего патрона. Он набивал его и тряс у самого уха.
– Скоро домой! - подпевал он сам себе. - Этот натроичик взорвется там громче тысячи бомб. Он убедит их: командировка сюда, на Землю, важнее всех мероприятий. В открытую, без утайки, на “ура!”. Большим коллективом на больших звездолетах! В полдень. Вот, читайте, смотрите, слушайте! На Земле - подобные нам. Тоже ищут себе подобных. Не мы их, так они нас найдут.
Им не легко сейчас, жизнь сложна. Они борются за новый мир, иной быт. Кто поможет им, как не мы? Вспомните наше прошлое, собственное. Разве нe помогли бы мы ему, если б могли? Прошлому нe поможешь? Вот оно. Смотрите, слушайте, читайгe.
Мы привезем им наши чертежи, наши библиотеки. Пусть знают. Пусть разом перемахнут через барьер времени. Перемахнут - и окажутся рядом с нами. Медленна лет арба. Бык дней пег. Они готовы, они выдержат. Их бог - бег! Сердце их - барабан! - так настраивал себя марсианин, погромыхивая патрончиком, как бубном, в такт каждой мысли.
Он помнил: суровы вожди его планеты. Осмотрительны.
Скажут: “Надо подождать. Посмотреть, как они там еще себя покажут, зарекомендуют. Лет сто, двести. Готовы ли к Высшим Истинам. А пока пошлем одного. Пусть обоснуется среди них. Смотрит. Не открываясь. Докладывает. Лет сто, двести. А там решим окончательно…” Он знал, такой разговор будет. Потому готовился к нему тщательно, без суеты, расписав дни командировки на самое неотложное: киносъемка, звукозапись, копирование текстов, личные наблюдения.
Светлели напластования утренних туманов, просыпалась в гнезде птица, выкрикивала неважно что, прочищая горло, и пускала пронзительный, чистый звук. Ручей, ранняя электричка, в город, в город…
А в бристаньском заповедном лесу жизнь вошла в привычную колею. Тот же дед Митрий Захарыч Пряников обходит дозором дремучие угодья свои, топчет тропинки, крутит крепкие самокрутки. Те же ветра, изнемогая, рвутся по-над ельниками да березняками, сквозят по просекам, гнут скрипучие стволы. Захарыч ставит жесткую ладонь к уху, слушает: “Алг, идет кто?” Осторожничает! Запала в стариковскую душу история с павшим камнем. Все ждет, не вернется ли к месту тот, из камня выбежавший, ночной человек. Да нет, по всем приметам пока что в отсутствии, глаз лесника зорок.
И камень тот, чемодана вроде который, чаи еще на нем экспедиция распивала, на месте пока лежит. Заворачивает к нему дед о своем поразмыслить, о далях небесных повздыхать. Придет, рукой обхлопает, обойдет с четырех сторон, головой покачает. Задумается.
Лежит пока камушек, что ему сделается. Да долго ли отлеживаться осталось? Дни идут, стучат механизмы времени, отсчитывают. Каждому часу - свой момент!
Аркадий Львов СЕДЬМОЙ ЭТАЖ
Oн слыл трудным мальчиком. Он слыл трудным лет с шести, когда иапа и мама впервые заговорили с ним о школе. Это было в марте. Они сказали ему, что вот пролетят весна и лето и в сентябре он пойдет в школу. Папа вспомнил свой первый школьный сентябрь - каштаны были еще зеленые, как в мае. Мама ничего не вспоминала, мама только вздохнула и сказала, что время не стоит на месте. А он вдруг рассмеялся и заявил, что в школу не пойдет. Мама сделала большие глаза, а папа очень спокойно спросил у него:
– Значит, ты хочешь остаться невеждой?
И он ответил папе, тоже очень спокойно:
– Да, папа.
И тогда папа объяснил ему, что он мелет вздор, потому что человек не может всерьез судить о том, чего не знает. А для него, Гришки, или, короче, по-домашнему, Гри, школа и невежество - это просто слова, лишенные смысла.
– Просто слова, - повторил папа.
И тогда Гри опять рассмеялся, а папа сказал ему:
– Перестань смеяться: смех без причины…
Папа не договорил, потому что Гри прервал его и очень серьезно произнес:
– …это поливитамины.
Папа сказал, что его сын жалкий рифмач и что сам он, папа, в детстве тоже был таким, но Б школе, когда он занялся серьезным делом, все это слетело с него, как осенняя кора с платана.
– И ты сделался цвета слоновой кости, как облинявший осенний платан.
– Ты угадал, сып, - сказал папа. - Но не забывай, есть разные способы окраски…