– Хорошо. Вариант второй. Он передумал и решил рвануть на набережной…
– Смысл? – пожала плечами Даша. – Он же взрывает «Аврору», символ революции! Да еще вместе с вождями! Красиво же! А набережная… Ну что такое набережная?
Карпов с усмешкой крепко затянулся папиросой.
– Ну тогда вариант номер три. Он передумал взрывать. Испугался. И спокойненько возвращается к себе, куда там, в Эстонию или Финляндию…
– Тоже исключено.
– Почему?
Даша вздохнула.
– Потому что он не боится ничего, Женя. Не такой он, чтобы бояться. И не пришел он к «Авроре» по какой-то другой, неизвестной нам причине…
Карпов иронично хмыкнул, но промолчал.
Они подошли к одиноко стоявшему на краю Дворцовой площади, носившей после революции имя Урицкого, автомобилю – небольшому «Рено». Карпов распахнул дверцы, уселся за руль.
– Куда тебя? На службу?
– Сначала домой, – вздохнула Даша. – Переоденусь и двину докладывать.
Марсово поле было совершенно пустынным. Ветер пригибал невысокий кустарник и деревца парка, разбитого тут несколько лет назад. Владимир и Елена, шедшие наискось через площадь, ежились от холода.
– …А потом я пытался пробраться на Дон, – рассказывал Сабуров. – На станции Лиски меня расстреляли.
– Как – расстреляли? – остановилась Елена.
– Весьма обыкновенно, – улыбнулся Владимир. – Там ходили патрули и поезда обыскивали, искали офицеров. Раз лицо интеллигентное – значит, офицер… Таких набралось человек сто двадцать. Было бы меньше, порубили бы шашками, а так поставили под пулемет… Прямо на перроне, на глазах у пассажиров.
– Ужас… И вы?..
– И мне повезло. Я стоял в третьем ряду. Только ранило. Ночью уполз… ну, это долгая история… В общем, вернулся в Питер, а потом, когда уже была Северо-Западная армия, подался туда. Воевал. Потом Эстония, лагерь…
– Какой лагерь?
– Эстонский. Они к нам как к собакам относились. Вповалку, на железнодорожном полотне – офицеры, женщины, дети… В мороз… Тиф разыгрался…
– И Дашу с тех пор не видели?
– Нет, – покачал головой Владимир. – Ее уже тогда, в девятнадцатом, не было в Сабуровке. А сейчас ее брат сказал – в Питере… Правда, он пьян был, мог и чепуху молоть…
Они остановились перед прямоугольными каменными блоками, угрюмо и мрачно высившимися в центре огромной площади.
– А это что такое? – нахмурился Владимир.
– Памятник жертвам революции.
– Жертвам?
– Ну да, – пожала плечами Елена, – здесь же написано. Тут, кстати, Урицкий похоронен, из-за которого погибли мои…
Сабуров неожиданно рассмеялся.
– Вот идиоты. Сами не знают, что пишут. Имели в виду, конечно, героев, а памятник соорудили жертвам…
Елена молча перевела взгляд на памятник, вздохнула.
– Ну… тут же похоронены и полицейские, жандармы, которые в феврале семнадцатого защищали старый режим… Так что жертвы здесь тоже есть. – Она зябко передернула плечами, взглянула на Владимира. – Знаете что… Я постараюсь помочь вам.
Владимир удивленно пожал плечами:
– Как? Да и зачем, Лена? Не нужно. В конце концов, я ведь здесь не за этим…
– А зачем?
Он пристально посмотрел на нее, потом взглянул на часы.
– Наверное, там уже чисто… Пойдемте.
Его расчет оказался верным, на набережной 9 Января уже никого не было. Время было позднее, к ночи похолодало, и зеваки постепенно разошлись. Сабуров пристально оглядел местность, но чекистских «топтунов» тоже не было видно – наверное, наблюдение за крейсером сняли. Резко, сухо щелкая, трепетали на ветру красные флаги. Ярко освещенная тень «Авроры» лежала на черной, ледяной даже с виду воде Невы.
