— Сейчас расскажу. В Италии, как полюбят кого, сразу и признаются, а еще ночью споют, чтоб любимая точно знала.
— Вот дураки, спать мешают. А Италия, она где? Сразу за Смоленском или дальше?
— Дальше, сразу за Францией.
— Хранцию знаю. Сюда сами хранцузы приходили, но я маленькой была, не помню.
— А еще в Италии мне цыганка гадала. «Любовь к рыженькой, — сказала, — тебя жизни лишит или сильно ранит».
— Ах, вот, куда цыгане укатили! За Хранцию, стало быть. А по весне туточки проезжали. За вашей Италией дальше что есть?
— Ничего! Только море.
— Значить, цыгане вскорости возвращаться будут. Я все понять не могла — они то туда, то сюда. Теперь поняла — дойдут до моря и обратно.
— Я думаю, цыганка та про любовь к вам, Катя, нагадала. Чувствую, как от любви помираю.
— Нет, про меня не могла. Меня цыганки никогда и не видели. Дворню к ним не пускают. Однажды кривая Авдотья ослушалась — сбегала.
— И что? — Данила уже сидел за большим столом, а Катя наливала ему щей.
— Да ничего, платок только украли, а так ничего. Да и кому она, кривая, нужна? А что ж в Италии своей не влюбились? Баб там нет?
— Ух, щи-то горячие, — попробовал Данила. — Бабы есть, только все толстые, как бочки, и черные, как смоль, а я худеньких да рыженьких люблю.
— Лицом черные? — ужаснулась Катя. — Вот страсть иерихонская!
— Ой, как вы, Катенька, ругаетесь, просто прелесть! Еще сильнее поцеловать хочется.
— Не балуйте! — Катя погрозила пальцем, но на этот раз улыбнулась. — Замуж выйду, пускай муж целует.
— А если я замуж позову, пойдешь?
— Какой из вас муж? Вы человек молодого барина, я — северская крепостная. Кто меня отпустит?
— А я барчука своего попрошу, выкупит. С малолетства за ним хожу, не откажет! — промолвил Данила, облизывая ложку. — Только одно скажите, Катенька, нравлюсь ли?
— Нравитесь! — призналась Катерина. Замуж ей давно хотелось, и мужик понравился. — Только в дочки я вам гожусь!
— Так и хорошо! У всех жены старые да сварливые будут, а у меня новая и красивая! — Данила хитро взглянул на девушку. — Пойдете за меня?
— Вы, Данила, не знаю, как по батюшке, кушайте лучше! И так все остыло за разговорами, а мне работать надо. — Не могла так сразу Катя ответить, подумать хотела.
— Ой, Катя! — Лицо Данилы вдруг стало озабоченным. — Я тебя как увидал, сразу про все и позабыл. Там еще генералов денщик да слуга поляка. Все кушать хотят. Меня послали в разведку, а я вот опростоволосился.
— Сейчас я их позову. А вы ешьте, ешьте!
Девушка выскользнула из людской, так тепло улыбнувшись напоследок, что Даниле захотелось от счастья спеть серенаду.
Очередной жертвой развернувшего книготорговлю Рооса пал предводитель Мухин. Решив, что лидер местных латифундистов богат как Крез, американец продал несчастному комплект с непременным пером аж за восемьдесят рублей. На очереди был Веригин:
— Учитывая необычайную полезность этнографических книг для военных, осмелюсь запросить всего семьдесят пять рублей за обе.
— В чем полезность-то? — поинтересовался Веригин.
— Чтобы покорять народы, надо знать их обычаи и нравы!
— Кабы мы с бедуинами теперь воевали или с индейцами, я и за сто бы купил, еще тебя, соколика, расцеловал бы троекратно. Но мы пока только горцев усмиряем! Про горцев ничего нет?
