Б е л о б р о в (приподнялся из-за стола. В этот момент он страшен). Что вы делаете у нас на флоте?
Конец третьего действия
Действие четвертое
Картина шестая
Знакомый каждому ленинградцу памятник "Стерегущему"
на Петроградской стороне. Бронзовая вода хлещет в
иллюминатор, бронзовые матросы погибают, но не
сдаются. Весна. Голубое небо. Где-то чирикает птица.
Прозвенел трамвай. У памятника - Катя. Она ждет,
вполголоса напевая: "Где бы ты ни был, моряк, в этот
час..."
К а т я. Наконец! Почему так долго?
Г о р б у н о в (в плаще, с портфелем и небольшим чемоданчиком). Прошу прощения. Задержали в штабе...
К а т я. Вы хорошо выглядите. Посвежели. И глаза веселые. Я видела, вы шли и улыбались. Совсем по-детски. Как мальчишка, которому подарили игрушку.
Г о р б у н о в. Так оно и есть. Я ехал на трамвае. На самой обыкновенной "тройке". Сегодня у всех людей в трамвае были такие лица, как будто они катаются на карусели. И потом - солнце.
К а т я. Как я давно вас не видела! Почти три недели.
Г о р б у н о в. Девятнадцать суток и девять часов. (Пауза.) Что у вас слышно?
К а т я. У меня есть для вас замечательная новость. Сядем.
Они садятся.
Вот, читайте.
Г о р б у н о в (взял открытку). "Сообщается, что Горбунов Владимир Викторович...". Не понимаю... "...Владимир Викторович, двух с половиной лет...". Вовка!
К а т я. Вы счастливы?
Г о р б у н о в. Минуточку. Бугурусланский район, ясли номер два. Так. Бугуруслан, где это?
К а т я. Где-то под Чкаловом.
Г о р б у н о в. Вовка! (Смеется.)
К а т я. Открытка пришла еще третьего дня. Я хотела дать вам телеграмму, но не знала кронштадтского адреса.
Г о р б у н о в. Как мне вас благодарить!
К а т я. Не меня. Федора Михайловича. А я только дала наш адрес.
Г о р б у н о в. Вовка! Хотел бы я на него сейчас посмотреть. (Пауза.) Что у вас нового?
К а т я. Папа здоров. Картина его висит в Доме флота, и скоро ее повезут в Москву. По-моему, это его лучшая вещь. Живет по-прежнему у Юлии Антоновны. Павел Анкудинович хочет переезжать к себе, но папа его не пускает. Да! Тамара теперь тоже живет с нами.
Г о р б у н о в (нахмурился). А что этот... Селянин?
К а т я. Разве вы не знаете? Его судил Трибунал как дезертира с поля боя. Из-за него погибла ваша жена. Зачем вы спрашиваете? Вы все знали значительно раньше меня.
Г о р б у н о в. Даю вам слово, ничего не знал. Механик молчал как рыба до вчерашнего дня. И то каждое слово надо было вытягивать клещами. А у контрадмирала я хлопал глазами и не мог взять в толк, о чем он меня спрашивает. Никогда этого Федору не прощу. Всю жизнь буду пилить.
К а т я. Не надо. Он - прелесть. Я бы хотела иметь такого друга, как он. А у него ведь, кроме вас, нет никого на свете. Он вас очень любит.
Г о р б у н о в. Это я сам знаю. Все равно буду пилить.
К а т я. Что у вас скверный характер, - это всем достаточно известно. Последнее время, кажется, стал немножко мягче. Тьфу, тьфу, не сглазить бы! А у меня характер портится. Я бываю теперь очень злая и противная. Юлия Антоновна говорит, что я стала шипеть на всех, как кошка. А на вас я очень, по-настоящему, глубоко обижена.
Г о р б у н о в. За что?
К а т я. Не хотела говорить, но придется, а то буду продолжать злиться. Скажите, зачем вы мне сказали неправду?
Г о р б у н о в. Когда?