– Ну и что? – пожала плечами Елена, ежась от ветра. – Вы мне «Аврору» хотели показать?
– Да, – медленно произнес Владимир, не отрывая глаз от крейсера. – Я должен ее взорвать…
Елена ничем не выказала своего удивления. Просто пожала плечами.
– Зачем?
– Как символ…
Она снова пожала плечами, поглубже засунула руки в карманы пальто.
– Глупо.
– Возможно, – тихо сказал Сабуров.
Оба умолкли, глядя на корабль.
– Любуетесь, молодые люди? – прозвучал за их спинами высокий, ироничный голос.
Владимир и Елена резко обернулись. Перед ними стоял высокий, с военной выправкой полуседой мужчина лет пятидесяти, в длинном пальто-реглан и шляпе. Откуда он появился, Бог его знает. Сабуров нервно усмехнулся, шагнул к нему:
– А-а, так вот вы какой… Ждете меня тут, да?
Мужчина непонимающе поднял брови:
– В каком смысле – жду?
– Ну, вы же будете меня, что называется, брать на месте? Это же Захаров придумал – отпустить меня и проследить, куда я направлюсь дальше? – Он резко крутанулся к девушке: – И вы вместе с ним?
– Владимир, опомнитесь, – быстро и тихо сказала Елена.
Мужчина улыбнулся.
– Вы меня с кем-то спутали, наверное… Я не из милиции.
– Ну да, – кивнул Сабуров, – ГПУ – не милиция.
– Ну, куда-куда, а вот в ГПУ меня не взяли бы, даже если бы я и захотел, – рассмеялся незнакомец. – Там такие, как я, не нужны.
– Какие?
– Бывшие офицеры царского флота. Я служил на «Авроре». Мичманом.
Повисла неловкая пауза. Владимир почему-то спросил:
– Давно?
– Давно. И давно ее не видел…
Полуседой мужчина подошел к парапету, не обращая внимания на собеседников, положил руки на холодный гранит.
– Какой корабль… – медленно, с болью произнес он. – И что они сделали с ним. Символ переворота…
Он замолчал, потом так же медленно, не глядя на молодых людей, продолжил:
– Знаете, в восемнадцатом мы хотели взорвать ее… Я, лейтенант Овсянников, кавторанг Бутримович… еще несколько офицеров. Просто не было сил смотреть на то, как она… – Мужчина умолк, вцепившись худыми пальцами в парапет.
Потрясенные Владимир и Елена переглянулись.
– Вас… не поймали? – почти шепотом спросила девушка.
Мужчина перевел на молодых людей остановившийся взгляд прозрачно-синих глаз.
– Всех поймали. Кроме меня. Меня тогда как раз мобилизовали на Красный флот. А сейчас… сейчас я думаю – слава Богу, что у нас ничего не получилось. «Аврора» ни в чем не виновата. А вот люди, сделавшие из боевого крейсера безбожную икону…
– Можно вопрос? – неожиданно прервал его Владимир. – Почему вы так откровенны? Где гарантии, что я не сообщу о вас в ГПУ?
Бывший моряк тихо рассмеялся.
– Да ведь вы сами его опасаетесь, юноша. А кроме того… у меня, видите ли, рак. Осталось не много. И мне в некотором смысле на все плевать. Извините за такой грустный финал разговора. Спокойной ночи, молодые люди. С завтрашним праздником я вас не поздравляю…
Он приподнял шляпу и медленно двинулся в сторону Зимнего дворца. Владимир быстро обвел взглядом набережную, но она была по-прежнему пустынна. Елена смотрела на Сабурова пристально.
– Вы не верите ему? – тихо спросила она.
– Теперь – верю…
– А мне?
Владимир молчал на какую-то долю секунды дольше, чем нужно. Елена отвернулась от него и быстрым шагом пошла прочь.
– Лена! – крикнул он. – Лена, постойте! Я не хотел вас обидеть!
Вместо ответа она перешла на бег. Отчетливо щелкали каблучки в надвигавшейся на Ленинград ночи.
