— Фирма «Адамант», которую возглавляет муж родной сестры покойного Гроссмана. Адам Свирский.
— Свирский?
— Да. А что вас удивляет? Обычная спайка еврейского капитала. Семейная порука. Один держит банк, финансы, второй гребет под себя предприятия, производство, третий лоббирует интересы первых двух в кнессете… то есть я хотел сказать — в законодательном органе.
Я кисло улыбнулась:
— Вы антисемит?
Василий даже не улыбнулся, ответил серьезно, как если бы его спросили: «А что вы делали 19 августа 1991 года?»
— Нет. Должность не позволяет. Ладно, на этом лирические отступления можно объявить закрытыми. — Он потер аккуратно выбритый подбородок и продолжал уже по существу вопроса: — Андрей Леонидович имеет некоторые соображения по тому, как именно стала возможна такая чистая, высокопрофессиональная отработка Демидова и Гроссмана, причем исполненная как будто под копирку.
— Что это за соображения?
— Вы понимаете, Юлия Сергеевна, я излагаю вам все в таком порядке и с такой степенью откровенности, как это мне предписал Андрей Леонидович. Не более и не менее. Отклоняться от его директив я не имею права. В определенное время вы все узнаете. А для начала нужна подробнейшая информация о господине Свирском.
— Это все? — нахмурившись, спросила я. Надо сказать, не люблю, когда от меня что-то скрывают, да еще прямо говорят об этом.
— Пока да. Информация по Свир…
— Я вас прекрасно понимаю, — прервала его я и, положив на стол ноутбук, открыла его. Василий пристально следил за моими манипуляциями.
— Пожалуйста, — сказала я и повернула экран к агенту Грома. — Досье на Свирского. Достаточно подробное, на мой взгляд. Впрочем, я полагаю, что потребуется более живая информация, если можно так выразиться.
Василий посмотрел на меня уже не столь застывшим взглядом, а потом придвинул к себе ноутбук и начал читать.
СВИРСКИЙ Адам Ефимович. Род. 17. 5. 1960. Президент фирмы «Адамант». Владеет ювелирными магазинами «Мазарини» и «Кристалл-А». Совладелец банка «Гросс-банк», имеет контрольный пакет акций хлебопекарного завода «Берро», блокирующий пакет акций сети коммерческих аптек «Эскулап». Меценат. Вкладывает значительные средства в сферу среднего, специального и высшего образования. Женат. Имеет дочь Еву, пяти лет, и сына Леонида, тринадцати…
И так далее и тому подобное.
* * *Василий читал около десяти минут, поскольку информации было достаточно: данные по ФСБ, по налоговой полиции и инспекции, копия личного досье на Свирского для Совета безопасности области. Впрочем, впечатление от прочитанного никак не отражалось на его лице.
Закончив ознакомление с материалами на Свирского, он поднял на меня глаза и спросил:
— У вас такие сведения на каждого мало-мальски значимого жителя области?
— Да, на многих. Какие вопросы теперь?
Василий молчал. По всей видимости, его если не впечатлило, то порадовало то, с какой быстротой я представила ему все необходимые данные об интересующем нас человеке.
— Может, пора уже сказать мне то, что подозревает Андрей Леонидович? — спросила я. — Я видела интервью с моим старым знакомым Валерой Конновым, но думаю, что он сказал далеко не все из того, что касается убийства банкира Даниила Демидова.
— А у вас самой есть какие-нибудь соображения? Ведь, как вы правильно заметили, «заказуха» в Питере и здесь, в Тарасове, была фактически идентична. Вы были в гимназии. Что можете сказать?
— А что тут сказажешь? Только то, что убийца был в зале и на редкость удачно подготовился.
— Так может сказать любой дилетант. А что вы скажете как профессионал?
Я подвинула ноутбук к себе и произнесла с явным скептицизмом в голосе:
— Знаете, Василий, вы напоминаете мне батюшку-настоятеля, который только что выкушал бутылочку водки и теперь, растроганный алкоголем, умиленно отпускает прихожанину грех неумеренного пьянства.
— Не понимаю.
— Возможно. Я иногда люблю изъясняться аллегорически. Особенно когда не высплюсь. Так что вы не сочтите меня заумной. Хорошо? Я полагаю, что вам есть что сказать по поводу данных Андреем Леонидовичем директив.
— Он полагает, что было бы целесообразно взять Свирского под контроль. Теперь я вижу, что вам это было бы легче сделать, чем кому бы то ни было.
— Взять под контроль? — переспросила я. — То есть — установить за ним слежку и поставить на прослушивание его дом и телефоны?
— Да. Кроме того, вы знакомы с ним лично. Он знает вас как клиента своего родственника Гроссмана, юрисконсульта губернатора.
