Стоило крылану это сказать, как он почувствовал волнение «Невесты ветра». Собственно, в случившемся было больше ее вины, потому что без помощи фрегата Крейн не был способен на подобное.
— Что есть в твоей голове такого, о чем я не знаю? — поинтересовался магус. Он не ждал ответа. — Всего хорошего и не забудь, о чем я сказал.
С этими словами он исчез.
Джа-Джинни недолго пришлось ждать: совсем скоро послышался шум, топот — и на пороге показались два стража, а следом за ними Эсме. Блюстители порядка выглядели пристыженными и даже слегка напуганными. «Любопытно, что еще она успела им наговорить?» Целительница, против всех его ожиданий, вовсе не казалась уставшей.
— Вижу, ты беспокоился, — с улыбкой сказала она, будто прочитав его мысли, и показала небольшой флакон, наполовину пустой. Цвет снадобья в сумерках было не разглядеть. — Зря. Я ведь знала, куда и зачем иду.
Глядя на ее спокойное лицо, Джа-Джинни почувствовал, как отпускает напряжение последних часов. Такое ему доводилось испытывать лишь в присутствии Джайны.
— Здесь был Крейн, — заметила Эсме слегка удивленно. — Почему он ушел?
Крылан развел руками.
— Ладно… — вздохнула девушка. — Веди меня в гостиницу… или куда приказано. — Он кивнул, и она торопливо добавила: — Только никаких полетов больше!
— Еще чего! — фыркнул Джа-Джинни. — Я так устал, что едва ли сам сумею долететь, а тебя тащить — уволь! Пройдемся пешком, а пока что расскажи, как там Умберто.
— А-а, Умберто… — слегка растерянно сказала целительница и нахмурилась. — С ним все в порядке… Он потерял много крови, но к утру, думаю, придет в себя окончательно.
Джа-Джинни заметил ее неуверенность и спросил:
— Тебя что-то беспокоит?
— Нет… — пробормотала она, но тотчас же сокрушенно вздохнула. — Видишь ли, я почувствовала, мне показалось… что кто-то пытался прочитать его мысли.
— То есть?
— Ну, я не знаю, как объяснить. Когда я начала исцелять… хм, тебе знакомо ощущение, когда входишь в темную комнату и чувствуешь, что там кто-то есть?
— Знакомо, — улыбнулся Джа-Джинни. — Но чаще всего оказывается, что там пусто. В крайнем случае можно обнаружить мышь или кошку…
— Не смешно! — огрызнулась целительница, но лицо у нее было смущенное. — Щупач проникает в сознание тем же путем, что и я. После красного снадобья я ничего не вижу и не слышу, а Умберто был без чувств… поэтому кто угодно мог стоять за моей спиной и читать его мысли так, что я смогла ощутить лишь слабые отголоски чужого присутствия!
— Эсме… — сказал крылан устало. — Ты не должна об этом даже думать. Все до единого члены команды недосягаемы для щупачей, потому что в нашем сознании всегда незримо присутствует «Невеста ветра». Она ревностно охраняет все то, что считает своим. Поэтому капитан может не опасаться, что щупач выведает его секреты, захватив кого-нибудь. А если найдется дурень, который попытается это сделать… — Джа-Джинни пожал плечами. — Я ему не завидую. Да ты, собственно, уже успела испытать на себе характер «Невесты». Представь себе, на что она способна, когда не шалит, а… наказывает.
Он едва не сказал «убивает» — и вздрогнул, вспомнив, как это выглядит со стороны.
Хорошо, что Эсме не приходилось видеть подобное…
— Наши мысли может читать только капитан — с помощью «Невесты», конечно же. Иногда он это делает. — Крылан поморщился. — Потом извиняется… иногда.
— Понятно, — вздохнула целительница. — Мне, наверное, показалось.
До самой пристани они шли молча, а потом Джа-Джинни резко остановился. Эсме удивленно взглянула на своего спутника, и он спросил:
— Ты очень устала?
— Ну… — она неуверенно пожала плечами. — А что?
— Мне бы хотелось тебе кое-что показать. Кое-что интересное.
— А это не может подождать до завтра? — осторожно поинтересовалась девушка. Крылан вздохнул.
— Может, но… у меня предчувствие, что это надо увидеть сегодня. Сейчас.
— Тогда пошли, — Эсме улыбнулась. — Ты меня заинтриговал.