К а т я. Тогда, в первый наш вечер - помните? Вы сказали, что у вас есть жена. Ведь вы уже тогда знали, что Лели нет. Зачем же? Ну, хорошо, тогда вы могли сказать мне все что угодно, мы только что познакомились. Почему потом вы не сказали правды? У вас было горе, которого я не знала. Зачем вам это было нужно? Неужели вы думали, что я хочу - мне даже стыдно сказать - женить вас на себе? Вы чего-то боялись? Боже мой, если бы вы только знали, до чего мне это все равно. Мне все равно кем быть - вашей женой или любовницей, другом или сестрой - мне нужны только вы и ничего от вас. Вы мне нужны такой, какой вы есть - злой и нежный, в радости и в печали, здоровый или больной. Даже если б вы стали калекой, в моем чувстве ничего бы не изменилось. Все остальное меня не касается. Я могу кричать на улице, что вы мне дороги, а могу сделать так, что об этом никто никогда не догадается, даже папа и тетя Юля. Зачем вы меня обидели? Зачем?
Г о р б у н о в. Не знаю, смогу ли я вам объяснить... Понимаете, когда Соловцов рассказал мне, как погибла Леля, я вдруг почувствовал, - не знаю, поймете ли вы, - что ее смерть опять связала нас, что не может, не должно быть у меня ни любви, ни своего дома, пока я не отомстил за нее, за свою жену, которую не сумел защитить. Вы этого не поймете.
К а т я. Нет, я понимаю.
Г о р б у н о в. Может быть, все это совсем неправильно, но что же с собой поделаешь!
К а т я. Я догадывалась. Да нет, знала. И зачем я теряю дорогие минуты и спрашиваю вас обо всех этих вещах? Я же все, все знаю. Только очень хотелось знать наверное.
Г о р б у н о в. А сколько времени я потерял! Страшно подумать. А теперь, когда мне так много надо вам сказать, - время расставаться.
К а т я. И не говорите. Помолчим. Я хочу, чтоб у нас было так, как у вас с Федором Михайловичем.
Г о р б у н о в (улыбнулся). Без лишних слов?
К а т я. Угу. (Пауза.) Слышите? Это анданте из скрипичного концерта. Когда я его слушаю, я всегда думаю, что это про нас.
Радио доносит напряженно-страстный напев скрипки,
сопровождаемый оркестром. Они слушают молча, не
шелохнувшись. И когда с последним фермато руки их
соединяются, им остается договорить немногое.
Когда ты уходишь?
Г о р б у н о в. Лодка стоит в готовности. Может быть, сегодня, может быть, через три дня. Об этом не спрашивают.
К а т я. Ты будешь помнить меня?
Г о р б у н о в. Всегда.
К а т я. Ты будешь слышать мой голос?
Г о р б у н о в. Изредка. Только рано утром, перед погружением.
К а т я. Я буду часто читать шестичасовую сводку. И ты должен знать, что я думаю о тебе и говорю с тобой.
Г о р б у н о в. Да.
К а т я. Передай привет всем своим. Скажи им, что я их очень люблю.
Г о р б у н о в. А меня?
К а т я. Не смей шутить. Я не хочу.
Г о р б у н о в. Я не шучу. Просто мне хочется еще раз услышать, что ты меня любишь. Мне еще не верится.
К а т я. Я тебя очень люблю. Очень сильно. И не понимаю, как тебя можно не любить.
Г о р б у н о в. Я хочу, чтоб ты поехала к моей матери. Познакомься с ней. Назовись ей... как захочешь, как тебе подскажет сердце. Я должен был раньше подумать об этом. Она живет в Кронштадте. Казарменная, восемь.
К а т я. Я буду очень рада. Но как я попаду в Кронштадт?
Г о р б у н о в. Тебе поможет Борис Петрович. И вообще, если тебе что-нибудь нужно - к нему.
К а т я. Я его не люблю.
Г о р б у н о в. Ты его не знаешь. А мы плавали вместе. Теперь насчет Вовки. Когда отгоним немцев от города, заберем его сюда? У меня на тебя большие надежды. Ваш покорнейший слуга, как видите, весьма далек от совершенства. Пусть мой сын будет настоящим офицером флота. Вернусь - еще поговорим. Ну, а если - сама понимаешь, война, - если что случится, пусть он знает, что его родной отец был моряком и погиб в бою за Балтику. И больше ничего. Вот так.
К а т я. Постой. Что ты сказал? И почему я тебя так спокойно слушаю? Виктор! Подожди. Я не хочу.
