К охранникам подошла небольшая колонна рабочих. Они несли плакаты и транспаранты с надписями «Да здравствует Октябрь», «Ура вождям революции». Впереди шел пожилой усатый рабочий в нарядном пиджаке и брюках, которые раньше именовали «пасхальными».
– Стоять! – шагнул вперед один из ГПУшников. – Куда?
Усатый с усмешкой оглянулся на своих.
– Во дают, а?.. В третий раз уже спрашивают… – Он повернулся к чекисту. – Судостроительный завод имени Марти, делегация на встречу с вождями. Руководитель – Смирнов Илья Пантелеймонович.
– Показываем спецпропуска, готовим вещи для осмотра, – спокойно скомандовал ГПУшник.
Усатый вынул из внутреннего кармана пиджака спецпропуск и протянул чекисту. Тот внимательно изучил текст, сличил фотографию на пропуске и шагнул вперед.
– Руки поднимаем.
– Ишь ты, – ухмыльнулся усатый, поднимая руки, – прямо как на войне.
– А мы и есть на войне, товарищ, – отозвался чекист, охлопывая карманы рабочего. – Только тут стреляют из-за угла.
На набережной Рошаля – бывшей Адмиралтейской, у моста Лейтенанта Шмидта, тоже стояла цепь ГПУшников. Они только что развернули какой-то грузовик, который теперь, рыча, маневрировал посреди мостовой.
Елена только что пересекла мост и шла к цепи независимой походкой, ни на кого не глядя. Когда она попыталась пройти сквозь оцепление, ее задержал за рукав невысокий чекист.
– Вы чего, товарищ? – удивилась Елена.
– Пропуск, гражданочка, – с мягким украинским акцентом сказал чекист.
– Какой пропуск?
– Специальный. До набережной.
– А я там живу, – улыбнулась Елена.
– Где – там? В Зимнем дворце, что ли?
– Набережная Рошаля, 16, квартира 47.
– Гражданочка, – наставительно произнес чекист, – так тем более у вас должен спецпропуск быть на сегодняшний день.
– Ах, бумажка эта с печатью? – удивилась Елена. – Так ее, наверное, домработница в другую сумочку сунула, дура старая… Ну и задам я ей!..
Елена снова попыталась миновать оцепление, но чекист нахмурился.
– Стоять, ходу нет!!!
– А, мы хамить любим? – удивилась Елена.
– Да что ты с ней цацкаешься, Петро? – встрял в диалог второй ГПУшник. – Это ж известно кто… С ними вот как надо… – Он попытался было взять Елену за плечо, но она с неожиданной силой перехватила его руку. – Ах, еще и нападение при исполнении?
– Да нет, дорогой мой, – тихо сказала Елена. – Это ты на меня напал при исполнении.
Она вынула из сумочки и поднесла к глазам ГПУшника удостоверение.
Оба чекиста склонились к книжечке. «Предъявитель сего ФИРКС Елена Оттовна выполняет особое задание Ленинградского областного отдела О.Г.П.У. Все партийные, советские, гражданские, военные и административные органы обязаны оказывать ей содействие. Начальник Леноблотдела О.Г.П.У. МЕССИНГ».
Чекисты изменились в лице.
– Гражданочка… то есть товарищ Фиркс… – забормотал украинец. – Извините, не хотел вас ничем…
– А вы меня и так ничем. – Елена прошла сквозь цепь охраны и, обернувшись на ходу, издевательски бросила: – Удачной службы, товарищ.
– Спасибо, товарищ Фиркс, и вам того же, – растерянно отозвался чекист.
Гримершей оказалась молоденькая курносая девчонка в кожаной куртке. Она усадила Владимира на складной стульчик прямо посреди тротуара и, к общему удовольствию столпившейся вокруг публики, принялась за работу. Через десять минут гримерша отступила на шаг, полюбовалась сделанным и подмигнула зевакам:
– Ну как?
