— Кто такой? Средневековый поэт. А… почему она вдруг вам его прочитала, этот стих?
— Не помню. Наверное, был повод.
— И на кого же она намекала?
— Что значит — намекала?
— Ну… Подобные стихи всегда аллегоричны… О ком вы говорили с ней?
— Я бы не хотел… Нонна Багратионовна… — и до этого разговор не нравился Никите, а теперь разонравился и вовсе. Если уж кто и похож был сейчас на гиену, так это сама Нонна, питающаяся падалью воспоминаний. Средневековых и не очень.
— Да, наверное… Не надо бы… В такой день… А полный текст знаете? — секретарша не удержалась и хихикнула.
— Откуда?
— А напрасно… Иногда нужно прикладываться к груди мировой культуры, милый мой Никита… Хотите послушать?
Никите было все равно, полная версия стиха, так же, как и краткая, уже не могли вдохнуть жизнь в мертвую Мариночку, но Нонна Багратионовна… Нонна Багратионовна расправила грудь, прочистила горло и выдохнула прямо в лицо Никите:
В ней совмещено
Естество мужское —
Диво-то какое! —
С женским естеством.
Так что мы зовем
Эту тварь двуполой.
Всякою крамолой
Этот зверь чреват.
Адский в нем разврат.
Человек растленный
В образе гиены.
Для нее двойник-
Пакостный блудник.
Похотлив, как шлюха.
Только твердость духа
Мужеская в нем.
Баба в остальном,
Он везде и всюду
Предается блуду…
Закончив декламацию, Нонна Багратионовна победоносно уставилась на Никиту.
— Ну что скажете, молодой человек?
— Я под впечатлением, — вытягивать из себя слова приходилось клещами. Больше всего Никите хотелось уйти, остаться наконец одному. Или — не одному, но уж не с Нонной Багратионовной, во всяком случае.
— Да-а… Если бы она рискнула прочитать это мне… Хотя бы фрагментарно… Хотя бы четыре строки, вырванные из контекста… Я бы сразу ее раскусила… Нет, не может, не может человек удержаться. Все только потому и любят загадывать загадки про себя, что втайне мечтают быть разгаданными…
* * *…Разгадать эту загадку, впрочем, не составило особого труда — даже следствие по делу об убийстве М.В. Палий в этом преуспело. Во всяком случае, все стало ясным на вечерних мужских посиделках с Митенькой и Борей Калинкиным. Никита влился в компанию, когда Левитас и Калинкин уже приняли на грудь изрядное количество коньяка.
— Вы знакомы, Боря? — спросил Митенька у Калинкина, кивая на Никиту.
— Физиономия внутреннего протеста не вызывает… Вроде виделись… По отпечаткам пальцев определил бы точнее.
Никита даже поежился: теперь он часто думал об отпечатках пальцев. Где их было полно — так это в квартире Корабельникоffа. Но, с другой стороны, он честно признался в этом следователю.
— Никита Чиняков, мой друг… И к тому же… Тебе будет интересно, Боря… Он — личный шофер Корабельникова.
— Да ну! — лениво удивился Калинкин. — Надо же, как тесен мир. Читал, читал ваши показания… Легко отделались, доложу я вам… При другом раскладе… Не столь очевидном… И-эх… Не пили бы вы здесь коньячок. А меня ваш Корабельников достал, если честно… Тот еще тип…
Никита хотел ввернуть что-то приличествующее случаю, что-то типа: «Если бы у вас погибла жена, вы бы еще не таким типом предстали». Хотел ввернуть — и не ввернул. Вместо этого он опрокинул в себя полную рюмку коньяка и светски спросил:
— Ну и как продвигается расследование?
— А вы, значит, не в курсе дела? Расследование, собственно, уже завершилось. Да и копать там особо было нечего, скажу я вам.
— Значит, нечего? — не унимался Никита.
— Вот только не хватайте меня за язык, — Калинкин осклабился. — Дело уж больно щекотливое. С душком-с, знаете ли… Кому угодно челюсть набок свернет…
Под «кем угодно» Калинкин явно подразумевал Kopaбeльникoffa.
— Шеф-то ваш как? Оклемался?
— Он в порядке, — соврал Никита.
С Корабельникоffым все было не в порядке. Далеко не в порядке. После смерти Мариночки он потух и почти совсем отстранился от дел, переложив их на плечи вице-директоров. В квартиру на Пятнадцатой он так и не вернулся и почти все время проводил в загородном особняке во Всеволожске. От услуг Никиты он тоже отказался, сам гонял свой джип, изредка припарковывая его у «Amazonian Blue» — места, где впервые встретился с Мариночкой. И раз в неделю обязательно звонил Никите и бросал в трубку хриплое: «Приезжай».