Небольшой «Рено» притормозил на 5-й линии Васильевского острова, у пятиэтажки в стиле «модерн», в которой жила Даша. Карпов предупредительно встал из-за руля, открыл дверцу, помог коллеге выйти. Девушка устало улыбнулась.
– Ну и церемонии…
– Никогда не знал, что вежливость – это недостаток для чекиста, – весело отозвался Карпов.
– Спасибо. Завтра трудный день. Пока.
– Пока.
Даша направилась к парадному. Внезапно Карпов окликнул ее.
– Даша!
– Что?
– С наступающим тебя, – произнес он после паузы.
– Тебя тоже, – с улыбкой отозвалась Скребцова.
Убедившись в том, что она вошла в подъезд, Карпов вернулся в машину, сел за руль и некоторое время сидел молча, приходя в себя. День и в самом деле выдался хоть куда…
Войдя в свою маленькую опрятную комнатку, Даша подошла к висевшему на стене запыленному зеркалу. В нем отразилась до предела утомленная женщина с воспаленными красными глазами. За время дежурства на набережной она не позволила себе ни разу отлучиться с места. Даже обедать ходила на «Аврору» – по приказу командира крейсера ей подавали обед со стола комсостава.
Не раздеваясь, девушка тяжело опустилась на постель, взяла с нее картонную папку. Вынула фотографию Владимира. На ней он был такой же, как в 1918-м – если бы не седая прядь, появившаяся на виске, да не угрюмые морщины, залегшие у губ.
В маленькой прокуренной комнатке под большим портретом Ленина и новеньким плакатом «Социалистическое Отечество в опасности!» сидел хмурый комиссар в черной кожанке. Шевеля губами, он читал про себя Дашино заявление. Сама она, спрятав за спиной руки, стояла перед ним навытяжку.
– Значит ты, товарищ… – комиссар заглянул в бумагу, – Скребцова Дарья Павловна, 1900 года рождения, русская, из крестьян, уроженка Сабуровки, грамотная, хочешь вступить в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, с тем чтобы… – он еще раз заглянул в бумагу, – …чтобы бить ненавистное офицерье?
В маленькой прокуренной комнатке под большим портретом Ленина и новеньким плакатом «Социалистическое Отечество в опасности!» сидел хмурый комиссар в черной кожанке. Шевеля губами, он читал про себя Дашино заявление. Сама она, спрятав за спиной руки, стояла перед ним навытяжку.
– Значит ты, товарищ… – комиссар заглянул в бумагу, – Скребцова Дарья Павловна, 1900 года рождения, русская, из крестьян, уроженка Сабуровки, грамотная, хочешь вступить в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, с тем чтобы… – он еще раз заглянул в бумагу, – …чтобы бить ненавистное офицерье?
– Да, товарищ комиссар, – коротко кивнула она.
– Ух ты, – ухмыльнулся тот. – А чем же тебе офицерье-то так не угодило, товарищ Скребцова? В нижних чинах ты не успела вроде как походить… Насолил тебе, что ли, поручик какой? Завалил на сеновал, а потом не женился, а?
Она почувствовала, что щеки полыхнули пламенем. Даша потупилась. Комиссар рассмеялся.
– Ну ладно, Дарья Павловна… Даша то есть. Вот ведь какое дело… В рядовых бойцах Красной Армии сейчас недостатка нету. А вот сотрудники в Петроградскую Чрезвычайную Комиссию требуются. В том числе и барышни, тем более грамотные. Как бы ты отнеслась к такому предложению?
– Я белых мечтаю бить, товарищ комиссар, – тихо произнесла девушка.
– Так ведь на фронте белые, товарищ Скребцова, они далеко от тебя. Разве что пулей их догонишь. А в ЧК – вот они, рядом… Бей сколько хочешь. И офицеров там без счета. Ну так что скажешь?
И что бы ей сказать тогда «нет»… Не сказала. Внутри нее тогда все словно заледенело. Любые слова – обида, ненависть, жажда мести, разочарование – не подходили для того, чтобы описать ее чувства.