Опешивший Роос машинально протянул уже заготовленное перо, не зная, что и сказать. Павел Павлович даже в руку подарок не взял:
— А перо-то дерьмовое! Гусиные лучше.
Возразить американец не успел. Генерала окликнули сзади:
— Не вы ли, ваше высокопревосходительство, это чудо подарили? — Новобрачный держал краснодеревный футляр.
— Увы, ваше сиятельство! Я преподнес табакерку. А пистоли преподнес пан Шулявский!
— Какая работа! Надо бы попробовать в деле!
— Согласен!
— А может, турнир затеете — кто лучше стреляет? — предложила стоявшая с генералом под ручку Кусманская, поклонница Вальтера Скотта. — Только надобно приз победителю придумать!
— Призом будет ваш поцелуй, мадам! — хмыкнул Северский.
Кусманская смутилась и покраснела:
— Ну, я не знаю…
— Призом будет мой поцелуй, — предложила подошедшая к мужу Елизавета Северская; на лице Кусманской кокетство сменилось отчаянием.
— А вдруг Василий Васильевич промахнется? Ему будет больно на такое смотреть!
— Северские не проигрывают! Пусть хоть все присутствующие стреляют, все равно выиграю я! Гришка! — позвал Северский лакея. — Зови-ка гостей! И Никодима кликни, пусть пустые бутылки тащит! Стреляют все! Приз — поцелуй княгини!
— Княгиня, княгиня! А вдруг ту княгиню первый муж в борделе нашел? У французов и не такое случается! — прошептала на ухо Веригину Кусманская, как всегда по-французски. Генерал чуть не задушил противную старушенцию!
Стрелять решили возле пруда, примыкавшего к правой части господского дома. С мраморного постамента сняли вазу, на ее место каждому стрелявшему, а их набралось человек двадцать, Гришка ставил по пять пустых бутылок. Егерь Никодим ловко перезаряжал пистолет. Чтобы все было по-честному, стреляли из одного, поэтому забава затянулась.
Били с пятнадцати шагов. Первым жребий выпал генеральскому адъютанту. Мускулистые стройные ноги Николая, плотно обтянутые рейтузами, вызвали восхищение собравшихся дам. Александр Тучин, поклонник не только женского пола, тоже зацокал языком. Николай попал лишь однажды. Князь усмехнулся, мол, опасался, мишеней не хватит, а здесь такие стрелки, что и лишние останутся.
Восстанавливать армейскую честь пришлось генералу. Слабое зрение не позволило ему попасть во все пять бутылок, Веригин ограничился четырьмя. Этнограф отстрелялся с тем же результатом, посетовав, что первый выстрел получился пристрелочным, не сразу пистолет почувствовал. Переводчик Терлецкий выбил лишь две мишени, как и стрелявшие после него Мухин, Киросиров и Растоцкий.
Хоть в жизни Тоннера случались приключения, и притом опасные, он держал оружие в руках впервые, поэтому все пули ушли «в молоко». Впрочем, последнее место доктор разделил с Рухновым, которого князь ехидно спросил:
— Что, Мишель, тяжелее пера ничего в руках не держал?
— Не держал, ваше сиятельство, — понуро согласился Рухнов.
— А я в твою честь охоту собирался затеять, — деланно расстроился Северский.
— В мою честь? — удивился Михаил Ильич.
— В твою, Мишель, в твою! Ты же у нас высокий гость. — Князь весело засмеялся и, проведя рукой черту у своей груди, показал, насколько высок Рухнов. Тут смеха не смогли сдержать и остальные. Что самое ужасное, все слышала Настя! Михаил Ильич готов был сквозь землю провалиться.
— Ладно, не обижайся. — Северский обнял и чмокнул Рухнова в затылок, пощекотав пышными усами. — Люблю тебя и ценю. Хотя бы за то, что избавил от поездки к вашим болотам. Не люблю Петербург! Да и меня там не привечают!
