Жители Полоцка прячутся от навий в свои дома (миниатюра Радзивилловской летописи)
Доброе начало, помимо берегинь, было представлено духами предков, родоначальников — чуров (или щуров, пращуров). Их важнейшее охранительное значение для родичей запечатлелось на долгие века в заклинательной формуле: чур меня! — то есть храни меня, пращур. Кроме того, славянский чур, подобно римскому божеству Терму, являлся сберегателем родовых полей и границ — эту его функцию донесло до нас слово «чересчур», выражающее нарушение меры, границы.
Повесть временных лет сохранила одну черту погребального обряда восточных славян, позволяющую понять возникновение этого слова. Наши предки имели обычай ставить сосуд с прахом сожженного покойника на придорожном столбе у распутья, который служил межевым знаком соседних родовых владений. Потому-то перекресток еще долгое время спустя считался на Руси опасным местом: здесь родич некогда оказывался на границе охраняемого благодетельным чуром родного поля, переступив которую он попадал на чужбину, во враждебный мир, где правили родовые божества соседей, угрожавшие дерзкому чужаку всяким лихом. Почитание предка-чура переносилось не только на его душу, но и на прах, благодаря чему культ предка включался в аграрный культ плодородия. Постепенное ослабление родовых связей приводило к тому, что наряду с родовым чуром все большее почитание выпадало на долю домового — хранителя не целого рода, а отдельного дома, то есть семейного божка.
Древнейшей формой анимизма было также почитание источников, болот и рощ, то есть, собственно, не их самих, а обитавших в них духов. Культ деревьев, камней и воды, несомненно, был общеславянским. Помимо соответствующего указания византийского историка VI в. Прокопия Кесарийского («...почитают они и реки, и нимф, и некоторые иные божества и приносят жертвы также и им всем, и при этих-то жертвах совершают гадания»), здесь можно сослаться на свидетельство Козьмы Пражского (1045—1125) о том, что чешское простонародье также почитало колодцы, огни, священные боры, деревья и камни. Священными рощами и различными природными божками, по словам Гельмольда, «изобиловали поля и селения» балтийских славян.
Древнерусские литературные памятники фиксируют эти верования начиная с XI столетия. Так, митрополит Иоанн пишет о тех, «еже жрут (которые совершают жертвоприношения. — С. Ц.) бесам, и болотам, и кладезям»; Повесть временных лет отметила, что поляне во времена Кия «жруще озерам и кладязем и рощением яко же прочий погании»; а церковный устав Владимира Мономаха среди проступков, подлежащих церковному наказанию, называет молитву «под овином, или в рощеньи, или у воды». Некий анонимный «христолюбец», попавший в рукописный сборник XIV в., но живший, судя по содержанию и языку его сочинения, гораздо раньше, перечислил полный набор прочих языческих суеверий своего времени: «иной называет реку богиней и требу творит, иной творит требу на студенце (колодце. — С. Ц.), ища от него дождя... приносят жертвы бесам, болотам и колодцам, считают богами солнце, месяц, землю и воду, зверей и гадов, веруют во встречу, в чох, в птичий грай и другую бесовскую кобь [гадание, волхование]».
Деревянные фигурки домашних божеств. Новгород
Наряду с верой в населяющих природу бесчисленных духов и божков, у восточных славян бытовала архаическая форма языческого монотеизма как представление о космическом единстве всего сущего или, точнее, природного мира. Этот культ верховного небесного владыки был также общеславянским. Прокопий Кесарийский описал его в следующих словах: «...они считают, что один из богов — создатель молнии — именно он есть единый владыка всего, и ему приносят в жертву быков и всяких жертвенных животных». О том же пишет Гельмольд: «Между многообразными божествами, которым присвоены леса, поля, печали и радости, они признают единого бога в небесах, повелевающего прочими богами, и верят, что он, всемогущий, заботится только о небесном...»
Космическое божество восточных славян, по-видимому, носило имя Рода. Древнейшее происхождение его культа засвидетельствовал упомянутый автор «Слова об идолах»: по его словам, «словене начали трапезу ставити Роду и рожаницам переже Перуна бога их». Почитание Рода оказалось чрезвычайно живучим в народных массах: «Сего же не могут ся лишити, — негодует тот же писатель, — наченше в поганьстве, даже и доселе: проклятого того ставления [жертвенных приношений] — вторыя трапезы Роду и рожаницам на прелесть верным христьянам и на хулу святому крещению».