– Классно сделано, – одобрительно загудели вокруг.
– Железная работка!
– Вылитый беляк, – отозвался кряжистый мужик в поношенном тулупчике. – Только у этого физиономия больно умная…
– А теперь – одеваться, – скомандовала гримерша и, перетряхнув пару узлов, громоздившихся на тротуаре, подала Сабурову шинель с полевыми погонами прапорщика – одна звездочка на одном просвете невнятно-бурого цвета.
Он медленно, осторожно взял эту неизвестно чью шинель. Коснулся пальцем звездочки на погоне…
Такие же погоны были на шинели, которую прапорщик Сабуров надел после окончания своего ускоренного выпуска, в декабре 1914-го. Три месяца он провел в запасном полку, расквартированном в Минске, а потом отправился на фронт в составе маршевой роты: два офицера, двести нижних чинов…
Воинский эшелон несся сквозь ледяную ночь. Сипло, коротко покрикивал в темноте паровоз. А Сабуров пил сладкую мадеру, сидя в купе вместе со вторым офицером маршевой роты – подпоручиком Кохом. Владимир никогда еще не пил так много до этого. В его студенческие годы алкоголь не был в моде, а в военном училище он был под жесточайшим запретом, да и не достать его было после введения сухого закона.
И вот теперь – жарко натопленное купе, пьяное крымское вино… И острое, воспаленное лицо Якова Валерьевича Коха, он будет помнить это имя и это лицо до самой смерти.
Кох говорил:
– Я знаю, прапорщик, что погубит Россию. Ее погубит еще одна проигранная война. Судите сами, две предыдущие войны мы проиграли… Я имею в виду русско-турецкую – да-да, не спорьте, тогда Россия своими руками и ценой огромных жертв вырастила целый фронт антирусских государств на Балканах, а потом на Берлинском конгрессе под давлением Европы отказалась от возможности разбить Турцию, – и русско-японскую. Третьей страна не выдержит. Чтобы государство было крепким, оно должно быть победоносным. Иногда память о победе важнее, чем сама победа, этой памятью страна может жить десятилетиями…
И еще он говорил:
– Если Россия падет в хаос, а она балансирует на его грани, единственный, кто сможет вступиться за поруганную страну, – это русский офицер. Конечно, не все офицеры смогут обнажить оружие, с тем чтобы, если нужно, воевать со своим собственным народом. Но те, кто сделают это – те погибнут со славой. Ибо сражаться с иностранным врагом – для этого нужна только доблесть, а сражаться с врагом своим, русским – для этого нужны еще ум и гражданское мужество…
Еще Кох говорил:
– Вы боитесь смерти? Ну и зря. Для истинно верующего христианина смерть не представляет никакой опасности. Это же мостик… Мостик от недолговечного и временного к бесконечности, к тому, что мы не можем постичь своим слабым умишком…
Поезд шел, подпоручик Кох качался с ним вместе. Сабуров глотал сладкое вино, впитывал, изумлялся, думал… Этот разговор запомнился навсегда.
Поручик Яков Валерьевич Кох был убит германской пулей «дум-дум» на рассвете 10 сентября 1915 года, сразу после форсирования реки Вилии, в тот миг, когда он наклонился, чтобы стряхнуть с сапога засохшую грязь. Кто теперь его помнит?
– В чем дело, товарищ? – услышал Владимир нетерпеливый голос гримерши. Она смотрела на него с насмешливым недоумением. – Что-нибудь не так?
– Все так, – с трудом стряхивая воспоминания, отозвался он. – Только ведь мне сказали, что мне предстоит играть юнкера, а тут – прапорщик…
– Прапорщик, юнкер, какая разница? – равнодушно пожала плечами гримерша. – Вы сейчас подождите минут пятнадцать, и пойдем вместе на площадь. Там охрана, вас просто так не пропустят.
