– Обрадовать? – взмахнул руками первый. – Да у меня сердечный приступ сейчас будет.
Начальник районной медицины испуганно вскочил с места, но первый махнул рукой – сиди, мол. Тем более что и начальник погранотряда негромко продолжил:
– Не стоит волноваться, товарищ первый секретарь. Это наш человек.
– Кто? – выдохнул первый непонимающе.
– Белобандит, которого взяли на станции.
Присутствующие изумленно уставились на пограничника. Начальник линейного отдела судорожно сглотнул слюну.
По кабинету оперуполномоченного медленно расхаживал из угла в угол озабоченный Захаров. В руке у него был смятый бланк телеграммы. У двери, следя глазами за начальником, стоял Коробчук.
– «Володя чувствует себя хорошо, скоро будет», – задумчиво повторил Захаров. – Ленинград, Главпочтамт, до востребования, Сазонову И.Д.
– Так брать надо Сазонова этого, товарищ замначотдела! – горячо сказал Коробчук. – Это ж связник, ясен пень!
– Связник, связник… – задумчиво повторил Захаров, продолжая шагать. – Ладно, в любом случае сообщим в облуправление. Это дело их уровня…
Он остановился у телефона. В дверь заглянул еще один боец.
– Здравия желаю, товарищ замначотдела… Коробчук, ходу до перрона! Псковский скорый пришел!
Коробчук торопливо выскочил за дверь. На столе затрезвонил телефон. Захаров снял трубку.
– Захаров у аппарата. Здравия желаю, товарищ начотдела! – Он замолчал и изменился в лице. – Что?.. Как… отпустить со всем, что при нем было?!!
Перед крыльцом здания райкома стояло несколько машин. Из особняка один за другим выходили ответработники, прощались друг с другом, рассаживались по автомобилям.
Вышли из здания и начальник линейного отдела ГПУ с командиром погранотряда. Остановились на крыльце, пристально взглянули друг на друга.
– Вот так вот, Пал Палыч, – негромко произнес пограничник. – Поспешишь, как говорится, – людей насмешишь.
– Ладно, Сан Саныч, – так же негромко отозвался начальник отдела. – Служба у нас такая. Сегодня ты отличился, а завтра, глядишь, и я… Будь здоров.
Он козырнул и сбежал с лестницы к своему «Форду».
– Давай-давай… отличайся, сыскарь хренов, – насмешливо пробурчал ему вслед командир погранотряда и пренебрежительно сплюнул.
Дверь камеры грохнула так, что Владимир невольно подскочил на койке. Над ним склонилось бледное, переполненное плохо сдерживаемой яростью лицо Захарова. В двери топтался растерянный Коробчук.
– Вставай, – прошипел Захаров в лицо Владимиру. – Слышишь?
– Что, лично пришел мне объяснить, что днем лежать запрещается? – насмешливо отозвался Сабуров.
Но Захаров, не слушая, мотнул головой в сторону двери:
– На выход. Быстро!
Владимир неторопливо поднялся.
Вышли в пустой внутренний коридор. Сабуров обратил внимание на то, что в руках Захаров нес его портфель. Мелькнула было мысль о том, что он может снова, как и в поезде, сбить чекиста с ног и скрыться, но он взглянул на Коробчука, державшего его на прицеле нагана, и отказался от этой затеи. В коридоре не спрячешься, тут же пристрелят…
Между тем они оказались перед запертой деревянной дверью. Захаров скомандовал «Стой!», поколдовал над замком, и дверь распахнулась.
Открылся вид на небольшой зал ожидания. На деревянных лавках мирно сидели и лежали в ожидании поезда крестьяне, бабы, в стороне балагурили и смеялись несколько красноармейцев в шинелях и высоких шлемах-буденовках. Из картонного раструба репродуктора на стене гнусавил марш.
– Прямо на перроне шлепнете? – поинтересовался Сабуров. – Как в восемнадцатом бывало, на юге?
