— Я что-то сказал?
— Ага. Про Карандаша.
— Точно?
— Точно.
— Наверное, читал где-то. Нет, я знал другого клоуна. Не такого знаменитого. Он говорил мне, что к публике выходят, как дрессировщик — к опасному хищнику. Долго готовятся. Оттачивают мастерство. Настраиваются. Костюм, выражение лица, жесты. Реквизит. И все для того, чтобы не съели. Публичность требует всего тебя, говорил он. Тебя в наилучшем виде. Тебя в боевой готовности. Без остатка. Иначе — съедят.
— Это точно.
— Тебе-то откуда знать?
Антошка кивнул на монитор:
— Да мы все это знаем. Считай, круглые сутки — на публике…
— С похмелья, — Золотарь чувствовал, что надо остановиться. И не мог. — В драной майке. С глупой рожей. Косноязычные. Раздраженные. Злые. Без тормозов. Случайные. С куцыми мыслями. С идеями-выкидышами. С желаниями, которым не сбыться. С никчемушней болтовней. Круглые сутки на публике. И круглые сутки она вас — нас! — жрет. Аж хруст стоит. Все-таки есть разница между публичностью артиста и публичностью девки…
— Пап, а у тебя ведь тоже дела? — вдруг спросил сын. — Да?
— Да.
— Какие?
Вот тут Золотарь понял, что влип. Честное слово, он не взялся бы объяснить сыну, какие у него дела. И дела ли это.
3— Ой, а эта!
— Роскошь!
— Просто чудо!
Рита не утерпела: перебралась к Шизе. Теперь дамы щебечут над клумбой виртуальных орхидей.
— А вот еще лучше!
— Я всю галерею на закачку поставила.
— Сбрось мне на флэшку…
— Ага. Пока можем другие поискать…
Они, значит, в цветниках резвятся, а нам дерьмо разгребай! Словно прочитав мои мысли, Натэлла косится в сторону подзащитной. В синих, как озера из песни, глазах бегемоточки блестит неодобрение. Самовольно пропасть из поля зрения — кто разрешил? Никто. Но хватать и возвращать Натэлла не спешит.
— Етить-колотить…
Это, ясное дело, Карлсон.
— Нарыл что-то ценное?
— Так, фигня…
А пальцы-сардели по клаве — что твой пианист в Альберт-Холле. Трынь-трынь-трынь! Кнопочки в ответ: шур-шур-шур! И мышка контрапунктом — клик-клик! Фигня, говоришь? Вон и принтер загудел, всосал лист бумаги.
— Я щас…
Колобок в джинсе катится за дверь. По дороге Карлсон судорожно дергает из кармана мобилку. Как назло, телефон застрял и не желает являться на свет божий.
— Что с ним?
— Не знаю, — басом вздыхает Натэлла. — Вы тут все психи.
— А ты?
— И я. Раз тут…
Возвращается Карлсончик через пару минут. Взъерошенный, глазки бегают. Сунулся к принтеру, схватил листок с распечаткой. Близоруко щурясь, уткнулся в него носом. А нос-то у тебя вспотел, дружище! Весь в росе, как огурец на грядке.
И снова — к компьютеру.
Меня заело любопытство. Откатываюсь вместе с креслом — так, чтоб видеть Карлсонов монитор. В сеть полез? Нет. Вывел на дисплей какую-то таблицу, сверяется с распечаткой. Губы пляшут качучу — беззвучно. Что ж ты нарыл, брат? И признаваться не хочет… Снова за телефон схватился. Тычет в кнопки.
Не отвечает телефон. Что делать будешь, охотник?
— Рита?
Решил находкой поделиться?
— У меня…
Не слышит Рита. В орхидеи зарылась.
— Рита!
— Что?
В голосе Риты звучит неудовольствие.
— Я нашел…
— Потом.
— Интересное…
— Потом.
— Хочешь посмотреть?
— Не хочу.
— Оно клевое!
— Я занята.
— Иди лесом, — подключается Шиза. — У нас интересного — зашибись.
— Рита! Ты такого еще не видела!
— Скинь по сетке!