Г о р б у н о в. Успокойся. Я совершенно уверен в себе и в нашем успехе. Но надо же трезво смотреть на вещи. Случайности бывают и на Невском.
К а т я. Я не хочу ничего знать. Ну почему все так несправедливо? Почему именно теперь, когда ты стал мне таким близким, тебя от меня забирают? И почему первыми идти в море, навстречу всем опасностям должны самые лучшие, самые смелые и честные, а другие, как твой Борис, могут ходить по Набережной с самодовольным видом, когда ты, ты...
Г о р б у н о в (мягко). Катя, перестань!
К а т я. Нет, не хочу. Я имею право говорить так, как я чувствую. Мне страшно, и я не хочу, чтоб ты уходил. Почему именно ты? Почему раньше, чем все? Я не могу смотреть на этот памятник, он поставлен здесь, чтобы свести меня с ума.
Г о р б у н о в. Катя, возьми себя в руки. (Пауза.) Этот памятник поставлен здесь для того, чтобы напоминать людям, что такое долг и честь. Я хочу, чтоб ты разлюбила и отреклась, чтоб ты прокляла меня и самую память обо мне, если я, командир советского корабля, окажусь слабее духом, чем матрос со "Стерегущего".
К а т я. Я не разлюблю тебя никогда.
Г о р б у н о в. Неправда. Ты сказала, что любишь меня таким, как я есть. Если б я не хотел идти в поход, если б я вдруг захотел спрятаться за твою юбку, - это был бы уже не я. И назавтра я стал бы для тебя ничтожеством, падалью, ты прошла бы мимо меня не оглянувшись.
К а т я (плача). Может быть. И все-таки я не могу. Не могу...
Г о р б у н о в. Катя! Ты помнишь наш тост в декабре?
К а т я (сквозь слезы). Помню. Кто помогает воевать - друг. Мешает враг. Помню.
Г о р б у н о в (жестко). Ты мне мешаешь, Катя.
К а т я. Прости. Сейчас. Ты должен понять. Ну, сейчас. Одну, одну минуточку. Вот видишь, я уже улыбаюсь. Я слушаю тебя. Что ты хотел сказать? Я все помню. Не беспокойся ни о чем. Все будет хорошо. Иначе быть не может. И Вова будет моим сыном. (Засмеялась.) Видишь, я даже смеюсь.
Г о р б у н о в. Почему?
К а т я. Так. Я еще не была твоей женой, а уже стала матерью. Тебе пора? Иди.
Г о р б у н о в. Да. Меня ждут. Прощай, любимая! До встречи.
К а т я. До скорой встречи. Ты вернешься с победой. Я буду тебя встречать на пристани. Жаль, что ты не услышишь, как я пою. Иди. (Целует его.) Иди. Видишь, я улыбаюсь. Иди. Возвращайся скорей.
Г о р б у н о в (уходя). Всем на берегу, кто меня помнит, привет!
К а т я. Всем уходящим в море - привет! Иди. Будь бодр и весел. Ты видишь, я улыбаюсь тебе.
Картина седьмая
Светлая ночь. Крытая веранда, прилегающая к
кают-компании береговой базы подводных лодок в
Кронштадте. С веранды виден затемненный рейд: отблеск
луны на черной поверхности моря, сигнальные огоньки,
движущаяся светящаяся точка - идет катер. Изредка
доносится негромкое завывание сирены. Совсем вдали
на южном берегу - вспышки ракет, медленные потоки
трассирующих снарядов. Сквозь застекленную дверь
доносятся звуки музыки. Там идет концерт. Слышен
голос Кати. Она поет ту песню, что пела на
корабельной годовщине. На перилах веранды сидит
молодой командир-подводник Веретенников. Он курит.
Огонек папиросы все время путешествует, ибо командир
ни секунды не остается в покое. Он меняет позы,
размахивает руками, подпрыгивает. Заслышав шум
аплодисментов, он тоже аплодирует. Аплодисменты
повторяются раза три, затем на веранду выходит Катя и
устало опускается на скамью.
В е р е т е н н и к о в (встает и, пошатываясь, аплодирует). Браво! Браво! С большим чувством. Не сочтите за лесть. Исключено! От души. Разрешите представиться - старший лейтенант Веретенников, командир энской подводной лодки. Энской!