– Свободен, – коротко, сухо обронил Захаров вместо ответа.
Это прозвучало настолько дико, что Владимир решил, что ослышался. Да и Коробчук уставился на своего начальника в полном обалдении. Захаров же быстро сунул в руки Сабурову его портфель, тот машинально взял.
– Чего уставился, сволочь? – со злобой проговорил Захаров. – Свободен, говорю!
– Товарищ замначотдела, а как же… – растерянно начал Коробчук.
– Аттракцион называется «Попытка к бегству», товарищ Захаров? – иронично спросил Сабуров.
Захаров зло дернул углом рта:
– Я тебе не товарищ. Вали отсюда и больше мне не попадайся… Пошли, Коробчук.
Боец обалдело взглянул на задержанного:
– Товарищ замначотдела… так это самое… Уйдет же он… Вы чего?
Но Захаров решительно зашагал прочь. После секундного столбняка боец бросился за ним, засеменил рядом, непонимающе заглядывая в лицо и часто оглядываясь на Сабурова.
Некоторое время онемевший от неожиданного поворота событий Владимир стоял неподвижно, глядя на уходящих чекистов. Потом, убедившись, что они удалились, он нерешительно открыл портфель. Браунинг, карта и портмоне-мина находились на своих местах…
Спасся. Как, почему, зачем отпустил его Захаров со своим подручным – все это потом…
С перрона донесся свист и шум шатунов. Подходил поезд. Толпа в зале ожидания оживилась.
Владимир решительно захлопнул портфель и бегом бросился к кассе.
В поезде его снова со страшной силой клонило в сон – дали о себе знать и ночь, проведенная на ногах, и нервное напряжение утра. Но он держался, то и дело настороженно косился на дверь вагона – вдруг снова проверка, вдруг Захаров, впавший в краткое умопомешательство, опомнился и дал приказ по линии задержать его? Ничем иным, кроме припадка безумия, решение отпустить его Владимир объяснить не мог… Разве что старший по положению приказал. Но какому чекисту придет на ум идея отпустить задержанного врага, тем более накануне главного большевистского праздника?!..
Но поезд шел себе, тормозя на положенных станциях, и в вагон не входили никакие чекисты. Ехали обычные люди, из тех, кого до революции назвали бы обывателями. Владимир всматривался в их серенькие, утомленные лица, потерханные пиджачки и пальтишки, разглядывал рано постаревших женщин и излишне шумных, наглых детей… Вроде бы ничего явно «советского» в них не было, но он не мог не чувствовать – русские-то они русские, но уже не такие, как раньше…
Чтобы не заснуть, он заставил себя слушать какого-то юношу, по виду студента. Тот, хихикая, рассказывал своему спутнику о том, что на прошлую годовщину 7 ноября трибуну для ленинградского начальства, принимавшего парад на Дворцовой площади, решили поставить прямо под Александровской колонной.
– А там же ангел сверху с крестом… Ну и решили, что нечего ангелу благословлять их. Надули воздушный шар и с него хотели спустить на ангела колпак, чтоб закрыть его на время парада… – студент возбужденно захихикал. – В общем, я там полдня простоял, на площади. Народу собралось – тыщ пять, не меньше. И этот шар там так без толку и пролетал. То его ветром относило, то колпак. Народ веселился – тебе не передать…
К перрону Витебского вокзала – Владимир помнил его еще Царскосельским – поезд подкатил в половине первого дня. Сабуров подумал, что его физиономия, украшенная несколькими еще не просохшими ссадинами, обязательно привлечет внимание какого-нибудь не в меру ретивого милиционера, и совсем было решил обойти вокзал стороной, спрыгнув на насыпь, но поезд, как на грех, остановился так, что с обеих сторон его зажали товарные составы с вооруженной охраной у каждого вагона. Пришлось выйти в общей толпе. И почти сразу же Сабуров приметил у выхода с перрона двоих ГПУшников в длинных шинелях. Они стояли вроде бы просто так, праздно, а на деле скользили по тысячам проходивших мимо людей внимательным бесстрастным взглядом.