Спелись дамы. В унисон.
— Не могу по сетке! — упрямится Карлсон. — Я большой файл на закачку поставил. Боюсь, зависнет.
Врет. Неумело и глупо. Что на него нашло?
Краем глаза замечаю: Натэлла тоже уставилась на Карлсона. Судя по выражению ее лица, фрекен Бок готова взяться за мухобойку. Неужели Карлсон импицирован?! Да или нет, но толстяк, не в силах усидеть на месте, винтом выворачивается из кресла. И я понимаю: один его шаг к шкафу, за которым притаилась Рита — и в «нижнем котле» начнется битва титанов. Натэлла, кто б сомневался, скрутит беднягу в бараний рог. Но в этот момент лучше находиться где-нибудь подальше.
В идеале, в Антарктиде.
Однако Карлсон за шкаф не спешит. Напротив, он демонстративно прикладывает палец к губам и начинает делать Натэлле странные знаки. Тычет кулаком в сторону шкафа, подмигивает, как припадочный, приплясывает на месте…
Натэлла, мягко говоря, изумлена.
Я, грубо говоря, хренею.
Может, именно так и ведут себя импы, прежде чем броситься на жертву? Или это у каждого индивидуально? Видя тщету своей клоунады, Карлсон, вопреки собственному призыву к молчанию, вновь подает голос:
— Ритуля! Не пожалеешь! Никуда твои кактусы не денутся…
И башкой мотает — то на шкаф, то на Натэллу.
— Карлсон, ты нас достал!
Шиза «на взводе». Она вообще заводится с пол-оборота. Пот заливает лицо Карлсона. А еще говорят «звездеть — не мешки ворочать»! Врут. Однозначно.
— Ритушечка! Ритунчик! Что тебе, трудно? Всего на минуточку…
— Ты и мертвого уговоришь…
Льда в голосе Риты хватит, чтобы остудить целый взвод разгоряченных Карлсонов. За шкафом возмущенное шуршат. Сейчас из норы явится разгневанная мышь! Я бросаю взгляд на Натэллу — и бегемоточка, словно только этого и ждала, начинает действовать.
С неподражаемой грацией.
— Дай и мне посмотреть!
— Эй, полегче!
Внезапный интерес телохранительницы более всего походил на торнадо. Вы когда-нибудь видели торнадо в отдельно взятой комнате? Вам повезло. Вспугнутыми птицами взвились бумаги. Отчаянно застонали половицы; Карлсона унесло вбок, на мое рабочее место. Он с трудом устоял на ногах, схватившись за стол. Смахнул на пол клаву с «мышью». И теперь зло пыхтел, налившись дурной кровью.
Вовремя я откатился!
Из-за шкафа возникла Рита. Симпатичный, но неумолимый айсберг надвигался на «Титаник». Но Натэлла Ритой пренебрегла. А злосчастным монитором — тем более. Она следила за действиями Карлсона.
— Ты чего?!
— Что ты нам хотел показать, Карлсончик?
Вот я и узнал, как мурлыкают боевые бегемоты!
— Показать? Айпишник! Посмотри айпишник, дура!
Внезапно Карлсон захохотал. Давясь, булькая, он продавливал слова сквозь смех, как фарш через мясорубку.
— Вот! Вот — распечатка! Смотри! Да прикрой же Риту!
— От тебя?
— Не от меня, дура! На айпишник гляди! Ты ж их все знаешь!
— Ну, допустим…
— Должна знать! Должна!
На какое-то мгновение Натэлла растерялась. Но — лишь на мгновение. Одной рукой она выхватила у Карлсона распечатку, другой махнула Рите: стань, мол, рядом! Не выпуская Карлсона из поля зрения, скосила глаза на бумагу, на монитор…
— Что там? — не выдержала Рита.
— Скачок траффика.
— Где?
— У нас. Ай-Пи… Шизина машина.
Натэлла кивнула на шкаф.
— Я ж говорил! Етить-колотить!
— Что ты говорил?
— Я знаки подавал! А ты!..
— Знаки?! Ты рожи корчил! Не мог по-человечески сказать?