Катя слегка кивает головой и отворачивается.
Белые ночи, а? Описано Достоевским и так далее. Очень красиво, нэ сэ па? А я вам говорю, ничего не может быть хуже. Брр! Не дают носу высунуть. Как хочешь, так и заряжайся. Катеришки бродят маленькие, паршивцы такие, чуть вылезешь подышать - они тут как тут. Только успеешь бултыхнуться: бу-бух, бу-бух! И так штук двадцать. До сих пор в ушах звенит. Но шалишь! Аусгешлоссен! Сашку Веретенникова голыми руками не возьмешь. Самый малый вперед, так держать!.. Ауфвидерзейн. Ищи-свищи. Может быть, думаете, я хвастаюсь? Жамэ! Никогда. Может быть, я бы и мог, но пока - псс. Исключено! Спросите кого хотите, в вам скажут: Сашка Веретенников не хвастун. Но дело понимает.
Катя упорно молчит.
Может быть, вы обиделись, что я из зала вышел? В таком случае - миль пардон. Ай эм вэри сори! Я отсюда слушал. Там душно. Как в лодке. И - тесно. А я не могу сидеть на месте. Ходить хочу: топ, топ, топ. (Прошелся по веранде.) Хорошо! Палуба ровная, никаких тебе кренов и дифферентов. Немножко качает. Это - меня. Два балла. А вчера нас в заливе тряхнуло. Штормяга. Восемь баллов. Брр! Послушайте! Вы, наверное, думаете, что моряки только море любят, а на земле нам скучно? Так в книжках пишут. Не верьте. Вранье! (Пробежался.) Топ, топ, топ. Землю нельзя не любить. Кто плавал, тот хорошо понимает. (Вздыхает.) Уф, до чего здорово! А я все отсюда слышал. Знаете, что у вас замечательнее всего? Эта... как ее? Сцена пьянки из "Периколы". "Я просто готова. Ха-ха!" (Заливается счастливым смехом.)
К а т я. Вы не обидитесь на меня? Если можно, оставьте меня одну. Уйдите.
В е р е т е н н и к о в. Слушаюсь. Только - минуточку. Может быть, вы думаете, что я пьян и пристаю? Никогда! Исключено! Я не пьяный. Я - веселый. Сто грамм кагора. Всё. А развезло, потому что воздух. С двух рюмок - полная потеря квалификации. И насчет приставания - тоже исключено. Все - олл коррект, как говорят наши уважаемые союзники. Хай лайф! Спик инглиш? Советский командир по отношению к женщине должен быть рыцарем. Так говорил Витька Горбунов - золотой дружок, герой, бесценной души человек Витьку жалко... (Закрыл глаза кулаками.) За Витьку я им... горло перегрызу.
К а т я. Умоляю вас, уходите.
В е р е т е н н и к о в. Ухожу. Ваше желание - закон. Только я не пьяный. Я рыцарь. Не пес-рыцарь, а русский моряк тире подводник. (Прикладывает руку к козырьку.) Старший лейтенант Веретенников к выполнению новых заданий командования готов. (Покачнулся, спускаясь со ступеньки.) Нет, сегодня к выполнению не готов. Вот он выспится - и пожалуйста! Куда угодно. На край света. А сегодня он просто готов: "Я просто готова. Ха-ха". Гуд-найт! (Пошел и остановился.) А все-таки фюрер от Сашки Веретенникова имеет крепкую зарубку на память. Это - пока. Для начала. Продолжение следует. А что такое, трезво рассуждая, этот самый Сашка? Ярославский мужик, колхозник, обыкновенный пахарь. Ноль целых, молекула. А нас - двести миллионов. Около. Что ж это будет, когда мы всей артелью навалимся? Ой, и худо же тебе будет, фюрер! (Зажмурился и захохотал.) Ой, худо! (Исчезает.)
К о н д р а т ь е в (выглянул из двери). Веретенников! Саша! (Оглянулся.) Катерина Ивановна? Вы? Что такое? Плачете?
К а т я. Оставьте меня, Борис Петрович. Мне никого сейчас не хочется видеть. И меньше всего вас.
К о н д р а т ь е в. Есть. Ухожу.