Вслед за «приезжай» следовала пьяная ночь в особняке. Вернее, абсолютно трезвая, стылая и окаянная ночь.
Корабельникоff не пьянел. Точно так же, как не пьянел сам Никита в первые месяцы после смерти Никиты-младшего. Корабельникоff же не пьянел фатально, он мог вливать в себя дикое количество водки, виски и слегка разбавленного спирта, приправляя все это коллекционным вином (бешеные сотни долларов за одну-единствен-ную вшивую бутылку) — и все равно, смотрел на Никиту трезвыми больными глазами. Никита старался держаться, манипулировал с содержимым рюмок, — только бы не свалиться с копыт, — и молчал. Ему нечего было сказать Корабельникоffу, ну, не банальные же соболезнования выражать, ей-богу!
Впрочем, Корабельникоff вовсе не нуждался в соболезнованиях. Его горе было абсолютным, его горе было неприкрытым, и Никита очень хорошо понимал патрона. Какие уж тут к черту «мы скорбим вместе с вами»!.. Никита мог голову дать на отсечение, что сейчас Ока Алексеевич не прощает себя так же, как не прощал себя Никита. Ведь если бы ему не пришла в голову блажь нанять для Мариночки телохранительницу, она бы до сих пор была жива.
Но Мариночка была мертва, и Эка — тоже.
Именно об Эке распинался теперь опер Калинкин. Эка к запретными темам не относилась, она не была членом семьи, и заговор молчания на нее не распространялся. Тем более что Калинкин к месту и ни к месту упоминал лучшую в группе выпускницу школы телохранителей Эку Микеладзе. Очевидно, телохранительница поразила заросшее грубым волосом воображение Бориса Калинкина.
— Та еще штучка, — сказал он, пристально глядя в глаза Никите.
— В каком смысле?
— Во всех… Во всех смыслах. Послужной список у нее будь здоров, рекомендации — зашибись, отзывы — только хвалебные. И от инструкторов, и от опекаемых ею бизнесменов. И жен бизнесменов, — не выдержав, подпустил шпильку Калинкин. — Словом, баба с башкой…
— И с яйцами, — теперь не удержался Митенька.
— В некотором роде… В некотором роде. После этого меланхоличного замечания последовала тирада о сомнительной сущности покойной. Судя по всему, эта самая сущность не давала покоя Борису Калинкину. Эта самая сущность и заставила опера заняться Экой вплотную. Калинкин говорил о ней с такой плохо скрываемой ревнивой страстью, что Никита сразу понял: без банальных самцовых разборок (пусть и постфактум), а также упирания рогами не обошлось. Мужественная Эка оказалась даже более мужественной, чем можно было предположить. И грешила отнюдь не платоническими связями с женщинами. Установить это не составило большого труда: телохранительница засветилась везде, где только можно было засветиться. Уже несколько лет она паслась в лесбийском-клубе «Сапфо» (бильярд, сауна, танцы до упаду, спецобслуживание, мужчинам вход категорически запрещен).
— Дискриминация, блин, — мечтательно произнес Калинкин. — Прорваться удалось только с удостоверением наперевес. И то они его чуть ли не в микроскоп изучали… Вы бы видели, как они на меня смотрели, эти бабы! На части бы разорвали, будь их воля. Голову на кол, как в древней Японии. Экстремистки чертовы… Куклуксклановки!… А знаете, какое у них там фирменное блюдо?
— Яйца всмятку? — предположил Митенька.
— Угу… Что-то вроде того… Яичница с беконом…
— Тогда уж с сардельками… Сублимироваться так сублимироваться!…
— Во-во… — поддержал Митеньку Калинкин. — А вообще зрелище не для слабонервных. Такие телки попадаются, просто волосы вовнутрь расти начинают. Не поймешь, не то баба, не то мужик. Затылок стриженый, татуировки чуть ли не на глазном яблоке, ботинки армейские, штаны, челюсти как у бультерьеров. Буч по-научному. Зазеваешься или не так посмотришь — все, кранты, в момент выпирающие части тела отгрызут. Лучше уж сразу — помолиться и под автомобильный пресс.
— Что, так все безнадежно? — Митенька неожиданно проявил живейший интерес к брутальной лесбийской экзотике.
— Ну не все, — вздохнул Калинкин. — Кроме этих чертовых бучей такие цыпочки попадаются… Господи прости! Дивы, ангелы, фотомодели!… Дайки и клавы по-научному…
— Клавы-фотомодели?
— Не придирайся к словам!… Это же образно говоря.
— Так образно или по-научному? — не отставал весельчак Митенька.
— Так образно или по-научному? — не отставал весельчак Митенька.
Вместо ответа Калинкин так беспомощно заскрежетал зубами, что Митенька снисходительно похлопал его по плечу.