Ждать пришлось не меньше часа, потому что помрежу худо-бедно удалось наскрести для массовки сорок желающих, и их нужно было загримировать и одеть. Возглавлял шествие «юнкеров» сам помреж. В арке Генерального штаба их задержали чекисты.
– Массовка для театрализованного праздника «Десять лет», – объяснил помреж, помахивая спецпропуском. – Юнкеров веду.
Владимир затаил дыхание, когда рослый, с непроницаемым лицом ГПУщник двинулся вдоль ряда застывших «юнкеров». Те невольно ежились под взглядом чекиста, не сулившим ничего хорошего.
Но все обошлось. ГПУщник повелительно махнул рукой, и понукаемая помрежем массовка послушно затрусила дальше, по направлению к крашеным деревянным трибунам…
Если бы Владимир видел себя в зеркале, он бы понял, что чекист даже при большом желании не смог бы его узнать. Фотография, которая была на руках у работников ОГПУ, изображала элегантного молодого человека в штатском с коротко подстриженными усами. А тут перед чекистом стоял небритый, бесконечно уставший мужик лет сорока, в шинели, с темными от недосыпа глазами, да еще густо перемазанный дешевым гримом.
Колонна молодежи торжественно шествовала посреди проспекта 25 Октября. Над головами колыхались плакаты «Молодежь города Ленина верна делу революции!», «Десятый Октябрь – ура!», «Да здравствуют наши вожди – Сталин, Ворошилов и Киров!». В толпе резко выделялись несколько огромных, выше человеческого роста, кукол из папье-маше, изображавших главных врагов СССР – лидера итальянских фашистов Муссолини, папу Римского Пия XI, финского маршала Маннергейма и польского – Пилсудского. «Муссолини» был, как и положено, в черной рубашке со свастикой, «Маннергейм» и «Пилсудский» – в мундирах с аляповатыми орденами, а «Пий» – в рясе, тиаре и с крестом.
Впереди колонны шествовал парень-спортсмен. Перекрикивая общий гул и грохот духового оркестра, он на ходу разговаривал с девушкой-комсомолкой:
– Марусь, да пойми ты наконец – это же не моя прихоть! – устало говорил он. – На тебя же вожди будут смотреть, соображаешь? Вожди! Сталин, Ворошилов! Они специально сюда ехали! А мы, значит, выходим, отряд передовой ленинградской молодежи, и здрассте – не осознаем текущего политического момента! Чемберлена не несем! Может, мы его уважаем, а?.. Или преуменьшаем опасность, которая исходит от Англии?
– Да все я понимаю, Паш, – ответила девушка. – Но… извини. Я комсомолка и не могу таскать этого урода.
– А они, значит, могут? – Паша распаленно ткнул пальцем в громадных кукол. – Или ты ставишь себя выше комсомольской дисциплины и интересов общества?
– Дурак ты, Паш, – изрекла девушка и, отстав, смешалась с толпой.
К растерянному спортсмену протиснулся курчавый высокий парень с рукой на перевязи.
– Нет, Леха, ты видел? – возмущенно обратился к нему Паша. – Плевать ей на то, что мы горим! Она – комсомолка, а нести Чемберлена не хочет! То есть Чемберлена должен вообще нести не комсомолец, да? А Муссолини пускай комсомольцы несут?
В разговор встрял сам «Муссолини», шагавший рядом:
– А я лично считаю, что империализм опаснее фашизма, – солидно пробубнил он глухим голосом. – Муссолини сидит в своей Италии и не лезет никуда, а Чемберлен к нам руки тянет. Так что я бы его с удовольствием понес. Тем более что Негода запил…
– С Негодой у нас отдельный разговор будет, – зло бросил спортсмен. – Я пробивать буду, чтобы его вообще с завода к чертовой матери вычистили. Ч-черт, ну как же без Чемберлена-то, а?.. Может, снять ребят с лозунгов?