К а т я. Подождите. Слушайте. Я хочу, чтобы вы мне сказали правду. Я взрослая женщина, и играть со мной в прятки нелепо. Виктор погиб?
К о н д р а т ь е в. Ну вот, опять все сначала. Я вам, Катерина Ивановна, докладывал, какое положение. Больше я ничего не знаю.
К а т я. Ну, повторите.
К о н д р а т ь е в. Да тут повторяй не повторяй - все одно и то же. Успешно форсировал залив, вышел в Балтику. Есть данные о крупном боевом успехе, для этого типа лодок неслыханном. Торпед у него больше нет, так что он вот-вот должен вернуться.
К а т я. Как вы это все равнодушно говорите!
К о н д р а т ь е в. Знаете что, уважаемая Катерина Ивановна! Легче на поворотах. Вы меня своей дружбой не удостоили, разрешите и мне вам не докладывать, что у меня в душе делается. У вас, быть может, с Виктором высокая любовь, недоступная моему пониманию, я все это очень уважаю, но, между прочим, знаете вы его без году неделю, надолго ли вас хватит неизвестно, а я с Витькой, хорошо ли, худо ли, пять лет дружу. Вместе воевали и мокли, и сохли, и тонули, и я нашей мужской дружбы ниже ваших замечательных чувств не поставлю. "Равнодушно"! А что мне делать прикажете? Плакать? Не обучен. Да я за Витьку с радостью бы голову отдал, чтобы он только здравствовал. И не потому только, что он друг, а потому, что он талант, умница, гордость наша. Кто я такой по сравнению с ним? Серый человек, самый обыкновенный, каких на сто - сто двадцать. Корабль водить могу, стрелять умею, хлеб свой не даром ем. Точка. Ну может, дослужусь опять до комдива, если цел останусь. А Виктор - это надежда наша, может быть, адмирал будущий. "Равнодушно"!.. А! Что с вами говорить...
К а т я. Извините меня, Борис Петрович. Я нехороша сказала. Мне очень тяжело, и я становлюсь несправедливой.
К о н д р а т ь е в. Вы меня извините...
К а т я. Вы сейчас сказали: дослужусь до комдива. Разве вы не комдив?
К о н д р а т ь е в. Никак нет. Сняли.
К а т я. За что?
К о н д р а т ь е в. Да если формально подходить, то и не снимали даже. Все чинно, благородно - перевели на большую лодку. Лодка у меня - красотка: огромная, новенькая, последнее слово техники. Ну, а по существу... так я знаю, за что.
К а т я. За что же?
К о н д р а т ь е в. За трусость.
К а т я. Вас?
К о н д р а т ь е в. Смешно? Это только на первый взгляд. Видите, какой камуфлет может с человеком произойти. В море ничего не боялся, а на берегу сплоховал. Сначала занесся выше меры, а потом испугался. Ну, а раз испугался - точка. Потерял себя. Значит, чего-то не хватает.
К а т я. Вы не обидитесь, если я вам скажу?
К о н д р а т ь е в. Да я сам знаю чего. Кругозора. Вам легко говорить. Вы все-таки, извините меня, у судьбы любимая дочка. Отец у вас выдающийся старик, жили вы среди картин, чуть подросли - пожалуйте в консерваторию. А у меня отец был зверь. Мать забил до смерти, да и меня бы пришиб, не догадайся я из дому сбежать. На флот я пришел не из кадетского корпуса, а с завода. Подготовочка так себе, а требования большие. Теперь не парусный флот, техника шагает. Ну, и крутишься, как бес перед заутреней, по неделям на берег не сходишь, людей не видишь. Морская служба трудная, а нашему поколению подводников еще и вдвойне досталось. Нас пекли да приговаривали: "Жми, братцы, на специальность, давай боевую подготовку - война на носу!" И хорошо, что так. Видите - воюем. И неплохо. А ведь когда я на флот пришел, ничего у нас не было. Голые. Ни лодок, ни кадров, ни тактики. Все - сами. Теперь-то мы - сила. Нас немец боится. Вот погодите, Катерина Ивановна, отвоюем, полегче станет - приходите тогда к нам в офицерское собрание. Я к тому времени обучусь манерам и танцам, и разрешите тогда вас на тур вальса. И заодно поговорим. (Смотрит на часы.) А сейчас, прошу извинить, - мне пора.