Владимир и в детстве-то нечасто бывал на Васильевском, а сейчас, после стольких лет эмиграции он и вовсе слабо помнил архитектуру острова. Против Сабурова была строгая планировка улиц – линии, пересеченные проспектами; скрыться в этой геометрически четкой нарезке гораздо сложнее, чем, например, в путанице московских переулков. И тем не менее один шанс у него был. Смоленское кладбище. Именно к этому погосту, расположенному почти в центре острова, сейчас держал путь Сабуров.
На углу Пятнадцатой линии и Малого проспекта, у большого пятиэтажного дома, на первом этаже которого размещался какой-то магазин, он остановился и снова вслушался, стараясь восстановить дыхание. Гул автомобильных моторов звучал уже на порядочном отдалении, где-то в районе Шестой или Восьмой линий. Владимир опасался того, что по его следу пустят собак: ищейка найдет где угодно, от нее не скроешься. Но лая почему-то не было слышно. Не перекликались и человеческие голоса. Создавалось впечатление, что его преследуют только машины…
Показались запертые ворота Смоленского кладбища. Слава Богу, никакого сторожа или охранника возле них не обнаружилось, так что перебраться через ограду Владимиру никто не помешал. В темноте смутно забелела часовня, возведенная в честь блаженной Ксении Петербургской. Многочисленные кресты и склепы, молчаливо возвышавшиеся вокруг, поневоле нагоняли жуть.
Владимир надеялся, что милиционеры не рискнут сунуться сюда ночью, но они рискнули. Минут через десять после того как он углубился в аллеи кладбища, рычание автомобильных моторов раздалось рядом с воротами.
Затаив дыхание, Сабуров старался слиться с огромным надгробным памятником. Ледяной камень холодил щеки. Неподалеку слышались грубые голоса, тьму разрывали огни ручных фонарей. Они метались по кладбищу, выхватывая то крыло каменного ангела, то покосившийся от времени крест, то мрачный склеп.
– Да не, не сюда он побег, – произнес один голос.
– А я тебе говорю – сюда, – упрямо возразил второй.
– Слушай, и охота тебе ночью по кладбищу шарить, а? – с досадой отозвался первый.
Раздался звук плевка, и второй голос ответил:
– А ты бы шел трамваи водить, а не в милицию.
– Почему трамваи?
– Там думать не надо. Едь по рельсам, и все…
Стараясь двигаться бесшумно, Сабуров потянул на себя металлическую дверцу, ведущую внутрь склепа. Он очень боялся, что заржавевшая за годы дверца заскрипит на все кладбище, но этого не случилось. Пригнувшись, он вошел внутрь, в холодную полутьму.
В центре склепа высился на постаменте массивный свинцовый гроб, наполовину покрытый старым голубиным пометом. В изголовье гроба стояла небольшая пыльная икона Богородицы, поперек лба которой какой-то хулиган крупно выписал матерное ругательство. У иконы тускло горели две красные лампадки. В углу, на полу склепа, валялся ветхий белый саван и стояло с пяток старых пивных бутылок. Видать, здесь коротали ночи местные беспризорники.
Двое милиционеров в черных шинелях и черных суконных шапках с козырьками осторожно, то и дело озираясь, шли по боковой аллее кладбища. Вдали глухо, надрывно завывала собака.
– Слышь, Санек… – еле слышно произнес первый милиционер. – Собака воет. К покойнику…
– Ага, – отозвался второй. – Тут их вон сколько… Черт, куда ж он подевался-то, а?
Милиционеры прошли еще несколько шагов. Под их ногами шуршала опавшая листва.
– Слушай, да ну его к черту, Санек, а… Я покойников жуть как не люблю, – признался первый.
– Ага, – изменившимся голосом сказал второй. – И они тебя, кажется, тоже… Гляди.
Первый милиционер взглянул туда, куда указывал сослуживец, и звучно сглотнул слюну. Между могил медленно и плавно перемещалось привидение в белом саване. Оба милиционера как завороженные уставились на него.
