Разбудить?
Я посмотрел с сомнением. Как бы хуже не стало. А ну-ка!
Часть крови в кровнике — фамильная.
А, значит, управлять им можно как самим собой. Беспамятным даже лучше. Нет барьера сопротивления.
— Ишмаа гоэннин…
Жилки отозвались на зов.
Серо-красно-белые. Таз. Позвоночник. Плечи. Ноги Майтуса. Руки Майтуса. Как кукловод я держал их за невидимые кровяные ниточки. Жилки ветвились, расцвечивая чужое тело.
Чуть-чуть напряжения. Тронуть здесь…
У кровника дрогнуло колено. Очень осторожно распрямилась нога. Работаем!
Мгновение — и ведомый мной Майтус подался вперед, уперся ладонью, перемещая вес. Голова висела, мотаясь подбородком по груди. Болтался белый язык платка.
Вверх!
Я, выдохнув, напряг ниточки на бедрах и ягодицах. Майтус встал. Качнулся. Нетвердо ступил. И еще. И еще. Не запнуться! Левой, правой.
Я заставил кровника кое-как пересечь нумер и с трудом повалил его в кресло у самой двери. Отпущенный второпях, он скособочился. Уткнул лицо в спинку. Задышал с прихрапом.
Я, встав, выдернул платок. Расправил рукав.
Спи, Майтус, спи. Все-таки давно не практиковал. Неожиданно тяжело было с тобой работать. Словно на себе тащил. Спи.
Покрутив затекшей шеей, я подхватил миску с остывшим картофелем и перебрался за бюро. Принесенный кровником огарок погас и растекся лужицей по плошке. Толстой нумерной свечи оставалась еще половина.
Итак, убийцы…
Я глянул на Майтуса, пожевал перо.
Сбил он меня. Что там на листе? Виноградины, жухлый лист, палочки счетом пять…
Я капнул чернил на палец, растер. Чернота размазалась, будто кровь. Кровь…
Интересно, «пустая» кровь Лобацкого, она чья?
В смысле, не мог кто-то, как я — Майтусом, также управлять казначеем? В сущности, если находиться в пределах прямой видимости…
Нет, качнул головой я.
Я всех в зале видел кровью. «Пустая» была только у Лобацкого. Может, кто-то управлял с улицы, через прорезь между шторами?
Ерунда полная.
Откуда же такая кровь? Чья она? Может, это какая-то зараза? И одни ли высокие фамилии находятся в опасности?
Я похолодел.
Поднять статистику по убийствам в империи за полгода? Хотя бы в центральной части, образуемой треугольником Ганаван — Брокбард — Леверн…
А что искать? Необъяснимые убийства, когда близкий человек жертвы… Нет, это было бы замечено, это непременно просочилось бы в газеты. Но о «пустой» крови я пока ничего не читал, и разговоров не слышал.
Ох, надо, надо в морг.
Там все ответы. Или, по крайней мере, хоть какие-то.
С другой стороны… Я заключил пять палочек, обозначающих убийц, в круг. С другой стороны, если убийцыимеют общего заказчика или руководителя…
Вот был же простой казначей Лобацкий, ходил на службу, может быть, посещал театры, в ресторан ходил обедать. Когда он превратился в одержимого? С чего?
Неизвестно, что сделало его таким, но обязательно…
Я вновь накинул на себя мундир. То ли ночной холод просочился от окна, то ли чересчур много сил потратил на Майтуса. Познабливало.
Тот же Синицкий, подумал я.
Он же все время был на виду. Все же лейб-гвардейский полк. Большее время офицеры на плацу, в охране или при казармах. Чтобы никто не учуял изменений, это надо постараться. Тем более, фамилии там не низкой крови, кто-нибудь обязательно бы обратил внимание.
Можно, конечно, ходить «закрытым», казначея я вот тоже не сразу увидел, какой он, но сама закрытость уже подозрительна. Да и долго ее держать…
Я поморщился. Много допущений. Мало фактов.
Но, конечно, как раз то, что о «пустой» крови даже слухов нет, говорит о редкости ее проявления. Со статистикой по убийствам я погорячился…
Скорее всего, кровь необходима только для устранения великих фамилий, более того, лишь определенных ее обладателей.
А не состояли ли таким образом Штольц, Иващин и Поляков в заговоре? Против кого? Против государя-императора, конечно. Больше-то…
Я нарисовал зубчатую корону.
А их убийства — это что, контрзаговор? Игра на опережение? Тогда мне ничего найти просто не дадут. И отец, получается, тоже замешан…
Зачем же его сына назначать на следствие?
Да нет, я повел плечами, какой бред!
Я смотрел в глаза государя. Не было в них страха заговора или разоблачения. Другой был страх. Страх неизвестности.