— Все это можно сделать, — сказала я. — Но я совершенно не усматриваю связи между Свирским и убийствами Гроссмана и Демидова. Или, может, мне нужно установить ее искусственно?
— Значит, вы не понимаете?
— Нет. Объясните.
— Кажется, я уже упоминал, что Свирский финансирует ряд учебных заведений Тарасова?
— Да.
— Дело в том, что гимназия номер два, в которой убили Гроссмана, тоже фактически содержится на деньги, находящиеся в обороте предприятий Свирского.
— Да, знаю.
— А теперь прикиньте: кто мог убить Гроссмана? Кто-то из присутствующих в зале «новых русских»? Едва ли. Они нашли бы более удобное место. ФСБ? Мы бы знали. Это мог сделать только тот, кого никогда бы не заподозрили в причастности к убийству. Тот, кто к тому же знал о вечере в гимназии, о времени, когда он состоится, и о месте, на котором будет сидеть банкир Гроссман. Ведь номера ряда и места были обозначены в пригласительном билете.
Я подняла голову и с интересом взглянула на Василия. Его глаза горели.
— Вы считаете, что это мог сделать… кто-то из преподавателей гимназии? — медленно проговорила я. — Так?
— Совершенно верно! Такую гипотезу выдвинул Андрей Леонидович.
Я подумала, что такое предположение, можно сказать, рабочая версия, вполне согласуется с моими собственными словами в прокуратуре. Словами касательно того, что стрелять могли непосредственно со сцены. Конечно, сцену осматривали, но даже на старуху бывает проруха, равно как на самого опытного сыскаря — обидный прокол. И если предположить, что убийца — кто-то из преподавателей гимназии, то тогда становится более понятным, как был произведен этот роковой выстрел. Выстрел со сцены из-за спин мальчиков со шпагами в руках и читающей Шиллера девочки.
И все же, все же…
Все эти здравые размышления никак не отразились на моем лице, и сказала я совершенно другое: касательно того факта, что гипотеза выдвинута Суровым.
— С каких это пор Гром стал заниматься кропанием гипотез? — произнесла я.
— Кто?
— Гром. Старое кодовое имя… еще с тех пор, когда он и я работали в разведке.
— Не знал. Генерал предпочитает не афишировать свое прошлое.
— Еще бы…
— Хорошо, вернемся к нашим баранам, то бишь учителям. Коннов в Питере пошел по тому же пути. Перетряхивает преподавательский состав, подкапывается. Пока толку мало. По версии, в преподавательский штат мог быть внедрен новый человек. Но не будем по Питеру. Это дело Коннова. По Тарасову. В гимназии номер два около ста двадцати учителей. Заведение-то солидное, с большим штатом. Это мы еще из Москвы запрос оформили. Теперь, на месте, буду выяснять поподробнее. Дело в том, что вопросами приема на работу учителей занимается Свирский. То есть не он лично, а его люди. Он только контролирует…
— Вы знаете, — мягко прервала его я, — все то, что вы только что мне поведали, с равным успехом могло быть передано в любое отделение милиции. Или лучше — ФСБ. Там ребята серьезные, прослушивание и слежка — это по их части. По всей видимости, вы сотрудничаете в отделе недавно и не знаете, что…
Теперь уже он перебил меня. Спокойно, вежливо, но — перебил:
— Юлия Сергеевна, я еще раз повторяю вам, что я выполняю директивы Андрея Леонидовича, и ничего сверх того. И если вам угодно обвинять в некомпетентности меня, то вам стоит переадресовать свои нарекания и генералу Сурову.
Так. Кажется, я переборщила. Вот как воздействует особый социальный статус даже на самого серьезного и дисциплинированного специалиста.
— Да, и еще, — продолжал Василий, не давая мне вставить и слова. — Вам нужно устроиться на работу в гимназию номер два. Вот документы на имя Сладковой Елены Владимировны, выпускницы филологического факультета МГУ, но тем не менее местной уроженки. Некоторое время вы работали в Москве и теперь по семейным обстоятельствам вернулись в Тарасов. Вот самые наилучшие рекомендации от ваших московских работодателей. Теперь о задачах. Вы должны отследить механизмы приема на работу в этом учебном заведении и уточнить, какую именно роль играют во всем этом люди Свирского. Внешность, разумеется, следует изменить. Возможности современной косметики и визажистики таковы, что из черта можно сделать ангела. Это я не к тому, что вы представляете собой одну из названных персон, просто хочу сказать, что у вас, кажется, всегда хорошо получалось кардинально менять внешность без ущерба для общего обаяния. Читал ваше досье. Ладно, я отвлекся. После того как вы устроитесь… а в том, что вы устроитесь, я не сомневаюсь, как не сомневается и генерал Суров… после этого вам надлежит установить личные контакты с учителями. С упором на тех, кто пришел на эту работу относительно недавно. И еще — на тех, кто будет увольняться. Впрочем, не мне вас учить.