Владимир невольно съежился. Попытался пристроиться «в кильватер» какому-то крепкому старичку, тащившему на себе целый воз мешков и корзин, – наверное, перевозил имущество с дачного дома в город. Но все равно равнодушный взгляд одного из чекистов зацепил его лицо. Зацепил и… скользнул мимо, в толпу.
«Пронесло», – подумал Сабуров с облегчением.
Когда он удалился на несколько десятков шагов, чекисты обменялись взглядами, кивнули друг другу. Один из них подошел к деревянному «грибку» с телефоном, снял трубку и набрал недлинный номер.
– Облотдел, секретариат товарища Мессинга, – произнес чекист в трубку и, дождавшись ответа, продолжил: – Линотдел Витебского говорит… Проследовал.
На перроне станции Ленинка толпились пассажиры. Приближался паровоз – старый, но по-прежнему представительный красавец серии С. На краю перрона, дымя папиросой и следя глазами за поездом, стоял Захаров. Рядом с ним топтался растерянный, красный Коробчук.
– Так это самое, товарищ замначотдела… – бормотал он непонимающе. – Это чего такое, а? Выходит, не враг он, раз вы его отпустили, а? Вы ж толком не объяснили.
– Не-ет, Коробчук, – задумчиво отозвался Захаров, – враг он. Лютый враг…
– Так чего ж вы его… Он же сейчас такого натворить может! Он же… он же до Ленинграда уже доехал, наверное!
Мимо чекистов, обдав их струей пара, промчался паровоз, замелькали, замедляя ход, зеленые вагоны. Раздался скрип тормозов, проводники с грохотом откинули подножки. Пассажиры, весело переругиваясь, кинулись занимать места.
Захаров, сильно затянувшись, отшвырнул недокуренную папиросу.
– Слушай, Коробчук, – медленно проговорил он, – раз ты такой умный, может ты тут покомандуешь малость без меня, а?.. Смирно!!! – неожиданно крикнул он.
Боец вытянулся. Окружающие, штурмовавшие вагон, глядели на сцену с недоумением.
– Кру-хом!!! Ша-гом марш!!! – скомандовал Захаров.
Коробчук, на круглом лице которого застыли непонимание и обида, четко выполнил поворот на месте и ушел, чеканя шаг, в здание станции.
А Захаров с силой выдохнул воздух и, не обращая внимания на недоуменные и насмешливые взгляды, крепко потер лицо ладонями. Затем он вынул из кармана шинели красную книжечку и показал ее проводнику, стоявшему у дверей вагона. Проводник поспешно и угодливо закивал.
Войдя в вагон, Захаров опустился на первую попавшуюся свободную лавку. Сидевший рядом командир Красной Армии с одной «шпалой» в петлице вежливо подвинулся, мельком взглянул на чекиста и снова уткнулся в газету. Боковым зрением Захаров увидел заголовок – «Завтра состоится награждение крейсера «Аврора» орденом Красного Знамени». Ниже было опубликовано постановление ЦИК СССР о постепенном переходе с восьмичасового на семичасовой рабочий день без уменьшения зарплаты.
Он вздохнул и взглянул на часы. Конечно, Коробчук прав – Сабуров уже успел добраться до Ленинграда. Его, Захарова, долг – остановить белогвардейца. И рассказать о заговоре, созревшем в его линейном отделе.
На ленинградском главпочтамте к каждому из окошек тянулись длинные раздраженные очереди. В одной из них, подходившей к окошку с надписью «Ленгорсправка», стоял Владимир.
– Добрый день, я подходил час назад. – обратился он к усталой взмыленной барышне за стойкой. – Скребцова Дарья Павловна, 1900 года рождения.