Что-то я упустил…
Грубо: копать нужно с двух сторон. Со стороны великих фамилий — связи и причины, были ли угрозы, были ли странности в поведении перед смертью, в конце концов, что общее было и есть между убитыми. И, кстати, еще не убитыми. И мной.
Это вопрос. Это надо обдумать.
А со стороны убийц — как можно четче выявить дату превращения, от даты плясать по контактам, по близким, по знакомым, кто заходил и когда. Потому что не верится мне что-то в спонтанный характер убийств, видится стоящая за ними злая воля, а, значит, и «пустая» кровь — продукт, скорее, рукотворный.
Кто-то, возможно, проворачивал с убийцами что-то вроде обряда посвящения в кровники. А там уже…
Интересная все же кровь. Низкая — серая. Животная — слабо-коричневая. А здесь… По медицинским учреждениям расспросить бы, не встречал ли кто чего-то подобного. Это, впрочем, для Сагадеева, если он сам уже не сообразил.
Я посмотрел на лист — исчеркано, зарисовано, улитки ползут — и смял его. Поднес к свече.
Бумага занялась неохотно, огонь облизал уголок, потом закрепился на нем и пополз к пальцам.
В пепельницу!
В просвет между шторами поплескивал слабенький, предутренний свет. В кресле завозился Майтус, подобрал ноги, демострируя мне грязные голые пятки.
А если, наоборот, заговорщики убирают тех, кто может их раскрыть? Или тех, кто что-то знает? Может, в моем случае, целью Лобацкого был вовсе не я, а дядя?
Дядя, в силу своей деятельной натуры, вполне мог знать всех убитых, Меровио и Полякова-Имре он знал точно, поскольку, помню, брался их мирить.
Хорошо, это тоже отметим на будущее.
Я потянулся, миска из-под руки со звоном брякнулась на пол. Мелкая желтая картофелина откатилась под бюро.
Вздрогнул, всхрапнул Майтус.
— Господин, — он завозился в кресле, пытаясь встать.
— Лежи-лежи, — успокоил я его. — Все в порядке.
Кровник нашел меня глазами. Лицо его сделалось обеспокоенным.
— Мне нельзя вас оставлять. Я уже один раз оставил…
— Вот я, живой, рядом, — сказал я.
Он обмяк. Двинул усами.
— Вы узнали, что хотели, господин?
Я кивнул.
— Узнал, Майтус, узнал.
— А то я такой… — он тяжело повел головой. — Мне бы встать…
— Ты еще полежи чуть-чуть. Минут пять-десять. Сам почувствуешь, что можно.
— Хорошо, — сказал Майтус, вздохнув.
Я распахнул шторы.
Над домом напротив потихоньку вставал призрак зари. Газовый фонарь погас.
В пепельнице кучкой застыл пепел.
Глава 5
Через полчаса Майтус оклемался совсем и я услал его за горячей водой на ресторанную кухню. Вернулся он с парящим кувшином и с тазом под мышкой.
Я скинул сорочку и под возгласы и приговоры льющего воду кровника вымылся над тазом до пояса. Растерся. Расчесал волосы.
Нумер напрочь пропах земляничным мылом.
Вместе мы спустились в ресторан, я заказал завтрак, мельком отметив, что в зале ничего не выдает позавчерашнего происшествия.
Те же скатерти, те же лампы с колпаками.
Только разбитую моим первым — навылет — выстрелом литографию заменили. Была охота на кабана, стала горская крепость на перевале.
На кухне уже дым стоял коромыслом.
Варили, жарили, пекли. Клокотала вода в котлах. Сыпал искрами открытый огонь. Призраками виделись в пару повара.
За выгородкой за длинным дощатым столом ела прислуга. Официанты. Горничные. Носильщики и швейцары. Все низкой крови. Лишь у одного — вплетались в серое бледно-зеленые тона одной из Брокбардских фамилий.
Давешнего моего официанта среди них не было.
Спросив позволения у главного повара, необъятно толстого, ловко нарезающего на доске латук, мы прошли кухню насквозь (Майтус вернул кувшин) и у дохнувшего холодом ледника выбрались на задний двор гостиницы.
На крыльце сидел бородатый дворник в картузе набекрень и дымил папироской.
— Куда эт вы, господа хорошие? — прищурил он глаз.
— Так детишек ждем, дяденька, — улыбнулся я.
— А-а… — дворник махнул грязной пятерней на угол гостиницы. — Прогнал я их. Шустрые, ажно жуть. Ну, одному-то я хворостиной…
Он заперхал. Папироска выписала кривую.
Рядом стояла тачка. Из нее сиротливо торчала одинокая ветка, отпиленная, видимо, с прорастающей во дворе липки. Крепкая метла лежала тут же.
— Ну, это ты зря, дяденька, — сказал я. — Мне ж они для дела нужны.
— А я нешто знал?