Она отбросила фотографию Владимира и наконец разрыдалась. Кто знал, чего стоило ей сдерживать эти слезы целые сутки?.. Она и ненавидела Владимира сейчас так, как, может быть, не ненавидела его тогда, в восемнадцатом, когда он бросил ее и когда она в отчаянии кинулась на службу в ЧК, и любила его так, как никогда не любила…
Старые ходики на стене гулко отбили одиннадцать. Даша через силу поднялась, вытерла слезы и подошла к платяному шкафу. Вынула оттуда гимнастерку, форменную юбку, сапоги, портупею с оружием. Опустившись на табурет, несколько минут тупо смотрела на все это. Вынула из кобуры новенький, глянцевито блестевший наган, повертела в рукав. И только внезапная мысль о том, что выстрел может разбудить спящего соседа дядю Мишу, остановила ее.
Около одиннадцати Владимир, уставший искать Елену и смирившийся с тем, что теперь она исчезла уже насовсем, оказался на Университетской набережной. Ноги сами принесли его туда. Любимое место влюбленных парочек теперь, в стылый ноябрьский вечер, было пустынным, никто не объяснялся в своих чувствах в тени огромных сфинксов, привезенных когда-то из Египта. И сами они, равнодушные к людским бедам и радостям, сидели на каменных пьедесталах, испещренных иероглифами, молча и мудро, как и подобает свидетелям вечности.
Сабуров устало спустился по истертым каменным ступеням лестницы вниз. Поискал глазами свою любимую каменную скамью, подлокотником для которой служил медный грифон, но увы – никаких грифонов там не оказалось. Видимо, их сдали на металл в голодные годы Гражданской.
Владимир сел на нижнюю ступеньку, рядом с водой. Нева с силой шлепала волной о камень, словно силясь взбежать по лестнице к Академии художеств. Левее, у противоположного берега, ярко светилась огнями «Аврора». Тень от крейсера лежала на черной воде.
Вынув из портфеля портмоне-мину, Сабуров повертел его в руках. Секунду помедлил, глядя на воду. Потом спрятал портмоне обратно, вынул карандаш и блокнот. Задумался…
«Моя дорогая Даша, – писал он, – не знаю, найдет ли тебя это письмо, но все же надеюсь, что ленинградские ГПУшники окажутся такими же благородными, как Захаров, и отыщут тебя, чтобы передать письмо. Помнишь Захарова? Он служит в ГПУ, арестовал меня, но потом отпустил, видимо, догадавшись, что я перешел границу, чтобы увидеть тебя… Хотя и сам тебя любит. Какой-то роман, да и только…
Я хочу, чтобы ты знала – вина перед тобой мучала меня все эти годы. Вина и желание взглянуть тебе в глаза, объясниться… Но судьба пожелала, чтобы я оказался далеко от тебя. А возможности побывать в Совдепии не было до сих пор. Как только она появилась – я здесь.
Интересно, какая ты стала, чем занимаешься? И где ты? Твой брат сказал, что ты переехала в Питер, но в адресном столе сообщили, что Скребцовой нет. Скорее всего, ты замужем, сменила фамилию. Дай Бог тебе счастья, моя единственная…»
– Документы предъявите, гражданин, – сухо сказал кто-то прямо над головой Владимира.
Вздрогнув от неожиданности, он медленно обернулся. На него сверху вниз смотрел рослый детина в черной шинели с красными петлицами. Владимир помнил о том, что это форма советской милиции.
– А в чем дело, товарищ милиционер? – стараясь говорить спокойно, спросил он. – Я что – нарушаю?
– Мне что, я не понял – силу применить? – взревел страж порядка. – Документы!!!
Сабуров пожал плечами, отложил письмо в сторону и полез в портфель. В следующий момент он резко обернулся к милиционеру и сильно ударил его ребром ладони по ноге, одновременно дергая на себя. Тот, не удержавшись, с воплем взмахнул руками и полетел в Неву. Сабуров схватил портфель и в два прыжка преодолел лестницу…
– Стоять!!! – донесся до него истошный захлебывающийся крик.