— Так я ж… чтоб не спугнуть…
— И кого ты боялся спугнуть, дорогой?
В проходе, привалясь худым плечом к шкафу, стояла Шиза. С презрением она изучала трясущегося Карлсона. Так смотрят на бомжа, спящего в луже блевотины.
— Тебя, дорогая, — за Карлсона отвечает Натэлла. — Увы, тебя.
В какой момент она оказалась между Шизой и Ритой, задвинув подопечную себе за спину, я не уловил. Рокировку бегемоточка провела виртуозно.
— Твой Ай-Пи?
Натэлла протянула Шизе распечатку. Я уверился: сейчас она схватит Шизу за руку, заломает, скрутит… Ничего не произошло. Шиза взяла измятый лист бумаги, вчиталась.
— Я не помню… — растерянно шепчет она. — Не помню…
— Чего?
— Айпишник свой не помню.
— Твой! — не выдерживает Карлсон. — С гарантией! У меня таблица на экране.
— Так вы что?.. вы думаете…
Голос Шизы опасно дрожит.
— Я, по-вашему, имп?
— Никто ничего не думает! — вмешивается Рита, предупреждая истерику. — Был скачок траффика. Надо проверить. Сколько там в распечатке?
— Семьдесят три метра… — всхлипывает Шиза.
Терпеть не могу, когда женщины плачут. Встаю с кресла:
— Давайте я проверю! Шиза, иди на диван. Успокойся.
— Ага, успокойся…
— Может, и не было вброса? Может, внешники зря кипеш подняли!
К моему искреннему удивлению, Шиза подчиняется. Закрыв лицо руками, она, как сомнамбула, медленно идет к дивану.
— Кончай реветь, да? Разберемся…
Карлсон уже и сам не рад, что заварил эту кашу.
— Может, орхидеи? Их там много было…
— Сейчас гляну…
Проскальзываю в Шизин закуток. На экране — черная орхидея. Капли росы искрятся на лепестках. Красиво. И — запах. Ваниль? Точно ваниль. Чуть подгнивший банан. И еще что-то, неуловимое, знакомое…
Проскальзываю в Шизин закуток. На экране — черная орхидея. Капли росы искрятся на лепестках. Красиво. И — запах. Ваниль? Точно ваниль. Чуть подгнивший банан. И еще что-то, неуловимое, знакомое…
Должно быть, духи.
Как файл называется? Orchid-Black.jpg. Ого! Здоровенный… Download Manager. Файлы на букву «O». Вот они! Подряд. Три десятка. Объемы в графе «Transferred»… Считаю сумму. Наверное, это можно сделать как-то по-другому, проще и рациональнее. Ну так мы чайники. Со свистком. Три метра… Один двести…
— Долго ты там?
— Закончу — скажу.
— Уроды… — плачет на диване Шиза. — Импецилы… импотенты…
— А не фиг в рабочее время цветочки качать!
— Не тронь ее, Карлсон…
— Да кто ее трогает?! Для вас же стараюсь…
Выходит, Чистильщик и его попросил звонить, если что? Сообщение на принтер, а сам — за телефон? Интересно, остальным шеф то же самое сказал? Умату? Шизе?!
Что ж это получается?
— Семьдесят три! Вроде сошлось.
— Точно?
— Плюс-минус корень квадратный. Отбой воздушной тревоги!
Довольный, выбираюсь из-за шкафа.
— Шиза, ты как? Все нормально, у тебя одни цветы. Не плачь, пожалуйста…
Глажу ее по голове, как ребенка.
— Что ты меня лапаешь? Ублюдок! Извращенец!
От крика закладывает уши. Отшатнуться я не успеваю. Шиза вскакивает, хватает меня за рубашку. Жарко дышит в лицо — ваниль, подгнивший банан…
— Я руками душила таких, как ты!
Ворот захлестывается, превращается в петлю.
— Будешь всю жизнь в пипетку мочиться, пидар!
В паху взрывается бомба. Задыхаюсь. Вместо крика — сиплый стон. Черная орхидея смыкает лепестки. Растворяюсь в ванильной кислоте. Господи, больно-то как! Шиза бьет коленом — еще и еще. Когда же она перестанет?