– Про попрыгунчиков слышал? – деревянным голосом выговорил первый.
– Это у которых пружины на ногах? – так же оцепенело отозвался второй.
– Ага. И еще лампочки вместо глаз.
Словно в ответ на эту фразу, у привидения вспыхнули два красных огонька на месте глаз. Первый милиционер медленно снял шапку и перекрестился, второй полез в кобуру.
– Ты что, совсем дурак? – шипящим шепотом спросил первый, хватая его за руку.
– А что?
– Его же только серебряная пуля берет! А свинцовая вернется к тебе!
Привидение молча направилось к милиционерам. Те переглянулись и, кажется, нашли правильное решение.
– Ходу, Санек!!! – заорал внезапно первый, срываясь с места.
Милиционеры, завывая от страха, бросились напролом через кладбище, спотыкаясь и прыгая через могилы.
Услышав скрежет ключа в замке, Захаров резко сел на койке. Распухшие от побоев глаза заплыли, но он разглядел застывшего на пороге Карпова. Сзади маячил часовой.
– Ну что, господин Захаров? – угрюмо осведомился Карпов, брезгливо глядя на задержанного. – Как жизнь?
– Я вам не господин, – с трудом ворочая языком, проговорил Захаров. – Я товарищ… И я требую встречи с товарищем Мессингом!
– А с товарищем Сталиным ты встречи не требуешь? – издевательски спросил Карпов. – А то он уже едет. Курьерским…
– Я требую объяснений. На каком основании… Я большевик, работник ОГПУ…
– Говно ты, а не работник, – устало перебил его Карпов. – Слушай, Захаров или как тебя на самом деле… Я понимаю, что советские праздники для тебя мало что значат, но все-таки подумай: уже… – он взглянул на часы, – …десять минут как седьмое ноября. Так что признание, сделанное в день юбилея октябрьского переворота, может сильно облегчить твою участь.
– Да в чем признание?! – вскочил с койки Захаров. – Я…
Карпов, не слушая, с грохотом захлопнул дверь камеры.
В огромной спальне с альковом возвышалась гигантская двуспальная кровать, выполненная в стиле «модерн». На стенах, обитых тяжелым красным штофом, висело несколько недурных картин в жанре «ню» – на них томно раскинулись обнаженные пышнотелые красавицы. В дверях спальни возник силуэт плотного мужчины, облаченного в роскошный халат с кистями.
– А кто это ждет-не дождется своего Стасика, а? – игриво произнес Станислав Адамович Мессинг, подходя к кровати. – Кто это у нас тут?..
Он резко сбросил с себя халат и бросился на одеяло. Раздался женский смех.
Перед воротами Смоленского кладбища, освещая пространство фарами, стояли два крытых милицейских фургона на базе грузовика АМО. У капота одного из них вяло переговаривалась небольшая группа милицейских начальников в черных шинелях во главе со старшим по званию – у него было два «кубаря» в петлицах. Старший крепко затягивался папиросой, нетерпеливо поглядывая на ворота кладбища.
«Если бы собака была… – тоскливо думал он. – Пустить бы по следу хорошего добермана, и всего делов». Но закавыка как раз заключалась в том, что большинство собак было задействовано в проверке Октябрьского вокзала, на который через несколько часов прибывали московские вожди, и снимать ищеек с этой задачи никто бы не позволил. А местный, василеостровский пес Туман, которому, казалось бы, сам Бог велел вычислить преступника через пять минут, почему-то захандрил и вообще отказался выходить из будки. Проводник уж и сахар ему сулил, и пытался вытащить на задание силой – Туман просто не тронулся с места.
Старший прекрасно понимал, что без собаки найти человека на громадном кладбище осенней ночью – задача непосильная даже для всего наличного состава ленинградской милиции. Но когда из ворот показались двое милиционеров, застрявших на кладбище дольше других, он взглянул на них с невольной надеждой. Бывают же чудеса!