Историки долгое время относили Рода к числу «домашних» божеств, охранителей родового или семейного очага, наряду с чуром, пока, наконец, не обратили внимание на одно место в богословском сочинении «О вдуновении духа в человека», содержащее толкование слов Иисуса Христа о Боге-отце: «Отец мой делатель есть даже и доселе...» Оказалось, что древнерусский книжник посвятил свои комментарии разоблачению языческого заблуждения, согласно которому Род предстает равным по могуществу самому Саваофу: «То ти не Род, седя на воздусе мечет на землю груды [капли] и в том ражаются дети... Всем бо есть творец Бог, а не Род!»[537] Оплодотворяющая сила дождя в представлении древних греков отражена в мифе о Зевсе и Данае. Связь Рода с дождем, который таким образом олицетворяет бога-громовержца или выступает в виде его божественной эманации, конечно, исключает возможность говорить о нем как о «домашнем», «личном» божестве.
Рожаницы были, вероятно, еще более древними богинями-праматерями, которые со временем уступили место мужскому патриархальному божеству и оказались связанными с ним супружескими узами.
Почитание Рода относилось к очень древнему пласту народных верований. Где-то в VIII—IX вв. это архаическое божество уже потеснили новые поколения богов, составившие восточнославянский Олимп.
Рожаницы
Родоначальником славянских богов-олимпийцев был Сварог — бог неба (санскр. svarga — «небо») или небесного огня. Ипатьевская летопись (статья под 1114 г.) содержит мифологическую историю Сварога, осмысленную в русле мировой истории религий. Согласно фантастической генеалогии царей-богов, взятой летописцем, по всей вероятности, из какого-то византийского источника, третьим царем после Всемирного потопа был «Феоста» (Гефест), которого «егуптяне» нарекли Сварогом. При нем с небес упали клещи и «поча люди оружье ковати». Далее узнаем, что «тот же Феоста закон устави женам: за един муж посагати и ходити говеюще (воздержано. — С. Ц.) и встави единому мужу едину жену имети и жене за один муж посагати. Аще ли кто переступит — да ввергут и в пещь огнену (сего ради прозваша и Сварогом)». После Гефеста-Сварога двадцать лет царствовал его сын «именем Солнце, его же наричють Дажьбог... От нележе (в его царствование. — С. Ц.) начата человеци дань давати царям». Несмотря на летописное олицетворение Сварога с Гефестом, его подлинным греческим двойником, надо полагать, выступает Кронос, при котором на земле установился «золотой век».
Каменные идолы славян
Симаргл и два грифона. Суздальские врата XIII в.
Дажьбог, как явствует из его имени, выступал, по-видимому, в роли божества, наделителя благ. Слово о полку Игореве именует славян — Дажьбожьими внуками, а ветры — Стрибоговыми внуками. Не значит ли это, что тот и другой выступали в качестве подателей и распространителей самой жизни? Ведь ветер и душа, по славянским представлениям, принадлежали, так сказать, к одной субстанции.
Еще одним почитаемым восточнославянским божеством был Волос/Велес. По летописному известию, идол Волоса стоял в Ростове. Его культ, вероятно, восходит к охотничьим верованиям мустьерской эпохи (100—35 тыс. до н. э.), к которой археологи приурочивают возникновение тотемного обожествления медведя, чьи голова и лапы считались неприкосновенными и не употреблялись в пищу. Само имя этого божества связано с мехом («волоха» означает шкуру, «волохатый» значит «мохнатый, косматый, кудлатый»); иначе Волоса называли «скотий бог». Видимо, его древнейшие функции были связаны с обереганием домашнего стада. Медвежья лапа, носившая название «скотьего бога», еще в начале XX в. вывешивалась подмосковными крестьянами во дворах для охраны скота. Но в IX в. Волос был уже и покровителем торговли и достатка, так как к тому времени слово «скот» употреблялось в значении денег и вообще богатства. В Слове о полку Игореве певец Боян назван Волосовым внуком, из чего можно заключить, что это божество покровительствовало «поэзии». Таким образом, Волос как будто сближается с Аполлоном, который был богом искусства и в то же время пас стада у царя Адмета.