Я закрыла ноутбук и выпила кофе. Молчала. Потом невесело засмеялась и произнесла:
— Хорошо, Василий. Я вижу, что мы сработаемся.
Последнюю фразу я сказала без всякой иронии.
Глава 4 Гимназисты
Адам Ефимович Свирский был солидным представительным мужчиной сорока лет, внешне довольно похожим на Гроссмана, несмотря на то что кровными родственниками они не были. Я встретилась с ним в особняке Гроссмана. Он сидел в огромной гостиной, в глубоком черном кожаном кресле, любимом кресле Бориса Евгеньевича, и мрачно курил сигарету, хотя в доме Гроссмана курить было не принято.
Но сейчас на табачный дым и на серый пепел прямо на зеркальной поверхности журнального столика никто не обращал внимания. В гостиной находились еще женщина в черном, с белым лицом и намертво стиснутыми, переплетенными пальцами рук, и — Катя с Сережей.
Последние двое сидели молча неподалеку от Свирского и его жены, сестры Бориса Евгеньевича — да, это была Алла Гроссман, сестра покойного банкира, — и пустыми глазами смотрели в стену. Сережа машинально вертел в пальцах… пистолет.
Кошмарное совпадение.
Это был игрушечный пистолет, сработанный под «беретту». От настоящего вот так, на глазок, его мог отличить только профессионал.
Дорогая игрушка.
Катя первая заметила меня. Поднялась с кресла и, переставляя ноги, как заведенная кукла, подошла.
— А папины похороны послезавтра, — сказала она. И я вздрогнула, потому что сказано это было вполне обычным Катиным голосом.
— Да, я знаю. Катя… Катя, мне нужно с тобой поговорить. Ты только не волнуйся. Хорошо? Не будешь волноваться?
— А что мне волноваться? — произнесла она. — Я ничего… я не волнуюсь. Идем, Юля… в мою комнату идем.
Мы остались с Катей наедине. В ее большой, уютной комнате. Она в самом деле держалась спокойно, хотя ее губы побелели от напряжения. Не хотела расплакаться у меня на глазах.
Я приобняла ее за плечи и спросила:
— Катя… а когда папа решил, что он пойдет на этот вечер? Ведь он, насколько я знаю, никогда не ходил на твои гимназические мероприятия, хотя ты часто просила его об этом, да?
— Д-да…
— Когда ты сказала ему, что будешь читать отрывок из Шиллера?
— Я сказала… за два дня до вечера. Он не хотел идти. Я тогда сказала, что вообще уйду из дома к дяде Адаму и тете Алле… они всегда ходят к Леньке в его лицей, когда он просит.
— Ленька — это кто? Твой двоюродный брат?
— Какой он мне… брат? Он противный! Мерзкий тип! Он Сереже гадости рассказывает про свою горничную… как он ее там лапает и вообще… я про него даже говорить не хочу.
— Значит, ты сказала отцу за два дня до вечера в гимназии. А когда он согласился пойти?
— Он… да вот… только утром того дня, когда его… когда его…
Утром того самого дня. Так. Интересно. Конечно, это жестоко — травить девчонке душу, но ведь на основе ее слов можно сделать много полезных выводов.
— А кто, кроме тебя, знал, что папа идет на вечер?
Она нахмурила лобик. Напряглась. Напрасно говорят, что дети чувствительнее взрослых. В отдельных моментах они проявляют просто-таки феноменальную выдержку. Быть может, потому, что не сознают до конца трагичности происходящего.
— Кто знал? Кто знал? Ну как… Сережа знал. Юрка-охранник знал. Нет… ему папа не говорит… он сказал только перед самым выездом. Да… еще дядя Адам знал. Он приезжал за день до этого в гости. Папа ему говорил, что, может, пойдет, может, не пойдет. Или по телефону… не знаю.
Я наклонилась к самому уху девочки и сказала:
— Катерина, я задам тебе один вопрос… ты только не волнуйся и постарайся мне ответить. Хорошо?
Она посмотрела на меня широко открытыми глазами и кивнула.
— Когда ты читала Шиллера, куда ты смотрела в этот момент?
— В зал…
— На папу?
— Нет, папы я не видела. Там темно было.
— Все время, пока ты читала?
Она подумала, продолжая морщить лоб, а потом замотала головой:
— Нет, не все время. Раза два там так… посветлело.
— Отсветы со сцены падали?
— Ну да.
— А папу ты в этот момент видела?
— Я все время его старалась разглядеть. Я тебя видела. Я его… его я увидела только… только когда свет снова зажегся и… — В горле девочки сухо хрипнуло, и я опять перехватила ее узенькие плечи и начала гладить по голове. У самой, против воли, комок к горлу подступил.