Северский на миг погрустнел, вспомнив что-то неприятное. А потом вновь улыбнулся и похлопал Рухнова по плечу.
— А охоту организуем! Завтра же! Никодим! — обратился он к угрюмому егерю. — Кабанчика не встречал?
— Давно всех постреляли, — воспользовавшись паузой, Никодим чистил пистолет.
— Это они к Растоцким ушли! Назло мне! Ничего, и там их достанем!
Андрей Петрович нервно сжал кулаки, а Северский, глядя на него, заржал:
— Испугался?
— Василий Васильевич! Андрей Петрович! Помиритесь же! — вспомнив просьбу Растоцкой, попросила Елизавета Северская. Князь посуровел и помотал головой. — Ну, ради меня! В день свадьбы!
Северский оглянулся по сторонам, словно ожидал от кого-то помощи. Но Вера Алексеевна толкнула мужа прямо на него, и князю ничего не оставалось, как его обнять. Кто-то хмыкнул — Тоннеру показалось, то была Настя, — остальные публичному примирению зааплодировали.
— Ладно, поохотимся на зайцев, — решил князь, отпустив из мощных рук побледневшего от объятий Растоцкого. — Приглашаю всех! Завтра! А почему никто не стреляет?
Никодим с поклоном подал Угарову пистолет — следующим на очереди был он.
Пока стрелял Денис, к Тучину, по жребию следующему, подошел предводитель Мухин:
— Господин художник! За портретик дорого запросите?
— Какой портретик? — удивился Александр.
— Мой!
— Помилуйте, милостивый государь! — воскликнул Тучин. — Вы что, заказ хотите сделать?
— А что? Вы же художник!
— Но я проездом. Даст Бог, завтра уеду!
— Так у нас весь вечер впереди. У меня Фрол, иконописец, целую церковь за неделю расписал. Очень живенько получилось.
— Вы, Осип Петрович, к нему бы и обратились!
— Обращался. Сказал, только на святые лики благословение имеет. Как, говорит, причислят тебя, Мухин, к сонму святых, сразу и нарисую. Ждать больно долго!
Тем временем Денис отстрелялся, и неплохо — три из пяти. Тучин очень хотел его превзойти, особенно на глазах у Машеньки. Но то ли сильно волновался, то ли слишком его развеселил Мухин, попал Саша только раз, да и то сам не понял как.
Предпоследним стрелял Шулявский. Внимательно осмотрел пистолет, погладил, словно приручая дикое животное, — и, почти не целясь, выстрелил. Первая бутылка со звоном разлетелась. Потом вторая, третья, четвертая! Перед последним выстрелом Никодим заряжал пистолет долго, желая вывести поляка из равновесия. Но тот с волнением справился, послав и последнюю пулю точно в цель.
Северский стрелял последним. Пять из пяти! Княгиня нежно поцеловала мужа, а потом чмокнула в макушку и присевшего пред нею Шулявского.
— А победитель-то не выявлен! — злобно прошипела все еще уязвленная Кусманская. — Да и кто на турнирах по бутылкам стреляет? Надо по яблочкам!
Княгиня почему-то очень уважала разбойника Вильгельма Телля.
— Согласен, — усмехнулся Шулявский и недвусмысленно посмотрел на Настю. — Что будет призом на этот раз?
Та быстро ответила, опередив собиравшуюся с духом Кусманскую:
— На этот раз целовать буду я!
— Я думаю, дополнительный турнир излишен, — улыбнулась мужу княгиня Елизавета.
— Василий Васильевич, — повернулась Настя к Северскому, — участвуете? Или я могу Анджея сразу поцеловать, без поединка?
— Участвую, — буркнул князь. — Гришка, ставь яблоко.
— Чтоб еще интересней, яблоко на моей голове будет! — Настя взяла из поднесенной корзины фрукт и пошла к вазе.
Внезапную тишину нарушил Рухнов:
— Анастасия Романовна, что вы делаете? Промахнуться может самый лучший стрелок!