— Тут недалеко…
Им и впрямь пришлось пройти совсем немного — шагов пятьдесят в сторону, противоположную той, где располагались доки. Когда Эсме увидела, куда ее привел Джа-Джинни, она удивленно подняла брови, но крылан приложил палец к губам.
Они вошли в портовую часовню — совершенно пустую, если не считать двух летучих мышей, залетевших сквозь открытое окно. В часовне пахло благовониями, а в мягком свете десятка свечей лики на фресках казались лицами живых людей: они то хмурились, то улыбались, глядя на столь поздних посетителей. Джа-Джинни и Эсме миновали ряды скамеек, отполированных до блеска, и приблизились к сердцу часовни — изображению той, которая одна среди небесных детей нашла в себе силы противостоять жуткому Повелителю штормов.
Здешняя статуя Эльги сильно отличалась от прочих. Днем на лицо богини должен был падать луч солнечного света, пробивающийся сквозь оконце в потолке; сейчас ее окутывали сумерки, но это не мешало рассмотреть необычайную работу неизвестного мастера. Эльга не стояла на коленях, а просто сидела, опершись на левую руку; из-под подола длинной юбки шаловливо выглядывала босая ножка, да и улыбка богини была весьма лукавой. В правой руке покровительница моряков и целителей держала фрегат размером чуть побольше ее ладони: казалось, она выловила кораблик из бурного моря и теперь не отпустит его до тех пор, пока шторм не угомонится.
Крылан всмотрелся в лицо богини.
— Как… — стоило Эсме заговорить, у нее тотчас сел голос. — Что это такое? Я…
Джа-Джинни сжал руку целительницы, пристально вгляделся в ее лицо, а потом снова перевел взгляд на статую. Сходство, как и говорил Люс, было поразительным: маленький рот, большие глаза, изящно очерченные скулы и аккуратный нос… те же самые черты. Даже волосы Эльги были той же длины, что у Эсме, а окажись они еще и подвязаны таким же шарфом, Джа-Джинни попросту решил бы, что сошел с ума.
«Это невероятно…»
Немного придя в себя, он всмотрелся получше и понял: между ними все-таки были различия, хотя и еле уловимые. Эльга казалась старше и умудренной опытом что, собственно, полагалось ей по статусу, — а ее улыбки была скорее ироничной, чем лукавой. Она как будто понимала, что вызов, брошенный Повелителю штормов, может стоить ей жизни. Понимала, но отступать не собиралась.
Жизнь богини — в обмен на маленький кораблик, беззащитный и хрупкий…
— Невероятно! — проговорила Эсме чуть слышно. Я, наверное, сплю. Или у меня что-то со зрением…
— Признаться, я хотел не столько показать ее тебе, сколько взглянуть на вас обеих… сразу… — Он отступил на шаг назад. — Это бесспорное чудо. Но, знаешь, я не хотел бы увидеть когда-нибудь на твоем лице такое выражение.
— Я простая смертная. — Эсме взглянула на статую так, словно перед ней была настоящая, живая Эльга. Большие глаза целительницы смотрели жалобно, словно она готова была расплакаться. — Я боюсь таких совпадений.
— Эсме, — тихо сказал Джа-Джинни. От осознания того, что он вознамерился сделать, крылан дрожал сильнее, чем после достославного купания у пещеры с лодками. — Помнишь, ты рассказала мне про сон, в котором ты оказалась на площади, среди закованных в кандалы рабов?
Она кивнула.
— Это был мой сон.
— Так ты за этим меня сюда привел? — Целительница горько усмехнулась. — Что ж, рассказывай. Я… готова помочь.
Кто смотрит на тебя — Джайна или Эсме?
Не имеет значения. Ты второй раз в жизни пускаешь в свою душу другого человека — Кристобаль не в счет, он приходит и уходит, не спрашивая разрешения.
Ты второй раз в жизни смотришь на себя чужими глазами…
…на мокрых от пота простынях мечется нечто — существо, одновременно похожее на человека и на птицу. Безумные глаза, разинутый в беззвучном крике рот — мало кто задерживается у постели больного надолго, слишком уж жутко на него смотреть.
Существо прожило на свете пятнадцать лет, но все эти годы сгорят в безжалостном пламени смертельной лихорадки. Дым жертвоприношения вознесется к небесам, и боги с их странной жалостью, так легко переходящей в жестокость, решат: живи. Лишенный памяти, позабывший даже собственное имя — живи. Учись ходить, говорить, летать.
Живи!