Остановился он, только пробежав половину Васильевского острова. Замер, прислушался. Тишина. Только где-то далеко сонно лаяли собаки. Сабуров сунул руку в карман, потом во второй, потом лихорадочно переворошил портфель… Письма не было.
– Ч-черт, – процедил он с досадой. – Неужели обронил?
Неподалеку прошумел автомобильный мотор, хлопнули дверцы. Несколько мужских голосов встревоженно, зло перекликались между собой. Прислушавшись, Сабуров снова бросился бежать в глубь двора.
Начальник Ленинградского областного отдела ОГПУ Станислав Адамович Мессинг с благожелательной улыбкой смотрел на только что закончившую доклад Дашу. Она стояла перед ним навытяжку – в форменной гимнастерке, гладко причесанная, со строгим лицом без малейших следов недавних слез.
– Значит, ты уверена, товарищ Скребцова, что твой подопечный Сабуров в Ленинград сегодня не прибывал? – переспросил Мессинг. – Так?
– Так точно. Иначе он объявился бы на «Авроре»… Мое мнение, Станислав Адамович, что он вообще не переходил нашу границу.
– Ого! – еще шире улыбнулся Мессинг. – Вот оно даже как, а? Значит, ложная тревога?..
– Возможно, провокация. Англичане пытаются испортить нам праздник десятилетия Октября. Нагнетают панику… Пытаются сорвать визит товарищей Сталина и Ворошилова к нам. Возможно, действуют в связке с троцкистами или даже самим Троцким. Известно, сколько у него поклонников за рубежом…
– Возможно, – покладисто кивнул лобастой головой Мессинг и погладил лысину. – Возможно, так… А возможно, и не так, товарищ Скребцова.
Даша непонимающе взглянула на начальника.
– Как же он не прибыл, – продолжил Мессинг, – когда час назад на берегу Невы, напротив Академии художеств, им совершено нападение на постового милиционера?
– Может… не он? – упавшим голосом спросила Даша.
– Может, и не он. А только постовой Шишкин уверен – на фотокарточке, которую ему вручили перед началом дежурства, именно тот, кто на него напал, то есть Сабуров. Сбил его в воду и фьють… скрылся на Васильевском. Сейчас там вся милиция носом землю роет. И я ей приказать прекратить поиски, как ты понимаешь, не могу. Начальник милиции города Ленинграда мне не подчинен.
Даша опустила голову.
– Это моя вина, товарищ начальник облотдела, – глухо выговорила она.
Мессинг устало махнул рукой.
– Да ладно тебе, я же знаю, какие меры ты приняла… Просто… если мильтоны его первыми отыщут, они же его, перед тем как нам сдать, изуродуют как Бог черепаху. А нам он нужен какой? Правильно, целенький… – Он крепко зевнул и потянулся. – Так что давай, Даша, не поспи ночку. Тем более что визит высоких гостей в Ленинград никто не отменял… И охрана их усилена не будет.
Даша выпрямилась.
– Разрешите идти?
– Иди, – кивнул Мессинг.
Дождавшись, пока девушка выйдет, Мессинг выдвинул ящик письменного стола и вынул оттуда сильно измятое и намоченное водой недописанное письмо Владимира, оброненное им на ступенях набережной. Бережно разгладил, усмехнулся и спрятал обратно. Положил письмо назад в ящик, запер его на ключ и снял телефонную трубку.
– Машину к подъезду.
Чем чаще задыхавшийся от быстрого бега Сабуров вслушивался в звуки окружавшей его промозглой ноябрьской ночи, тем лучше понимал – за ним снарядили настоящую погоню. Сброшенный им в Неву страж порядка наверняка сообщил своим, и теперь они сжимают кольцо вокруг Владимира. На мосты лучше не соваться, скорее всего они уже перекрыли и Тучков, ведущий на Петроградскую сторону, и тем более Николаевский. Значит, нужно искать спасения здесь, на Васильевском острове…