Она повернулась ко мне и произнесла:
— А ты, Юля… ведь ты можешь помочь… помочь найти, кто убил папу? Он всегда говорил, что от ментов… никакого толку. Ты же… у губернатора работаешь, я знаю… ты можешь помочь.
— Да, я постараюсь, — отозвалась я, и в этот момент в комнату вошел Сережа. В руках он крутил все тот же игрушечный пистолет.
Вместе с ним зашел какой-то маленький мальчишка, по виду лет девяти, но с умненьким лицом и прищуренными темно-серыми глазами, в которых светилось приглушенное любопытство. Вероятно, это был один из друзей Сережи Гроссмана, и все происходящее сильно его занимало: дети не воспринимают трагичности обстановки, они подмечают только необычность этой самой обстановки, что и привлекает их внимание.
— Ты что плачешь, Катька? — спросил он, в то время как брат Кати молчал. — Да не плачь ты, Катька… не надо плакать. А вы кто? — Он с любопытством повернулся ко мне. — Вы… это самое… с дядей Борей жили?
Надо сказать, что мальчик не страдал чрезмерной застенчивостью.
— В каком смысле — жили? — переспросила я.
Мальчик как-то странно посмотрел на меня, а потом засмеялся.
— В каком — в каком? А вот в таком! — И он сделал несколько весьма неприличных жестов.
Да, кажется, я недооценила продвинутость современной детворы.
Я не успела ответить на сомнительный вопрос мальчика. Сережа схватил того за руку, резко дернул на себя и прошипел:
— Пашка, харош тебе!
— А че? — нагло развернулся тот.
— Харош, говорю! Юля, не обращай на него внимания. Он того… немного гонит. У нас все училки от него геморятся.
— Что делают?
— Ну геморятся! Это, значит… из класса выгнали его недавно. Он там такое сделал… в биологическом классе рыбкам подсыпал карбиду, и они все передохли. Вот. А так он тихий.
«Тихий» мальчик по имени Пашка, хорошо разбирающийся в отношениях взрослых мужчин и женщин, уселся прямо на ковер и заморгал на меня наглыми, но в принципе симпатичными глазенками.
И тут мне пришло в голову, что лучшего информатора, чем этот маленький проныра, мне не найти. Никакой директор гимназии не даст мне исчерпывающих сведений и не снабдит их более подробными комментариями, чем этот пацаненок.
— Тебя ведь Паша зовут? — спросила я.
— Паша.
— Вот что, Паша: ты ведь умный мальчишка, правда? Любишь лезть куда тебя не просят?
Последнюю фразу, не очень любезную по форме, я произнесла самым медоточивым тоном, на какой только была способна.
Он недоверчиво посмотрел на меня.
— Ты учишься в четвертом классе, да?
— В пятом.
— Давно в гимназии учишься?
Он отвернулся и ничего не сказал, а обменялся взглядами с Сережей: ну чего ей надо?
— Ты ведь хорошо знаешь всех учителей в гимназии, правда? У тебя много друзей во всех параллелях и старших классах, так?
— Ну.
— Тогда скажи мне: смогла бы я работать в вашей школе? Только честно скажи.
Он посмотрел на меня в упор. Засмеялся, снова переглянулся с Сережей и, притянув его к себе, что-то зашептал на ухо. Потом снова повернулся ко мне и сказал, хихикая:
— Смогли бы.
— Почему ты так думаешь?
Паша прыснул со смеху. Впрочем, он быстро закруглился со своим беспричинным весельем и сказал:
— Потому что у нас директор любит таких, как вы. Чтобы задница была клевая и вообще…
Какой непосредственный мальчик!
— Это радует, — сказала я. — Просто я узнала, что одна моя дальняя родственница собирается поступать на работу в вашу гимназию. Вот я и спрашиваю.
— А она на вас похожа? — спросил Паша.
— Ну… что-то общее есть.
— Тогда возьмут, — категорично заявил он. — Ладно, Серый, пошли. Нам еще надо сегодня в это… в Сети покопаться.
Лишний раз убеждаешься в продвинутости современных детишек: с младых ногтей привыкают к Интернету.
А этот Паша — непростой мальчик. Судить можно хотя бы по тому, что ничего существенного в плане информации я от него так и не получила.
* * *Когда я вышла от Кати, поняв, что ничего больше девочка сказать мне не сможет, в коридоре я встретила Свирского.
— Адам Ефимович, не смогли бы вы уделить мне пару минут?
Он повернулся, окинул меня взглядом поверх очков и произнес:
— Да, Юлия Сергеевна. Разумеется. Но не более. У меня, к несчастью, очень мало времени. Вы же понимаете… — И он показал рукой в сторону только что оставленной им гостиной, в которой сидела его жена, сестра убитого накануне Бориса Евгеньевича Гроссмана.