И существо подчиняется воле богов…
Когда становится понятно, что болезнь отступила, жизнь постепенно налаживается, точнее, так считают люди. Они перестают говорить шепотом, боязливо ходить на цыпочках: теперь можно не бояться, что завтра придется готовить погребальный костер, а память — она вернется! Обязательно вернется, надо только подождать.
Их слова птицами летают в небе — непойманные, непонятые.
Их слова птицами летают в небе — непойманные, непонятые.
Что такое имя? Пустое сотрясание воздуха. Существо лежит на жесткой кровати, уставившись в стену невидящим взглядом; поросшее черными перьями тело бросает то в жар, то в холод, огромные крылья свисают бесполезными тряпками.
Жалкое зрелище…
…по дорожке запущенного садика ковыляет на кривых лапах человек-птица.
Он уже запомнил собственное имя и понимает человеческую речь… почти всегда. Взгляд его больших бирюзовыхглаз больше не безумен, но люди по-прежнему отворачиваются, если он смотрит на них слишком пристально. Ему помогают, с ним обращаются ласково и по-доброму, но сосвоей болью он всякий раз остается один на один. Все еще очень слабый после болезни, он быстро устает и тогда забивается в какой-нибудь угол потемнее; сидит там, затаив дыхание, ждет — может быть, не сегодня? Пустые надежды. Боль подкрадывается сзади и набрасывается, вгрызаясь в хребет, повисая на плечах непосильным грузом. Всему виной бестолковые придатки чуть ниже плеч — даже самое легкое прикосновение к ним причиняет такую боль, что он не может сдержать слез. Зачем они, для чего? Лучше бы их не было.
По дорожке запущенного садика ковыляет на кривых лапах человек-птица.
Он уже запомнил собственное имя и понимает человеческую речь.
Он иногда смотрит на небо и надолго застывает, наблюдая за теми, кто парит в облаках…
…кажется, в тот день, когда это случилось, он еще не знал, как звучит слово «предательство».
Да разве это имеет значение? То, что человек не успел дать название чему-то, еще не значит, что оно не существует. Привыкший доверять окружающим во всем, не знающий о существовании мира за пределами сумрачного замка и заросшего садика, он вдруг столкнулся с жестокой правдой и далеко не сразу понял, что произошло.
Он был предан… нет, он был продан.
По прошествии многих лет он рассказывал об этом с ироничной ухмылкой, но тогда — стоял, удивленно моргая, и следил за тем, как из рук в руки передают сундук, доверху заполненный золотыми монетами. К тому времени он уже понимал, что это «деньги», а чуть позже даже сумел подсчитать: за него заплатили, как за небольшой замок. Такое мог позволить себе лишь один человек в мире, точнее — магус.
Его хозяин был высоким, широкоплечим, с властными повадками и привычкой наклонять голову, прислушиваясь к чему-нибудь. Лицо, съеденное болезнью, ему заменяла серебряная маска; о, это была необычайно интересная вещь! Она как будто жила собственной жизнью и порою становилась весьма выразительной. Так, голос этого человека мог быть ровным и спокойным, а на блестящей поверхности маски играли отблески пламени, предвещая грядущий пожар…
Место, где ему теперь предстояло жить, оказалось очень странным. Это был огромный сад, где росли самые разные деревья и цветы; едва с одних опадала листва, как на других распускались почки — это был сад, зеленеющий и цветущий без перерыва. Времена года не знали об этом райском уголке, или, вернее, он был отдан в безраздельное пользование весне и лету. Ни одна снежинка не упала с неба за долгие годы, что он там провел, ни разу северный ветер не потревожил нежную листву. Ему понадобилось три года, чтобы узнать: в самой середине сада таится хрустальное сердце, которое создает невидимый купол и не пускает внутрь зиму; но, хоть купол и невидим, пролететь сквозь него нельзя. Обитатели сада тоже были весьма необычными существами; хотя никто из них не умел говорить, все-таки по сообразительности они не уступали людям. Некоторые были опасны, но не желали причинять зло — и потому их никто не боялся. С ними можно было вести странные беседы, в которых один только говорил, другой — только слушал.
«Ты особенный, — сказал хозяин сада. — Тебе позволено делать все, что захочешь. Главное, чтобы ты был счастлив…»
Это было странное счастье. Он на несколько лет застрял в безвременье между весной и летом: прохлаждался у воды, подолгу разговаривал с бессловесными тварями, полюбившими его, читал книги, которые приносил человек в маске. Нередко в саду появлялась необычайно красивая женщина с лучистыми голубыми глазами и таким голосом, что при одном лишь его звуке можно было взлететь без крыльев. Были и другие люди. Кто-то появлялся, чтобы говорить с обитателями сада, кто-то — чтобы их убивать. Когда он впервые увидел смерть, то испугался, что станет следующим, но хозяин сказал, смеясь: «Ты обошелся мне слишком дорого!»