Милиционеры откозыряли. Оба раскраснелись от быстрого бега.
– Ну что там? – отрывисто осведомился старший.
– Чисто, товарищ начотдела, – бодро отрапортовал первый. – Никого и ничего.
– Видать, в Гавань ушел, – поддакнул второй.
В том, что преступник ушел в Гавань, у старшего как раз никакой уверенности не было. Будь он на его месте, он отсиделся бы на самом кладбище, а потом попытался бы выбраться с Васильевского кружным путем, например, наняв лодку где-нибудь на Голодае… Но… не прочесывать же все кладбище могила за могилой?! Завтра прибытие вождей, и так будет запарка. Кроме того, преступник, фотографией которого были снабжены все постовые, ничего особенного не сделал – просто спихнул растяпу Шишкина в Неву, дав тем самым повод для многочисленных шуток среди своих. Ну и самое главное… Преступника этого разыскивает ОГПУ, верно? Вот пускай своих людей и гоняет по ночам. А мы своих побережем.
Старший раздраженно сплюнул, выбросил папиросный окурок.
– Вот ур-род… Ну ничего, никуда он от нас не денется. Поехали, товарищи.
Милиционеры торопливо попрыгали в фургоны, и машины начала разворачиваться.
Владимир, восстанавливая дыхание, долго сидел на мокрой холодной лавочке у того самого склепа, где он позаимствовал саван и лампадки. Какое счастье, что когда-то, уже в Эстонии, попалась ему на глаза заметка в какой-то местной газете о банде «попрыгунчиков», державшей в страхе Петроград конца десятых годов. Возглавлял эту банду изобретательный малый – Иван Бальгаузен, который и придумал кладбищенскую эстетику для своих архаровцев, а также особые пружины на обуви, позволявшие грабителям передвигаться эффектными прыжками. «Попрыгунчиков» переловили еще семь лет назад, но память о них, видать, застряла в головах простых ленинградцев прочно, и милиционеры не были исключением.
– Вот ур-род… Ну ничего, никуда он от нас не денется. Поехали, товарищи.
Милиционеры торопливо попрыгали в фургоны, и машины начала разворачиваться.
Владимир, восстанавливая дыхание, долго сидел на мокрой холодной лавочке у того самого склепа, где он позаимствовал саван и лампадки. Какое счастье, что когда-то, уже в Эстонии, попалась ему на глаза заметка в какой-то местной газете о банде «попрыгунчиков», державшей в страхе Петроград конца десятых годов. Возглавлял эту банду изобретательный малый – Иван Бальгаузен, который и придумал кладбищенскую эстетику для своих архаровцев, а также особые пружины на обуви, позволявшие грабителям передвигаться эффектными прыжками. «Попрыгунчиков» переловили еще семь лет назад, но память о них, видать, застряла в головах простых ленинградцев прочно, и милиционеры не были исключением.
Сабуров вытер мокрый от пота лоб, встал. Поднял глаза на могилу и… тут же сел снова. Протянув пальцы, осторожно коснулся поверхности надгробия.
«САБУРОВЪ Георгiй Петровичъ, Полковникъ, род. 11 Iюля 1832 г., сконч. 3 Января 1911 г. – медленно, шепотом прочитал он. – Покойся, милый прахъ, до радостнаго утра. Любящiя сынъ, невестка, внукъ». Владимир прикоснулся к слову «внукъ»…
Он вспомнил тот ледяной день 1911-го, и себя – восемнадцатилетнего студента, и плачущую маму (она очень любила свекра), и закаменевшего, часто моргавшего отца в шинели… И звон, сырой погребальный звон с колокольни храма Смоленской Божьей Матери. Дед был очень стар, но чувствовал себя в последнее время неплохо, и его смерть стала для всех неожиданностью.
– Дед… – прошептал он еле слышно. – Видишь, как оно все… Спасибо тебе.