Перестала.
Пискнув, улетела на диван.
— Алло, Черный! У нас фиксация! Врачей! Срочно!..
Надо мной склоняется Карлсон. Его лицо плывет в тумане. Мерцает темный ореол. Протуберанцы мрака. Лепестки…
— Орхидея…
— Что?
Он наклоняется ниже.
— Орхидея, — хриплю я. — Черная. Ваниль. Выброс — там…
4Боль ерзала между ног пьяной шлюхой. Пристраивалась, разевала губчатый, резиновый рот. Чмоканье. Вопль обезумевших нервов. Ураган адреналина в крови. Скорчившись зародышем, Золотарь мечтал о материнской утробе. Никаких вторичных половых признаков. Да и с первичными — не очень. Тихо, мокро, безопасно.
Объяли меня воды до души моей…
Сознание отплывало прочь на бумажном кораблике — и возвращалось, не солоно хлебавши. Мачта — спичка, парус — клочок газеты с некрологом. «Нелепый случай вырвал из наших рядов…» Озноб. Трясучка. В затылке бьют куранты. Нет, это оркестровые тарелки. Шопен, похоронный марш.
«Нелепый случай…»
Он не знал, какая здесь доля реальной травмы, а какая — извечного мужского ужаса. «Будешь мочиться в пипетку! — шептал кто-то голосом Мышиного короля. — Будешь!.. всю жизнь…» Сунь голову в колени, брат, подсказывал Щелкунчик. Скрутись бубликом. Стань плоским, нездешним, бесполым ангелом…
Удар в пах. Последствия.
Поиск.
Медицинская подготовка телохранителя.
«Ушибленные половые органы охлаждайте снегом, водой или льдом. Гораздо эффективнее новокаиновая блокада, но лишь специалист сумеет ввести новокаин шприцем в семенной канатик. Жестокий удар перекручивает подвеску придатка яичка в мошонке. Необходима срочная хирургическая операция, иначе яичко омертвеет и станет бесплодным…»
Link: ФОРУМ и любовь. Знакомства. Поможем друг другу обрести любовь…
Уйди, хрипел Золотарь. Уйди, сволочь.
Он не знал, что хуже. Пока буквы складывались в слова, давая ценные советы, боль отступала. Ждала, пока останется тело и сознание, и никого постороннего. Жизнь без боли? — но и без жизни. Кажется, прокаженные не испытывают боли. Гниют заживо от любой царапины. Гниют, и не замечают.
Уйди!
Пусть болит!
«…факт размозжения яичка определяется лишь при операции. Снаружи мошонка выглядит невредимой, и даже ультразвуковая диагностика оказывается бессильна. Размозженное яичко подлежит удалению. Обилие кровеносных сосудов обеспечивает колоссальные гематомы в результате внутренних кровотечений…»
— Встать можешь?
— Ы-ы…
— Не может, етить-колотить. Ната, помоги мне. Надо посадить его.
— Зачем?
— Надо.
Золотарь и пикнуть не успел, как уже сидел на полу. Натэлла заглядывала ему в лицо, взволнованно моргая. Бегемоточка — телохранитель, подумал Золотарь. Небось, с медицинской подготовкой. Возьмет шприц, введет новокаин в семенной канатик…
— Выпрями ему ноги.
Над ухом сопел Карлсон. Туша толстяка громоздилась за спиной. Хотелось откинуться, лечь в мягкое, дышащее. Но злой Карлсон не позволял. Напротив, он коленом изо всех сил уперся Золотарю чуть пониже лопаток. Лапы вцепились в плечи пострадавшего, оттягивая их назад.
Охнув, Золотарь выпрямился и прогнулся.
Карлсон ухватил его под мышки. Натужился, приподнял. Опустил на место. И снова. И опять. Вверх-вниз. Вверх. Вниз. Как в автобусе, прыгающем на колдобинах.
— Что ты делаешь?
— Кин-кацу.
Золотарь понял, что ему легчает. И что он сошел с ума. Карлсон делает ему кин-кацу. Чунгу-чангу. Хару-мамбуру. Народный папуасский метод реанимации.