— Ладно, не напрягайся… А ты что, даже не попытался увести ни один образ? Даже не попытался никого наставить на путь истинный?
Задубевшее, как подошва кирзача, лицо Калинкина покрылось юношеским, робким и мечтательным, румянцем.
— Попытался… Положил глаз на одну крохотулю… Херувим, чистый херувим, только без крыльев… Но с роскошным бюстом… размера эдак третьего… Так что вы думаете? Ее подружка мне чуть яйца не открутила… вызвала на пару слов в интеллигентный такой предбанник. И совсем неинтеллигентно на меня наехала. Да еще и за грудки схватила.
— А ты?
— А что я? Блеял да мотню прикрывал. Ну, не драться же мне с ней, в самом деле… Нет уж, лучше с трупаками возиться, чем с этими гребаными сексменьшинствами. Вони уж точно меньше…
Все рассказанное Калинкиным дальше тоже пахло не бог весть как. С опросом возможных свидетелей у старшего оперуполномоченного вышел полный облом, после чего в «Сапфо» было решено заслать его коллегу, Леночку Жукову, примерную мужнюю жену и мать двоих детей. С Леночкой персонал клуба и его же завсегдатаи вели себя не в пример приветливее, и результаты рейда не заставили себя долго ждать. Да, Эка пощипывала травку в «Сапфо» с завидным постоянством, чего нельзя было сказать о ее герлфрендз: они менялись как перчатки. Правда, в последние несколько месяцев она почти не появлялась. А если и появлялась, то всего лишь раз или два. И оба эти раза ее видели в обществе довольно симпатичной длинноволосой блондинки. Оперативно сработавшая Леночка Жукова тотчас же сунула в нос свидетелям фотографию покойной Марины Корабельниковой. И получила утвердительный ответ: да, это та самая блондинка.
Но и это было не все.
Вернее, этой информацией Леночка бы и ограничилась, если бы на нее не запала барменша «Сапфо», «хренов буч», если следовать унылой классификации Бори Калинкина. Свое приключение в лесби-клубе впечатлительная Леночка переживала довольно бурно, а воспоминание о потухшей сигаре барменши, приклеенной к уголку рта, заставляло несчастную праведницу понижать голос до шепота. Барменша, отрекомендовавшаяся «Ники», кочевряжиться не стала, Марину Корабельникову по фотографии опознала сразу же и даже присовокупила несколько сочных характеристик, касающихся не только Мариночки, но и Эки. Грузинка в интерпретации Ники выходила «ревнивой секси, такая и к мошонке, не приведи господи, приревнует, и к бильярдному шару, не завидую я ее подружкам, ой, не завидую. С ней жить, все равно что под ковровыми бомбардировками маяться…». Мариночка же удостоилась эпитета «бисексуалка-неврастеничка, сама не знает, чего хочет. Я таких по глазам определяю, по лживым, двуличным глазам. И нашим, и вашим за копейку спляшем, вот как это называется…».
После этого, подмигнув мнущейся и жмущейся сотруднице органов, Ники предложила пропустить рюмашку текилы. Под звуки лесбийской песни Sophie В. Hawkins («тащенный соул, моя дорогая, тащенный соул… Вам нравится соул, или вы предпочитаете ритм-энд-блюз?»). Насмерть перепуганная таким неприкрытым съемом, Леночка просипела нечто среднее между «это не совсем удобно» и «на работе не пью». На что последовал незамедлительный ответ: «я тоже, но ради такого случая… Сердце мне подсказывает, что это — не последняя наша встреча». Заявление было столь безапелляционным и недвусмысленным, что Леночке, по ее словам, сразу захотелось бежать куда глаза глядят, а заодно и исповедаться в церкви — именно это подсказывало ей ее собственное сердчишко. Но никуда она не побежала, напротив, дала уговорить себя на текилу. Сначала на одну порцию, а потом и на вторую. И от Sophie В. Hawkins Леночка не отказалась, а потом и от К. D. Lang, хотя всю свою сознательную жизнь провела под сенью убаюкивающе-гетеросексуальной Софии Ротару.
И все потому, что злодейка-Ники туманно намекнула, что имеет еще кое-что сообщить "прелестнице from police [19], кстати, вам говорили, что у вас дивные глаза?". Леночка проглотила и это, и даже улыбнулась барменше кривой улыбкой. И даже позволила взять себя за руку, а потом и за подбородок. И в конце концов была вознаграждена. Ники поведала ей о том, что в последний свой визит в «Сапфо» Эка и блондинка поссорились, причем довольно основательно. Они сидели за стойкой, недалеко от Ники, так что вся ссора произошла непосредственно на глазах у барменши.