Устало отдуваясь, из недр своей гигантской кровати, до революции явно украшавшей спальню какой-нибудь купчихи, выбрался Мессинг. Запахнув халат, зевнул во весь рот. С наслаждением потягиваясь, он обернулся к кровати.
– Слушай, ну сегодня ты просто в ударе была… – пробормотал он. – Декамерон какой-то прямо. Тысяча и одна ночь… Нюхала опять небось?
Елена, лежавшая в постели, равнодушно пожала плечами.
– Ну и нюхала… Что теперь?
– А я люблю, когда ты нюхаешь, – рассеянно отозвался Мессинг. – Ты тогда такая… раскованная, словом. – Он снова крепко зевнул и потянулся. – О-о-ох, мать-перемать… Ну и денек сегодня будет, а.
Он подошел к платяному шкафу, открыл створку, сбросил халат и стал копаться в шкафу.
– Стасик, – негромко позвала Елена.
– М-м? – вопросительно промычал Мессинг.
– Мне твоя помощь нужна.
– Что, посадить кого? – засмеялся чекист. – Так ты еще за себя должок не отработала… институтка, дочь камергера. Что там с бывшим офицерьем, отслеживаешь?
– Отслеживаю. Пока Епишина веду, как ты приказал… Стас, я серьезно. Я подружку свою старую потеряла, а найти не могу.
Мессинг выглянул из-за створки шкафа.
– Что значит – потеряла? Когда?
– Давно, лет десять назад.
– А теперь вдруг вспомнила? – фыркнул Мессинг. – Трогательно.
Обнаженная Елена встала с постели, подошла к любовнику.
– Ну, Стасик… – она обняла его. – Тебе же это раз плюнуть. Ну, прикажи своим, они же ее за час раскопают.
– Ага. Раскопают и снова закопают… – он закрыл дверцу шкафа и теперь стоял перед обнаженной девушкой в полной форме ОГПУ. Брезгливо окинул Елену взглядом. – А зачем тебе эта подружка сдалась? Тоже небось… дочь врага Советской власти?
Елена молчала. Мессинг брезгливо усмехнулся.
– Что, боишься меня… Елена Оттовна?
Елена отвернулась, сделала шаг к постели.
– Стоять!!!
Она застыла, вся сжавшись, как от удара кнутом. Мессинг улыбался.
– Фамилия как? – спросил он будничным голосом.
– Фон Фиркс, Елена Оттовна, – устало, ровно заговорила Елена, – 1902 года рождения, из бывших дворян. Место рождения Санкт-Петербург, отец – Отто Карлович фон Фиркс, действительный статский советник, камергер, мать – Александра Владимировна фон Фиркс, урожденная Искрицкая, оба расстреляны в 1918 году…
– Да не твоя фамилия, дура, – добродушно сказал Мессинг. – Подружки твоей.
– А… – Елена вздохнула. – Скребцова Дарья Павловна, 1900 года рождения.
– Че-го?!!
Елена удивленно обернулась. Но Мессинг уже напустил на лицо равнодушное выражение.
– Скребцова Дарья Павловна… – начала повторять Елена.
– Да понял я, понял, – перебил он. – Ладно, наведу справки. – Он приблизился к девушке, осторожно положил ей ладонь на голую спину. – А где ты будешь юбилей Октября отмечать, а?
– Не знаю еще, – пожала она плечами.
Мессинг шагнул к выходу из комнаты, в дверях остановился и пристально взглянул на Елену.
– Значит, никаких новых контактов с бывшими офицерами у тебя не было, я правильно понял?
– Ну я же сказала, – медленно отозвалась девушка.
Мессинг хмыкнул, послал ей воздушный поцелуй и вышел из комнаты.
Елена тяжело опустилась на постель, уронив голову в подушку…
Владимир рискнул тронуться с места, только когда убедился в том, что милиционеры убрались с кладбища. Скорбный, завывающий звук автомобильных моторов был слышен, наверное, на всем острове. Потом наступила тишина, прерываемая только шелестом ветвей деревьев.