Девушка не обернулась, лишь пожала плечами. Подойдя к вазе, положила яблоко на прическу и встала к публике лицом. Шулявский снова стрелял первым. Опять осмотрел пистолет, долго гладил, даже что-то шепнул, а потом, мельком взглянув на мишень, вскинул и тотчас выстрелил. Кто-то из женщин, не выдержав напряжения, вскрикнул, но затем все увидели, что Настя стоит живая и без яблока. Все зааплодировали.
Гришка принес второе яблоко. Оно оказалось больше первого, и Настя выкинула его в траву, приказав принести точно такое же. Генерал взглянул на княгиню. Она кусала губы, но князя не отговаривала. Северский взял пистолет и принялся целиться, рука у него дрожала. Настя глядела на него с усмешкой.
Выстрел, хотя его все ждали, прозвучал неожиданно. В яблоко Северский не попал. Тоннеру показалось, что князь намеренно целился выше. Улыбающаяся Настя прошла мимо застывшего после выстрела князя и нежно поцеловала в губы Шулявского, после чего сделала княгине Елизавете издевательски глубокий книксен. Та не растерялась, ответила таким же.
Глава пятая
Тоннер, с детства понимавший толк в сладостях (родители держали модную в Петербурге кондитерскую), был приятно поражен поданными к чаю пирожными. С удовольствием уплетал и выпеченные колечками меренги, воздушную сладость которых оттеняло фисташковое мороженое, и ананасовый жилей. Тонкий вкус заморского плода полностью потерял характерную терпкость, и доктор решил посоветовать родителям добавить сие угощение в меню заведения.
Вера Алексеевна, подробно расспросив, интерес к Тоннеру утратила. Да, его отец — французский дворянин. Но поместье в кармане не привезешь. Продав небольшое количество семейных драгоценностей, Анри де Тоннэ открыл свое дело в России. Но кроме Ильи, завел еще четверых детей, так что наследником доктор был небогатым. А мать и вовсе не дворянка! Старший Тоннер женился по любви на девушке из Немецкой слободы.
Ольгу Митрофановну Суховскую сии подробности, торопливо сообщенные на ушко, ни капельки не смутили. Чокаясь с Тоннером, необъятная помещица заговорщически сказала:
— Я хочу поговорить с вами, как с доктором.
— К вашим услугам, сударыня!
— Не здесь и не сейчас, — томно прошептала Суховская. — Тут людно, а с доктором надобно говорить интимно, как на исповеди.
— Разумеется, Ольга Митрофановна, иначе врач не сумеет помочь, — уныло согласился Тоннер.
Исповедь настигла бы доктора намного раньше, но во время перерыва у Суховской случилось неотложное дело. Небольшой, но очень плодородный луг находился как раз на границе ее поместья и угодий Горлыбина и не первый десяток лет служил яблоком раздора. Каждый считал его своим. Бывало, днем крестьяне Суховской лужок выкосят, а ночью люди Горлыбина приедут и сено увезут.
Переговоры на высшем уровне ни к чему не привели. Обе стороны были уверены в своей правоте. В уездном кадастре записи про сей луг были утеряны, а судебные споры, благодаря искусству жадных стряпчих, закончились без результата.
Сталкиваясь с Горлыбиными, Суховская непременно начинала выяснять с ними отношения. С покойной Натальей Саввишной однажды чуть до рукопашной не дошло. После ее кончины объектом атак стал сам Горлыбин. Суховская считала его глупым и непрактичным, поначалу надеялась на легкую победу, но тот стойко, можно сказать изобретательно, держал оборону.