Барышня перебрала длинными худыми пальцами несколько бланков.
– Такой в городе не числится, гражданин.
– Как же так? – удивился Сабуров.
– Очень просто! – грубо ответила девица. – Переехала, сменила фамилию, вышла замуж, умерла! Следующий!
Кто-то в очереди хихикнул. Сабуров медленно пошел прочь от стойки…
Целый час он уже бродил по Петербургу – он так и не научился даже мысленно называть родной город новым, чужим именем. Бродил, чувствуя странную расслабленность воли, прежде ему вовсе незнакомую. По идее, он должен был сейчас действовать как автомат – отправиться к «Авроре», проникнуть на крейсер, наметить укромный уголок, где можно будет оставить портмоне-мину… Вместо этого он подавленно шел неведомо куда по с детства знакомым улицам, разглядывал сумрачные, насупленные дома. Пытался понять, что с ним происходит. Вспоминал Дашу… Старался не думать о том, что сейчас Захаров наверняка поднял по тревоге все местное ГПУ. И впитывал, всей кожей впитывал в себя не виданные уже восемь лет городские пейзажи.
Петербург был и тот, и в то же время совсем не тот, что прежде. С городом детства и юности, с довоенным Питером и даже с Питером 1914, 1915 годов в нем, конечно, не было уже ничего общего. Но ничего общего не было и с тем Питером, в котором Владимир скрывался от красных, – Питером 1918-го. Тогда город был пуст и мертв, на его улицах не было ни трамваев, ни автомобилей. На торцовых тротуарах росла трава. И только дома и парки, помнившие Пушкина, были по-прежнему прекрасны, и красота их, быть может, гораздо острее ощущалась в этой всеобщей пустоте, голоде, опасности, близости смерти…
Теперешний город явно был вполне сыт и доволен собой. Правда, Невский – Сабуров решил не называть его про себя новым именем – был, на удивление, не так уж и полон: редко где на побитой, годами не чиненной мостовой мелькал извозчик или автомобиль, везущий нэпмана – пародию на былых господ. Зато по тротуарам спешила по своим делам настоящая советская уличная толпа. Непроницаемые совслужащие с толстыми портфелями, хорошо одетые барышни, явно листавшие западные модные журналы, подтянутые, замкнутые военные с «кубарями» и «шпалами» в петлицах. Слышались женский смех, воркованье патефона…
На Итальянском мостике через Екатерининский канал щелкали семечки и хихикали молодые люди – полублатного вида парни в кепках, толстовках и клешах, чем-то напомнившие Корявого, и их вульгарные, тупоглазые подружки. Интеллигентные лица почти не попадались. Навстречу плыли фуражки, кепки, перелицованные пальтишки, лоснящиеся френчи, красные платочки, штопанные чулки, стоптанные сапожки… И редко-редко мелькал в этой толпе какой-нибудь «обломок старого мира» – тщедушный седоусый старичок с измученно-гордым лицом, в обтрепанных остатках когда-то модной дорогой шубы, или старушка с застывшим взглядом из-под черной траурной вуали…
Владимир невольно задержался взглядом на арестованном, которого совершенно спокойно вели куда-то по Невскому два конвоира с обнаженными шашками. Арестованный, совсем молодой парень с бледным измученным лицом, растерянно глядел прямо перед собой.
Позавтракать Сабуров зашел в какую-то полуподвальную пивную, взял сосиски и пиво с названием «Красная Бавария». Несмотря на то что на стене висела табличка «На чай не берут», низенький половой охотно взял пятьдесят копеек серебром.
В странствиях по городу его занесло в Гостиный двор – когда-то центр петербургской торговли. Теперь здесь было пусто, в витринах лежали буквально два-три отреза материи да пара чулок. Несколько лавочек с восточными сладостями, книжные магазины, заваленные биографиями вождей и прочей марксистской литературой. Прислонившись к стенам, дремали многочисленные нищие. Перед Гостиным двором стояло пять-шесть такси – носатых «Рено».