— Опущу вводную часть, милая, — ухмыльнулась Ники, перекатывая во рту сигару. — Склоки из-за взглядов, брошенных не туда и не вовремя — обычное дело… Лесби страшно ревнивы… Но они ссорились по-настоящему. Они ссорились смертельно…
— По-настоящему? Смертельно? Это как?
— Как? Тихо и беспредметно. На Эку это непохоже, честно вам скажу… Эка — девушка темпераментная, она здесь такие сцены устраивала… из семейной жизни… А тут… полная безнадега… Робкий шепот. Хотя и угрожающий… Из чего я делаю вывод, — Ники выдержала мхатовскую паузу. — Из чего я делаю вывод, что она была влюблена по-настоящему… А вы верите в любовь, девочка?…
«Девочка», предусмотрительно оставившая дома не только детей и мужа, но и китель с погонами капитана, едва не поперхнулась остатками текилы.
— В общем, да… А что?
— Я тоже… Верю… И не в какую-нибудь разнузданную игру страстей, нет… В ту самую, когда вы точно знаете, что проживете с человеком всю жи…
— Мы несколько отвлеклись, — пресекла поток ненужной лирики Леночка. — Так что гражданка Микеладзе?
— Вы неподражаемы… Но вам это идет, честное слово… Так вот, Эка и блондинка ссорились. Эка говорила ей что-то вроде: «Зачем было все начинать?… И кому принадлежит это чертово имя?… Если ты не прекратишь меня им называть…» Тут блондинка ее перебила. Сказала… опять же… что-то вроде: «Я не могу обещать тебе этого…» Вот здесь и началось самое интересное…
— Что именно?
— Она изрядно набралась, Эка. Уж не знаю, насколько серьезными были ее угрозы… «Мы не разойдемся просто так. Ты совсем меня не знаешь… И не дай тебе бог меня узнать… Все кончится плохо… очень плохо… Вот это я тебе обещаю..».
— То есть вы хотите сказать, что… гражданк… что Эка Микеладзе намекала своей пассии на некий пессимистический исход их отношений?
— Можно сказать и так. А эта блондинка… Хорошенькая, правда… Ну. Не такая, как вы…
Тут, по словам Леночки Жуковой, барменша перегнулась через стойку и провела («ужас, ужас, ужас!») тыльной стороной своей свинской ладони по ее щеке.
— И знаете, ее лицо показалось мне знакомым… Как будто я уже видела ее где-то, эту блондинку.
— Она бывала у вас раньше?
— В том-то и дело, что нет… А, впрочем, я могу и ошибаться… Кстати, если покопаться в моей биографии, там наверняка найдутся моменты, которые могут заинтересовать правоохранительные органы. Вы не хотите меня арестовать?… С вами я согласна и на пожизненное…
— Ну, до этого дело, я думаю, не дойдет, — Леночка таки решилась осадить зарвавшуюся барменшу. — Но письменные показания вам дать все-таки придется.
— Я дам вам все, что угодно, моя прелесть…
После столь изысканного приглашения к путешествию Леночке не оставалось ничего другого, как бежать из срамного клуба, плюясь и на ходу осеняя себя крестным знамением. Информация, принесенная ею в клюве, лишь укрепила следствие в версии, которая и без того была очевидной. И подтвержденной заключениями экспертизы. В квартире на Пятнадцатой линии произошло не два убийства, а одно убийство и одно самоубийство. Оба выстрела были совершены из одного и того же оружия, а именно — пистолета ПСМ, калибр 5,45.
Лицензию на него имела Эка Микеладзе.
Она же скорее всего застрелила свою подругу в ванной, а потом покончила с собой.
— Н-да… История, — подвел скорбный итог Боря Калинкин. — Местами, конечно, весьма сомнительная…
— Сомнительная? — не удержался Никита, чувствуя предательский холод в животе.
— В квартире полно левых отпечатков… Даже на бокале, который стоял рядом с покойной грузинкой… Имеются два образца пальчиков… Ни Микеладзе, ни Корабельниковой не принадлежащие.
— Ну, у Мариночки всегда толклось множество народу, — выдавил из себя Никита.
Ай-ай, дурилка картонная, это ведь он притаранил бокальчик в спальню, эстет… Совсем из ума выжил…
— Вы тоже были вхожи в дом?
— Я?… Какое-то время, — слава Богу, хоть здесь не приходится лукавить. — Какое-то время, пока хозяин не женился… Потом бывал реже… Так, по случаю…
— Понятно. Но в общем картина достаточно ясна.
— Ты полагаешь? — неожиданно вклинился Митенька. И, шмякнув очередную дозу трехзвездочного махачкалинского разлива, завернул такое, отчего у Никиты сперло дыхание. — А что, сымитировать самоубийство нельзя? У нас бывали такие случаи… Сам должен помнить…