Еще была девочка с белыми волосами. Возможно, ее черты повторяли отцовские, навечно скрытые под маской, но по характеру она отличалась как от отца, так и от матери. Казалось, в ее глазах стоял вечный вопрос: почему? Она вовсе не надоедала взрослым, как раз наоборот — почти всегда молчала, и постепенно он понял, что этого попросту никто не видит. Девочка была одинока — и, глядя на нее, он понял, что тоже одинок.
Вместе им было хорошо молчать.
Однажды она пришла в сад и долго бродила среди деревьев, а потом попросила отвести ее к отцу. Человек в маске в это время развлекался — вместе с гостями они затравили огромного пардуса, — и девочка увидела его как раз в тот момент, когда он пробил рукой ребра еще живого зверя и вытащил трепыхающееся сердце.
Она застыла. Замер и хозяин; его маска была покрыта алыми брызгами.
Потом кто-то увел девочку, а ее отец подошел к человеку-птице и окровавленной ладонью ударил того по лицу. «Кажется, я забыл сказать, — проговорил он ровным и спокойным голосом, — что ты мой раб. Ты ничем не отличаешься от этого пардуса и, возможно, когда-нибудь окажешься на его месте».
Он плохо помнил, что случилось потом — чем именно он разбил хрустальное сердце сада. Но миг, когда день внезапно сменился ночью и с темного неба посыпались белые хлопья снега, позабыть было невозможно. Снаружи была зима, и теперь она наступила и в раю. Кажется, он смеялся.
Потом его били — долго и со знанием дела, чтобы не убить, но причинить как можно больше боли. Они не знали, что он свыкся с болью давным-давно и научился ее не замечать.
Потом его продали…
Его продавали опять и опять, и каждый новый хозяин стремился объяснить тупоголовому созданию очень простую истину: ты не человек, говорили ему. Ты вещь, игрушка, забавная шутка природы. А раз ты не человек, с тобой можно делать все, что угодно.
Бард, часто появлявшийся в Садах Иллюзий, выразился бы так: постепенно его душа стала такой же черной, как его оперение. Но внешне это никак не выражалось, он бывал спокоен и молчалив, а порою становился язвительным и едким, и всякий раз его продавали не за дела, а за слова. Он потерял счет времени, и лишь потом сумел подсчитать, что провел в рабстве восемнадцать лет — до того дня, как оказался на рынке, где торговали гроганами и редкими животными, завезенными со всех концов мира. Было лето, солнце светило жарко; ему сковали руки, и раны от кандалов уже начинали гноиться…
Именно тогда он встретил Крейна.
Слепые глаза богини смотрели на него и сквозь него; Джа-Джинни и не заметил, когда именно отвернулся от Эсме. Теперь он боялся посмотреть на целительницу, но продолжил свой рассказ, хотя это было намного сложнее, чем в прошлый раз, с Джайной.
Ведь Джайне он вообще ни о чем не говорил, она пошла в его мысли и заставила измениться — он все сказал сам, просто потому, что в ее присутствии не было места ненависти и мести. Если бы он тогда ушел, не оставшись на ночь, сейчас перед Эсме сидел бы совсем другой Джа-Джинни — и он вряд ли стал бы изливать душу.
«Так что, выходит — я никогда по-настоящему эту историю не рассказывал?..»
— Возможно, ты ждешь сейчас повествования об очередном подвиге Кристобаля… — Он опустил голову. — Вынужден тебя разочаровать, потому что капитан меня не спасал из лап торговцев. Он героически меня купил, расставшись с приличной суммой. Думаю, фрегат на эти деньги вполне можно было приобрести, но Кристобаль предпочел меня. Так что, если следовать букве закона… — Джа-Джинни горько рассмеялся. — Выходит, я его собственность.
— Сомневаюсь, что капитан и в самом деле так думает, — проговорила Эсме. — Думаю, он считает эти деньги дружеским займом.
— Который я никогда не верну, — вздохнул крылан. — Поскольку с некоторых пор не участвую в схватках и, соответственно, не имею права на долю в добыче. Разве что я отыщу своих родных и окажется, что где-нибудь на далеком Юге меня ждет престол затерянного королевства крылатых людей… на далеком Юге, за Великим штормом…