— Ну, это ты зря, дяденька, — сказал я. — Мне ж они для дела нужны.
— А я нешто знал?
Дворник высморкался в фартук.
По утоптаной дорожке, ухмыляясь, я зашагал к углу гостиницы. Майтус отстал, чтобы попрепираться с дворником.
— Вот ты болван, — донеслось до меня, — темень, глаза-то разуй…
— Так оно ж не слепой… — фыркал дворник.
— Засветить бы тебе, не слепому…
Мимо накрытой досками выгребной ямы я прошел к тележному съезду.
Угол. Чугунная воротина. Мальчишки ждали меня, забравшись на низкую поленницу. Чисто воробьи.
— Здравствуйте, господин. Доброго утречка.
Соскочили, поклонились. Числом пятеро.
Самый смелый, самый наглый подал руку. Я кровью дернул его, низшего, за ухо. Не ровня.
— Ай! — вскрикнул тот.
— Ну что, орлы, — весело сказал я, — готовы к поручению?
Мальчишки ответили чуть ли не хором:
— Готовы, господин.
— Значит, так…
Я замолчал, в задумчивости изучая открывшийся кусок улицы, розовый от утреннего света. Заодно искоса оценил моих будущих помощников.
Все босиком. Левый, в конопушках, вроде бы посмышленей остальных. Заводила. Наглый чернявый недоверчиво щупает ухо. Космы не чесаны. Порты штопанные. Рубахи простые, у одного только с вышивкой.
Мальчишки и мальчишки.
— Вот что, — я присел, подобрал с земли прутик. — Мне нужно, чтобы вы кое за кем проследили. Сумеете?
Ребята переглянулись.
— Сумеем, господин, — сказал за всех конопатый.
— Дело такое… — я начертил прутиком кривоватый прямоугольник. — Это «Персеполь». Это улица перед гостиницей…
Мальчишки сгрудились, рассматривая появляющийся у моих ног рисунок. За спиной скрипнул сапогами Майтус.
— Где-то через час я намерен отправиться к частному приставу.
— У-у-у, в полицию! — выразил недовольство один из ребят.
— Ничего не попишешь, необходимость, — сказал я. — Итак, сначала по Серебряной… потом по Бешаррону, мимо пожарной части… затем по Кешую и Гуляй-рядам…
Прутик оставлял на земле кривые, но понятные линии.
Маршрут я продумал еще ночью, ориентируясь на не слишком людные, но и не совсем пустынные улицы. И следящего трудновато будет вычислить, и объект слежки не потеряется.
— А там уже по аллейке, ведущей к конюшне и манежу. Знаете? — я ткнул прутиком в точку, означающую конец путешествия.
Мальчишки закивали.
— Так что, за вами следить? — спросил конопатый.
— Нет, — сказал я. — Не за мной. А за теми, кто, возможно, будет следить за мной.
Я отбросил прутик и встал, затер ногой рисунок.
— Берете каждый по улице. Я буду ехать в шарабане. Медленно. Ваша задача запомнить всех, кто будет преследовать меня или покажется вам подозрительным. Самим стараться быть незаметными. Вечером, скажем, к пяти, буду ждать здесь же с отчетом. Задаток…
Я достал медь из кармана. Отсчитал пять полушек.
— Не балуйте их, господин, — шепнул из-за спины Майтус.
Я подмигнул ребятам.
— Ничего. Они же знают, что деньги не даются просто так. А уж спрашивать я умею.
Майтус ревностно проследил за тем, как медь переходит в детские ладони.
— Благодарствуйте, господин.
— Благодарствуйте.
— Ну, все, бегите, — сказал я.
— Брысь! — взмахнул рукой Майтус.
Мальчишки сорвались с места. Розовое утро на мгновение облило их будто глазурью. Один, обернувшись, показал язык.
— Это вам, господин? — удивленно спросил кровник.
— Нет, это тебе.
Мы вернулись к черному кухонному ходу.
Дворник покинул крыльцо и теперь возился в открытой дровяной пристройке. Повизгивала пила-ножовка.
— Ты иди, Майтус, — похлопал я кровника по плечу. — Распорядись по шарабану, позавтракай.
— А вы?
— А я сейчас… Иди-иди…
Дождавшись, когда за Майтусом закроется дверь, я скользнул в пристройку. Дворник поднял голову на звук шагов. Шмыгнул носом.
— Оно ж нашли пострельцов…
— Нашел, — я встал у хлипких козел.
Пахло опилками и землей. На длинном гвозде висел масляный фонарь с битым стеклом.
Дворник вжикнул, сдирая кору, пилой по липовой ветке. Потом выпрямился.
— Ну и че сказать хошь?
Он воинственно вздернул бороду.
— Да так, — я пожал плечами, — все гадаю, куда это царапина у вас со щеки делась, господин пристав.