Пока остальные гости наслаждались послеобеденным моционом, Ольга Митрофановна, как кошка воробья, с высокого крыльца выслеживала Горлыбина. Увидев, что он в одиночку забрел на неширокую тропинку, с неожиданной резвостью бросилась за ним. Загородив роскошным телом путь, Суховская с жаром стала убеждать соседа более не претендовать на принадлежащий ей по праву луг. Горлыбин слушал ее, как свой оркестр: закрыв глаза и чуть покачиваясь на ветру. Когда помещица иссякла, он мягко заметил:
— Ольга Митрофановна, слишком стакатто! Не смог уловить смысл. Повторите, пожалуйста, модерато.
Замявшаяся Суховская начала по новой, более плавно и громче, боясь, что закрывший глаза Горлыбин заснет.
— Лучше, гораздо лучше, Ольга Митрофановна, — похвалил музыкант. — Только зачем так форте? Пьяниссимо, пьяниссимо, умоляю вас!
Помещица так возмутилась, что сошла с тропинки, открыв Горлыбину дорогу. Для своих лет поклонник Моцарта бегал довольно резво, и Суховская, с трудом за ним поспевая, повторила свою речь в третий раз, но уже тише. Выйдя к пруду, где как раз начиналось состязание в стрельбе, Горлыбин вновь ее похвалил:
— Прекрасно, Ольга Митрофановна, прекрасно! Еще пяток репетиций — и я буду удовлетворен.
— Что вы мне зубы-то заговариваете! — потеряла терпение Суховская, но тут Веригин первым попал в бутылку, и владелец оркестра ее перебил:
— Посмотрите, ну посмотрите скорей! Какой выстрел!
Ольга Митрофановна сдуру попыталась глянуть на постамент. Из-за невысокого роста ей пришлось приподняться на цыпочки, что при ее весе было не так-то просто. Налюбовавшись разбитой бутылкой, Суховская обнаружила, что Горлыбин исчез. И как она его ни высматривала, даже на крыльцо снова взбиралась, — до самого десерта не нашла.
Сейчас, за столом, их разделяло безопасное расстояние, и Горлыбин наслаждался чаем под звуки своего оркестра.
Быстро расправившись с десертом, Маша Растоцкая приказала слуге принести альбом. Еще утром девушка любила Митеньку. Шесть месяцев он забрасывал ее любовными письмами, так пылко описывая свои чувства, что растопил бы даже и не столь романтическое сердце. Но лишь увидев Тучина, Маша поняла: это — Он! Красив, умен, талантлив, богат! Саша ей так понравился, что хоть сейчас заняла бы место невесты за свадебным столом. К тучинским пухлым, под детскими усиками, губам хотелось прильнуть и крепко-крепко поцеловать, а потом выйти в парк. Конечно, одним, без всяких Лидочек. И гулять всю ночь, нежно обняв друг друга. Интересно, любит ли Саша стихи? Если да, то читали бы наизусть. Можно по очереди, а лучше взахлеб, перебивая друг друга — строчку она, строчку он.
Принесли альбом, и Александр с удовольствием принялся рисовать в нем Машеньку. Любуясь счастливой девушкой, с удовольствием позировавшей Тучину, Илья Андреевич внезапно понял: Вера Алексеевна права! Пора жениться! Вот доцент Щукин — прекрасный был терапевт, отдавал всего себя работе, даже жил в клинике. Там и умер, тридцати семи годов. На обходе захрипел внезапно, упал и отдал Богу душу. Маленький сгусток крови закупорил доценту легочную артерию. И что оставил после себя Щукин? Да ничего. Скелет, который завещал Академии! Ни детей, ни жены! Не успел.
Князь явно чувствовал себя не в своей тарелке. Почти не ел, лишь задумчиво ковырял десерты вилочкой, на вопросы жены отвечал невпопад. Почувствовав его настроение, она деликатно оставила мужа в покое и принялась мило беседовать с Веригиным, чему Павел Павлович был очень рад. Проявившая же геройскую безрассудность Настенька была оживлена, по обыкновению стреляла глазками. Изредка кидала быстрые взгляды и на Северского, но тот был столь задумчив, что не замечал этого.