Почитание Перуна связано с общим для индоевропейских народов обожествлением грома и молнии (его греческим аналогом выступает Зевс). В хеттском языке слово «перуна» означало скалу, гору[538]. Местообитанием Перуна в славянской мифологии были вершины гор, в ненастные дни, как правило, окутанные облаками, — отсюда и появился образ Перуна как повелителя молний, всемогущего громовика. Обличье Перунова идола Повесть временных лет описывает так: «Перун древяный, глава серебряна, ус злат...»; «Слово об идолах» добавляет еще: «ноги железны». Тексты договоров «руси» с греками свидетельствуют, что клятва именем Перуна являлась залогом исполнения обязательств. Перуну был посвящен четверг — «Перунов день» («перейден» у поморских славян). Согласно Густинской летописи, «ему же яко Богу жертву приношаху и огнь неугасающий из дубового древня непрестанно паляху; аще ли бы случилося за нерадениемъ служащаго иерея [жреца] когда сему огню угаснути, такового же иерея без всякого извета и милости убиваху». После христианизации культ Перуна еще долгое время держался на окраинах Руси, как о том свидетельствует «Слово об идолах»: «По святем крещении Перуна отринута, а по Христа Господа Бога нашего яшася, но и ныне по украинам их молятся проклятому богу их Перуну...»
Средневековые новгородские предания, где Волос представлен в виде ящера-«каркадила», прячущегося под мостом или камнем от грозной молнии Перуна, позволяют предположить, что в народном сознании эти фигуры противопоставлялись друг другу в качестве представителей небесного и подземного божественных начал.
Упоминаемые в летописи Хоре и Симаргл, по-видимому, не были богами восточных славян. Их происхождение прочно увязывается с ираноязычной средой южнорусских степей. Хоре принадлежал к числу солнечных божеств и, вероятно, в этом качестве часто объединялся с Дажьбогом[539]. Наиболее близкой аналогией Симарглу является, очевидно, Сэнмурв (или Симург) — крылатая собака иранской мифологии, связанная по своей древнейшей функции — оберегание поля — с культом плодородия.
Единственным женским божеством восточнославянского Олимпа была Макошь (Мокошь, Макешь, Мокуша, Макуша). Ее имя входит почти во все поучения XI—XIV вв. против язычества. Известны этнографические записи XIX в. о вере в Макошь на Русском Севере и ее изображения в образе женщины с большой головой и длинными руками, обыкновенно поднятыми к небу. Общеславянских корней культа Макоши не обнаружено[540].
Макошь (?). Русская вышивка XIX в.
Суть культа Макоши помогает прояснить этимология ее имени. Древнерусское слово «къшь» означает «жребий», «кошитися» — метать жребий. Исходя из этого, можно истолковать имя «Макошь» как имя богини удачи, судьбы. В этом же смысле она упоминается в сохранившейся поговорке, противопоставляющей христианское Провидение языческой судьбе: «Бог не макешь, чем-нибудь да потешит».
Поскольку в древности размер урожая каждый год определяется случаем, слово «кошь» перекочевало в сельскохозяйственную терминологию со значением «случайного», «неверного», «непостоянного», «непредвиденного», то есть жребия, который мог выпасть как счастливый, так и несчастный. Этот смысловой ряд представлен словами: «кошь» — корзина, плетеный возок для снопов, «кошелка», «кошель», «кошуля» — различные плетеные емкости для зерна, хлеба и других продуктов, «кошара» — плетеный хлев, куда загоняют живое богатство — овец. Так Макошь стала наделяться функциями покровительницы наполненных кошей, матери урожая, богини плодов хозяйственного года[541].
Относительно прочих персонажей славянской мифологии (Морена, Ярила, Купала, Ладо, Дидо, Лель, Полель, Позвизд и т. д.) источники не дают надежных сведений, которые позволили бы причислить их к уровню богов, а в ряде случаев — даже просто удостоверить, что речь не идет об ошибке или фантазии упомянувшего их автора[542].