– Не дури, – покачал головой курчавый. – Такую контрреволюцию припаяют – не отмоешься…
– Черт, кому ж Чемберлена-то дать? Серый, а может, ты понесешь?
– Да как я с такой рукой? – вздохнул курчавый, шевельнув забинтованной рукой. – А он, сволочь, неудобный…
– И угораздило ж тебя накануне, – проворчал Паша. – Богуна нельзя, он второй месяц в отстающих ходит. С чего ему, спрашивается, Чемберлена носить? Пупейко из винтовки восьмерку не может выбить. Провоторов недавно на политзанятиях Пекин не смог на карте показать… И я не могу, мне рапорт надо давать. Ч-черт…
Набережная продолжала бурлить. ГПУшники проверяли документы у особо приглашенных лиц, которые и составляли празднично одетую толпу с красными флажками.
Чуть в стороне, у черного легкового «Бьюика», сунув руки в карманы галифе, стоял Мессинг. Перед ним вытянулась в струнку Даша Скребцова, облаченная в платье медсестры и косынку с красным крестом.
– Он не сможет пройти, Станислав Адамович, – негромко говорила Даша Мессингу. – Просто физически не сможет. Три оцепления, спецпропуска… Всех подозрительных тут же проверяют. Так что на крейсер он никак не сможет попасть, а устраивать взрыв на набережной нет никакого смысла.
– Товарищ Скребцова, – холодным голосом оборвал ее Мессинг, – мне напомнить, какую я задачу ставил перед тобой?.. Взять его! А ты мне вместо рапорта о том, что задание выполнено, про спецпропуска рассказываешь?!
– Виновата, товарищ начоблотдела, – глухо отозвалась девушка.
– Пока нет. Будешь виновата – скажу. – Мессинг взглянул на часы. – Что по обстановке?
– Через пять минут машины с вождями прибудут на набережную. Маршрут отработан, проверен. Приветствие от заводов, от молодежи, потом – на крейсер, там приветствие двадцати пяти ветеранов-авроровцев, подъем Краснознаменного флага и открытие памятной таблички на баковом орудии. Все это займет сорок минут. Потом вожди отбывают в Смольный.
Мессинг вздохнул.
– Если… – он снова взглянул на часы, – …через тридцать минут Сабуров не будет взят, ответишь лично. Свободна.
– Есть.
Рыбак сильными толчками весел гнал лодку по Зимней канавке. Рыжий по-прежнему напряженно сидел напротив, держа мужчину на мушке спрятанного под полой пиджака пистолета.
– Слышь, парень… – сиплым от волнения голосом говорил рыбак, – у меня жена и детишек двое. На Васильевском живут, на Среднем проспекте. Слышь, и я это… в империалистическую воевал, в Гражданскую… Перекоп брал… Может, отпустишь? А я тебе лодку отдам.
– Будешь болтать, пульну, – сквозь зубы отозвался рыжий.
– Слышь, не по-человечески это… Ну вот чего ты так, сходу? Чего в тебе злоба кипит, а?..
Лодка приближалась к переброшенному через канавку Зимнему мосту. На нем стояло оцепление ГПУ. Один из чекистов, заметив лодку, указал на нее рукой.
– А ну пой! – взглянув на мост, быстро скомандовал рыжий.
– Чего? – изумился рыбак.
– Пой, говорю! Ну!..
– А чего петь-то?
– Подхватывай! – И рыжий, изображая пьяного, затянул неверным голосом: – Черное море, священный Байкал…
– Славный корабль – омулевая бочка… – неуверенно подтянул рыбак.
Следующую строку они пели уже хором:
– Эй, баргузин, пошевеливай ва-а-ал…
«Юнкерскую» массовку сразу же представили пред светлые очи режиссера. Он, хмурясь, обозрел людей, обряженных в старые шинели, и капризно скривил губы:
– Ну и что это такое?.. Это, по-вашему, юнкера, защитники старого режима?..