Однако Натэлла что-то там поняла.
— Откуда знаешь?
Толстяк, пыхтя, застеснялся:
— Я в институте каратэ занимался. Немножко…
— Тебя часто били по яйцам? — догадалась Натэлла.
— Иди на фиг, жиртрест. Нас учили, как спасать.
— Сам жиртрест.
«…исходя из того, что мошонка является мышечным образованием, попытайтесь натренировать способность прятать яички в паховом канале. Специальные упражнения для этого проделывают десантники, чтобы уберечься от травм при прыжках с парашютом…»
— Хва-а… хватит…
— Что — хватит?
— Кончай меня-а… трясти…
Золотарь в жизни бы не признался, что говорит не пойми с кем. Требует. Настаивает, лишен возможности назвать собеседника по имени. Но мельтешение услужливой, черт бы ее побрал, информации прекратилось.
— Хорошо, — со знанием дела сообщил Карлсон. — Басит, етить… Слышишь, Натка? Басит. Значит, хорошо.
— Почему?
— Вот если бы дискантом, тогда хреново… Эй, Фаринелли! Ты как?
В другое время Золотарь послал бы Карлсона в задницу. Но сейчас, слыша, как срывается голос хохмача, как дрожат его руки… Карлсон боялся до мокрых штанов. И боролся со страхом, как умел.
— Живой… Как Шиза?
— На диванчике. В обмороке.
— Врача вызвали?
— Тебе?
— Нам.
— Ага. Едут, етить-колотить…
— Долго они… едут…
— В центре пробки.
— В жопе у них пробки…
От брани полегчало. Или от Карлсонова кис-киса? Боль сползла ниже, притихла, облюбовав себе внутреннюю поверхность левого бедра. Должно быть, сплошной синяк. Шиза во второй раз промахнулась. Или это он успел так ловко повернуться?
— Где Рита?
— В ванной. Макияж наводит.
— Нашла время…
— Дурак ты, — беззлобно сказала Натэлла. — Дурак с яйцами. Ой, слава богу, что с ними…
— Ты рукой, — дал совет Карлсон. — Потрогай. Сразу и выясним, что с ними.
Бегемоточка улыбнулась:
— Да я хоть чем. Лишь бы все в порядке. Я тебе нравлюсь, Золотарь?
— Ы-ы…
— Это значит «да»?
— Это значит отпусти мои ноги. Попробую встать.
5— Ты куда?
— В сортир.
— Я с тобой!
— Брось, Натэлла…
— Это ты брось! Нечего стесняться…
— И что ты там будешь делать? Держать пострадавший орган?
— Понадобится, придержу. И вообще, не ходи никуда.
— Почему?
— Сперва ты должен показаться врачу.
— И что мне теперь? Терпеть до прихода врача?
— Да.
— Натэлла, ты лучше всех. С тобой цирка не надо.
— Золотарь, ты — упрямый баран.
— Значит, так. Я иду в сортир.
— А я?
— А ты сидишь здесь. Вы все сидите здесь. И не морочите мне голову…
Как ни странно, бегемоточка послушалась. Стараясь не слишком хромать, я выбрался в коридор. Огляделся, чувствуя себя полным идиотом. Никого. Рита в ванной, остальные в «котле». Бдить не хотелось. Думать не хотелось. Ссать хотелось.
До чертиков.
«Будешь мочиться в пипетку всю оставшуюся жизнь…»
Есть такой образ — липкий страх. Это да. Это точно. Хуже горчичников. Нет у меня пипетки. Это все, о чем я думал, заходя в туалет. Закрывая за собой задвижку. Расстегивая брюки. Нет у меня пипетки. Что, если не смогу? Это пугало больше, чем призрак импотенции.
Смог.
Сперва закапало. Не вполне удачно — в смысле попадания. Черт, забыл поднять пластиковое сидение. Надо протереть его туалетной бумагой… Ага, вот и струя. А что? Вполне приличная струя. Желтая, напористая. Мама моя родная, никогда не думал, что буду радоваться акту мочеиспускания…