«Где ты, мой Петербург? – машинально думал Сабуров, глядя на всех этих чужих людей, заправлявших теперь в его городе. – Где тебя искать теперь? Верно, я чувствую себя словно римлянин, вздумавший посетить Рим после его захвата варварами… И, вероятно, нахожусь примерно в такой же опасности».
– Сабуров!
Этот оклик раздался так неожиданно, что Владимир невольно вздрогнул. Но тут же сделал непроницаемое лицо, притворившись, что не услышал своей фамилии.
– Володька!.. Это ты, что ли?!! – продолжал весело удивляться чей-то жизнерадостный голос.
На этот раз Сабуров обернулся. Рядом с ним, пыхтя, стоял большой легковой автомобиль, на подножке которого, хохоча во все горло от радости, висел не кто иной, как Борис Епишин, ровесник Владимира и его однокашник по военному училищу. Сабуров сразу узнал его, несмотря на то что Епишин заметно пополнел и был одет в дорогие английское пальто и шляпу. Поймав взгляд Сабурова, Борис бросился к нему и стиснул в крепких объятиях.
– Полегче, полегче, гражданин! – прикидывая, так ли ведут себя советские люди в подобных ситуациях, повысил голос Сабуров. – Обознались…
– Я? Да ни в жисть! – еще пуще захохотал Епишин. – У Борьки Епишина, брат, профессиональная память! Какими судьбами, старичок?
– Говорят же вам, товарищ, вы обознались, – упрямо проговорил Владимир, стараясь не смотреть на однокашника.
– Слушай, я как раз обедать еду, – не успокаивался тот. – Рванули со мной, а? Девочки есть – пальчики оближешь…
Владимир предпринял попытку аккуратно вырваться из объятий старого приятеля, но сделать это было нелегко.
– Послушайте, я уже устал вам повторять…
– Да ладно, Вовка, чего ты? – примирительно проговорил Борис. – Брезгуешь нэпманами из принципа, да? Садись, однова живем… Глянь, какая у меня ласточка, а?.. Французская, «Деляж», девяносто лошадиных сил. – Он по-хозяйски подтолкнул Владимира к машине и, пригнувшись, игриво обратился внутрь салона: – Девочки, смотрите, кто к нам пришел… Рекомендую: мой коллега по военному училищу Володя Сабуров.
Две «девочки», гнездившиеся на заднем сиденье, кокетливо пропищали что-то. Епишин чуть не силком усадил Сабурова в машину, и она сорвалась с места.
К перрону Витебского вокзала подкатил поезд. Среди множества других пассажиров из него вышел и Семен Захаров. Длинная серая шинель резко выделяла его в толпе.
Чуть замешкавшись, он нашел взглядом патруль ГПУ, который проверял приезжих, и направился к нему. Старший патруля, взглянув на петлицы приезжего, бросил ладонь к серой буденовке с краповой звездой.
– Как мне на Главопочтамт попасть? – осведомился Захаров.
– Это вам на улицу Союза Связи надо. Ну, значит, выйдете сейчас на площадь перед вокзалом…
Ресторан, в который привез его Епишин, находился в гостинице «Европейская», на углу проспекта 25 Октября и улицы Лассаля – бывших Невского проспекта и улицы Михайловской – и поразил Владимира совершенно буржуазной обстановкой. Можно было подумать, что он и не уезжал из Риги в Совдепию – настолько все здесь было похоже на Запад. Те же официанты в черных фраках и белых пластронах, те же звуки джаза с эстрады, тот же чарльстон на танцплощадке, те же прически «бубикопф» у неумеренно накрашенных барышень. Разве что лица у толстых мужчин, сидевших со своими спутницами за богато накрытыми столиками, были совершенно неевропейскими. На них толстым гримом лежало самодовольство, за которым, однако, глубоко скрывался страх.