– На вас не угодишь, Борис Борисыч! – негодующе возвысил голос помреж Арнольдов. – То не так, это не этак! Ну вот посмотрите, посмотрите, – он ткнул пальцем во Владимира, – какая шикарная фактура! Тут же на лице гимназия с университетом написаны!
Режиссер с сомнением оглядел Сабурова с ног до головы, словно рабовладелец, собирающийся покупать раба на невольничьем рынке.
– Ну ладно, – неохотно согласился он со своим помощником. – Согласен, этот гражданин – действительно фактура. Но остальные… В общем, ладно, – неожиданно устало махнул он рукой, – юнкерами будете заниматься лично вы. Распределите их так, чтобы самые фактурные были на переднем плане. Создадите массовость… Словом, как всегда. Что мне, учить вас, что ли?!
– А оружие где получать? – подал голос кто-то из «юнкеров».
– Оружие? Какое оружие?!.. Ах да, совсем забыл, оружие… – спохватился режиссер. – Винтовки получайте под расписку там, у броневика. Предупреждаю сразу, патронов к ним нет. Пока все свободны, репетиция… – он взглянул на часы, – …через полчаса минимум.
У «броневика» – вернее, грузовика, кое-как замаскированного листами фанеры, – Владимир получил под расписку мосинскую драгунку. Участники массовки мало-помалу знакомились друг с другом, делились куревом, строили предположения относительно того, что именно им предстоит играть. Сабуров предпочел не участвовать в разговорах. Затягиваясь папиросой, он скользил глазами по длинной цепи чекистов, которая преграждала путь к набережной 9 Января. На площадь-то он попал, а вот к «Авроре»…
Командир ГПУ и его бойцы молча смотрели с моста на лодку, вилявшую из стороны в сторону. Гребец и пассажир явно нетрезво исполняли песню про беглого каторжника.
– Пьяные, товарищ командир, – весело сказал один из бойцов. – Налакались в честь праздничка…
– Пьяные? – прищурился командир. – Может, и пьяные.
Он подождал, пока лодка приблизится к мосту, перегнулся через низкий гранитный парапет и гаркнул:
– Эй, певцы! А ну давай к берегу!
Вместо ответа лодка скрылась под мостом. Чекисты бросились на другую его сторону. Через мгновение лодка показалась с другой стороны моста и понеслась к Неве. Гребец и пассажир по-прежнему пели о том, как их в дебрях не тронул прожорливый зверь и пуля стрелка не догнала.
– На лодке! – крикнул командир. – Приказываю причалить к берегу!
Лодка рванула еще быстрее. Командир выхватил из кобуры наган.
– Стой, стрелять буду!
Раздался топот сапог. На мост влетел всполошенный ГПУшник.
– Едут! Едут, товарищ командир…
Вдали показалось несколько черных легковых машин, шедших на большой скорости. Командир поспешно сунул оружие обратно в кобуру:
– Ч-черт… Равняйсь! Смирно!
Чекисты поспешно рассредоточились по мосту и вытянулись во фрунт, держа руки у шлемов и преданно глядя на машины. Они вихрем пронеслись по мосту. Сидевший на первом сиденье головного автомобиля начальник охраны успел чиркнуть по лицу командира суровым взглядом.
Дождавшись, пока машины скрылись, командир обернулся к канавке и охнул:
– Т-твою мать! Уже в Неву вышли!..
– Ничего, трехлинейка возьмет, – бодро отозвался один из бойцов, снимая с плеча винтовку. – Разрешите, товарищ командир?
– С ума сошел? – зло мотнул головой тот в сторону удалившихся машин. – Чтобы они услышали?..
ГПУшники растерянно переглядывались. Наконец командир кинул одному из них:
– Пивоваров, за старшего! Ты, ты и ты – за мной!
Бойцы кинулись бегом по набережной Зимней канавки вслед за лодкой, которую уже поднимали тяжелые невские волны.