У поморских славян имелся языческий дьявол, поклонение которому Гельмольд описал в следующих словах: «Есть у славян удивительное заблуждение. А именно: во время пиров и возлияний они пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом, не скажу благословения, а скорее заклинания от имени богов, а именно, доброго бога и злого, считая, что все преуспеяния добрым, а все несчастья злым богом направляются. Поэтому злого бога они на своем языке называют дьяволом, или Чернобогом...» Из других источников известно, что противник Чернобога звался Белобог — это второе имя божества Святовита, храм которого располагался в городе Аркона, на острове Рюген. Предания о Белобоге (Белуне) и Чернобоге распространены также на Украине и в Белоруссии, однако неизвестно, принадлежат ли они к древнейшему пласту общеславянской мифологии или являются более поздним заимствованием.
Связь человека с божеством определялась отношениями родства. Слово о полку Игореве называет славян «Дажбожьими внуками» — и это не христианское духовное сыновство «по образу и подобию», а самое настоящее телесное — плоть от плоти. Происхождение славян «от крови богов» отмечал также Гельмольд.
При некотором соответствии фигур восточнославянского пантеона божествам греческого Олимпа первым не хватало главного — духовного, этического и интеллектуального элементов: они олицетворяли только силы природы и ничего более. Поэтому при сравнении славянский Олимп выглядит лишь бледной тенью греческого. Христианство застало восточнославянское язычество не в период его наивысшего расцвета, как в Греции и Риме, а в момент его становления, неразвившимся и неокрепшим.
Религиозные представления о душе и загробной жизни также несли на себе отпечаток неразвитости, дуализма. С одной стороны, они возвысились до идеи бессмертия души, с другой — душа, по понятиям восточных славян, все еще была тесно связана с материальным началом — паром, дымом, ветром, что нашло отражение в словах «дуть», «душно»[543]. Порой она представала в образе птицы. Так, упоминавшиеся навьи, по существующим поверьям, оставляли в натопленной бане птичьи следы.
Религиозная мысль восточных славян дошла и до идеи рая, носившего название «ирий», — страны тепла и света, но это был вполне земной рай, помещавшийся где-то на востоке или на юге, откуда прилетели перелетные птицы. Владимир Мономах, один из образованнейших представителей христианской культуры в Древней Руси, говоря о перелетных птицах, прибывших из-за моря, все-таки пишет: «сему ся подивуемы, како птица небесныя из ирья идут...» Загробная жизнь в ирии мыслилась как продолжение земной, подтверждением чему служат бытовые вещи, обнаруженные археологами в восточнославянских могильниках.
Эти представления о загробном мире порождали соответствующий погребальный обряд — трупосожжение. Повесть временных лет засвидетельствовала его широкое распространение у вятичей еще в XI в.: «И аще кто умряше, творяху тризну над ним. И по сем сотворяху краду[544] велику и возложаху на краду мертвеца и сожьжаху и [его]. Посемь, собравше кости, вложаху в судину малу и поставляху на столпе на путях...»
Почти в тех же словах славянское погребение описывает Ибн Русте: «Когда кто-то из них умирает, его сжигают на огне, а их женщины, если кто-то умер, ранят себе ножом руки и лицо. На другой день после сожжения этого умершего они идут к нему, берут пепел с этого места, кладут его в сосуд глиняный и ставят на холм. Когда проходит год после того, как он умер, они берут 20 больших кувшинов меда, менее или более того, и направляются к тому холму, собираются родственники умершего, едят там и пьют, затем удаляются».
Новгородские сопки
Археологические находки полностью подтверждают это описание. Смысл насыпания кургана над захоронением разъясняет один эпизод из «Деяний данов» Саксона Грамматика. В сражении с датчанами гибнет «рутенский» князь Бой. «Рутены, — пишет Саксон, — похоронили его тело, приготовив великие похороны, и войско соорудило в его честь огромный холм, чтобы не исчезло из памяти потомков воспоминание о таком славном юноше».
Что касается религиозного обоснования трупосожжения, то оно приведено в записках Ибн Фадлана. Во время церемонии сожжения тела знатного руса один купец-рус так разъяснил Ибн Фадлану смысл этого обряда: «Вы, о, арабы, — глупы! Воистину вы берете самого любимого для вас человека и из вас самого уважаемого вами и бросаете его в землю, и съедают его прах и гнус и черви... А мы сжигаем его во мгновение ока, так что он входит в рай немедленно и тотчас».
Русальские игрища, ритуальные пиры, симарглы на серебряных браслетах из кладов XII—XIII вв.