Сабуров осторожно поднялся со скамьи, поклонился в последний раз могиле деда, на которой случайно (или нет?) оказался и двинулся вдоль кладбищенской стены. Куда теперь? Никаких мыслей по этому поводу у него не было. Ясно, что нужно было пробраться в центр, но как это сделать? Наверняка милицейское оцепление простоит на набережных до утра…
Звук, раздавшийся из-за покосившегося металлического креста, заставил Владимира вздрогнуть. «Засада!» Он мгновенно выхватил браунинг, но тут же понял, что тревога была ложной: на него смотрели бесконечно испуганные детские глаза.
– Ты откуда тут? – хриплым шепотом спросил Сабуров первое, что пришло в голову.
Беспризорнику, судя по всему, было лет пятнадцать, не больше. Он смотрел на Владимира с неприкрытым страхом.
– Не бойся, я не из милиции, – поспешно сказал Сабуров.
Паренек недоверчиво усмехнулся.
– Ага, а сам с пушкой ходишь…
Сабуров спрятал браунинг.
– Не знаешь, как выбраться отсюда в центр? – спросил он у беспризорника. – Они за мной охотятся…
Беспризорник хмыкнул.
– Ага, заливай больше… Я на Васильевском всех урок знаю.
– Кого? – удивился Владимир.
– Ты что, не блатной? – удивился в ответ беспризорник.
Сабуров вздохнул.
– Слушай, парень. Мне нужно в центр, так, чтобы не попасться милиции. Сможешь тихо вывести меня с кладбища в Гавань?
Беспризорник задумался.
– А что дашь?
– Советские деньги устроят?
Глаза беспризорника вспыхнули неподдельным интересом.
– Советские?! А ты что – несоветский?!..
Владимир молчал.
Беспризорник решительно поднялся с кучи опавших листьев и подтянул штаны.
– Пошли, – он повелительно мотнул головой куда-то в сторону.
Идти оказалось не так уж далеко. Где-то на западной окраине кладбища Владимир и его проводник перебрались через стену и сразу же оказались в лабиринте портовых складов. Ветер стал злее и резче, чувствовалась близость моря.
Примерно через десять минут ходьбы беспризорник остановился перед какой-то деревянной дверью и коротко, решительно постучал. После большой паузы дверь открылась. На пороге стоял коренастый кривоногий человечек, судя по всему, сильно заспанный и весьма недовольный жизнью.
– Ну чего надо, Смола? – буркнул он, глядя куда-то в сторону.
Вместо ответа беспризорник склонился к нему и приглушенно забормотал что-то. Сколько Сабуров не вслушивался в это бормотание, он так и не смог разобрать ни слова.
Наконец кривоногий тяжко вздохнул и, почесав в затылке, взглянул на Владимира.
– Чем платить будешь?
– За что? – удивился Сабуров.
– Как за что? – в свою очередь удивился кривоногий. – Тебе ж в центр надо?
– Ну, надо, – согласился Владимир. – А ты что…
– А я ничего, – напористо перебил кривоногий. – Я через полчаса в Екатерингофку иду. Идешь со мной или нет?
Сабуров с готовностью полез в карман за деньгами. Три червонца вполне удовлетворили кривоногого, и он ушел переодеваться. А беспризорник, получив от Владимира свой червонец и не попрощавшись, шмыгнул куда-то в подворотню.
Через полчаса Сабуров, ежась от ледяного ветра, стоял на корме маленького парового катерка, который, оглушительно стуча машиной и яростно дымя высокой трубой, шел по Финскому заливу. Тьма была – хоть глаз выколи, и Сабурову все время казалось, что вот-вот из этой тьмы возникнет какой-нибудь ГПУшный корабль, который возьмет катерок на прицел пушек. Но шло время, а ГПУшный корабль и не думал появляться. Катерок усердно одолевал волну за волной. Кривоногий человечек, облаченный в бушлат и тельняшку, возник рядом и, посапывая носом, некоторое время стоял молча.