Несколько секунд дворник буравил меня глазами, потом расплылся в улыбке:
— Нет, узнали что ли?
— Узнал.
— Ну, шож тогда… — лже-дворник протянул руку: — капитан Тимаков, тайного отделения…
— Я так и подумал. Это, надеюсь, настоящая фамилия? — я с ухмылкой пожал крепкую, короткопалую ладонь.
— Обижаете!
Голос его отвердел и утратил просторечный говорок.
Мы не сговариваясь присели на поставленные у дощатой стенки чурбачки.
— А раньше, — сказал я, — еще и усы были обер-полицмейстерские.
— Так в образе… — лже-дворник Тимаков расправил фартук на коленях. — Сейчас вот тоже страсть сколько клея на бороду извел!
— Меня сторожить приставили?
— Есть маленько. А еще двое с парадного сторожат.
Я покивал.
Сагадеев, похоже, не собирался больше мной рисковать. Зная его хватку, я предположил, что три человека — далеко не все, кто задействован в охране моей персоны.
Оно, честно, и спокойнее.
Я посмотрел на лже-дворника и лже-пристава. В нем чувствовалась северная кровь, белесая, с примесью черненого серебра, мы с ним даже состояли в дальнем родстве, пусть красные с бирюзинкой тона и едва читались.
По крыльцу к выгребной яме спустились поварята, с разных сторон держа за ручки кастрюлю с помоями. Тимаков прошелся по ним острым взглядом. В разошедшейся на пласты реальности тонкие белесые жилки, выстрелив, легко коснулись поварских курток.
— Проверяете? — спросил я.
— Угу.
— Ловко.
— Учитель был хороший. — Капитан достал папироску из-за уха. — Жалко, что только это и могу. В остальном фамилией не вышел.
Он чиркнул спичкой.
Поварята, выплеснув помои, взбежали по крыльцу обратно. Кастрюля дзонкнула о ступеньку влажным боком.
— Я сейчас к Сагадееву, — сказал я. — Хотите со мной?
— Зачем же? — Тимаков выпустил дым через ноздри. — Там есть кому…
— Мне нужен напарник.
Сквозь щелястый навес пробралось солнце, вычертило золотую мармеладную полосу на усыпанной опилками земле.
— Зачем напарник владельцу великой фамилии? — спросил, помолчав, Тимаков. Сбил пепел, посмотрел на меня.
Глаза у него были серые, узкие, с непонятным злым огоньком.
— «Поведу нить» от Лобацкого, — сказал я. — Нужен кто-то в сопровождение.
— Ну, это всегда пожалуйста, — Тимаков, крякнув, раздавил окурок о сапог и поднялся. — Только пусть начальство сначала распорядится.
— Чего вы ершитесь? Не любите великие фамилии?
— Пиетета не испытываю, — отчеканил капитан, застыв у козел.
Вот как. Вопрос о государе-императоре повис в воздухе.
Нет, я его не задал. Глупо было бы думать, что император пользуется всеобщей любовью. Глупо было бы думать, что все любят меня или моего отца. Или Меровио Штольца. Или Огюста Ритольди по прозвищу Палач Полонии.
У Тимакова, наверное, было такое право — не любить.
И все же в другие времена, которые так и хочется назвать благословенными, капитана с такими убеждениями тихо-мирно сослали бы на окраину империи, где гонял бы он тех же ассамеев или швехов-цайнов подальше от предмета своей нелюбви.
А еще раньше, лет триста назад, за свои слова через день-два всплыл бы господин лже-дворник в какой-нибудь сточной канаве со стилетом под лопаткой.
Может, и не та уже высшая кровь.
Уходя, я похлопал невысокого Тимакова по плечу.
В ресторанном зале за сдвинутыми столиками сидело почтенное семейство, все округлое, румяное, надушенное, в нарядах по последней моде. Муж с женой, трое детей и, видимо, гувернантка. Завтракали не торопясь, яйцами и сыром.
В темном углу лечился от похмелья купец. Еще за одним столиком ковырялись в тарелках два одинаково худых и унылых приказчика во фраках.
Передо мной в зал спустился крепыш в гражданском платье: тужурке и брюках, но с офицерской выправкой, и занял место у окна.
Мне принесли заказ, я с трудом затолкал в себя несколько ложек овсяной каши. Выпил чаю с бутербродом.
Мельком подумалось, что было бы забавно, случись второе нападение здесь же.
Пощупав сквозь мундир «Фатр-Рашди», скорее, для собственного спокойствия, чем проверяя Тимакова с напарниками, я посмотрел вокруг кровью.
Жилки и жилки, тусклые, серые, зеленоватые, желтые. У лестницы на второй этаж стоял Майтус — красно-белая спираль.
Купив в буфете графин водки, я поднялся с кровником в нумер.
— Как шарабан?
— Ждет уже, — сказал Майтус.