— Смотри же, о Волька! — воскликнул Хоттабыч. Всё это — твоё! Всё. И слоны, и верблюды, и ослы, и всё золото и драгоценности, груженные на них, и люди, состоящие при этих грузах и животных. Всё это твоё.
Первой мыслью было упасть на колени перед Хоттабычем и умолять его убрать эти ценные дары, пока ещё никто их не заметил.
Одним словом, нужно было выиграть время для размышлений и выработки оперативного плана.
— Знаешь что, Хоттабыч,- сказал он, стараясь говорить как можно непринуждённей,- а не покататься ли нам на верблюде, пока рабы управятся с караваном?
— С радостью и удовольствием,- доверчиво отвечал старик.
Через минуту двугорбый корабль пустыни, величественно покачиваясь и надменно оглядываясь по сторонам, вышел на улицу, неся на своей спине взволнованного Вольку и Хоттабыча, который чувствовал себя как дома и томно обмахивался шляпой.
— Верблюд! Верблюд! — обрадовались ребятишки, выскочившие на улицу одновременно и в таком количестве, как будто у них было принято ожидать в это время появления верблюдов. Они тесным кольцом окружили невозмутимое животное, возвышавшееся над ними, как двухэтажный троллейбус над тележками с газированной водой. Какой-то мальчишка, имевший бесспорные задатки будущего поэта, скакал на одной ноге и восторженно вопил:
Едут люди На верблюде… Едут люди На верблюде…
Верблюд подошёл к перекрёстку как раз тогда, когда на светофоре загорелся красный свет. Он хладнокровно переступил жирную белую черту на мостовой, хотя около неё было большими буквами написано: «Стоп!» Напрасно Волька старался удержать животное. Корабль пустыни, спокойно перебирая ногами, продолжал свой путь прямо навстречу милиционеру, который приготовился к достойной встрече и уже вытащил из сумки квитанционную книжку для взимания штрафа.
— Попрошу поближе к тротуару,- спокойно сказал милиционер и приложил руку к козырьку своего белого шлема.
Вольке с трудом удалось заставить верблюда подчиниться этому распоряжению.
До слуха сразу поскучневшего Вольки доносились отдельные малоутешительные реплики:
— Чего смотреть! В отделение — и весь разговор.
— И откуда только люди сейчас верблюдов достают, уму непостижимо!
— Эта животная краденая.
— Ничего, в отделении разберутся.
Волька, почувствовав, что он влип в неприятную историю, свесился с верблюда и принялся неловко извиняться перед милиционером:
— Товарищ милиционер, я больше не буду, отпустите нас, пожалуйста. Нам верблюда кормить пора. Ведь в первый же раз…
В это время Волька вдруг почувствовал, что Хоттабыч дёрнул его за рукав.
— О юный мой повелитель,- сказал он, и это были первые его слова за всё время этого прискорбного инцидента.- О юный мой повелитель, мне грустно видеть унижения, на которые ты идёшь. Все эти люди недостойны целовать твои пятки. Дай же им понять пропасть, отделяющую их от тебя.
Волька в ответ досадливо отмахнулся. Но вдруг он снова почувствовал, что не волен над своей речью.
Он вдруг неожиданно для самого себя заорал на всю улицу:
— Как ты смеешь, презренный, задерживать меня?! На колени! Немедленно на колени передо мной, или я тебя тотчас же разорву на куски! Я самый выдающийся отрок этого города! — продолжал Волька орать, изнывая от чувства собственного бессилия.- Вы недостойны целовать мои пятки! Я красавец! Я ум-ни-ца! А ну, попробуйте-ка поцеловать мои пятки! Я вам дам - целовать мои пятки! На колени передо мной, о вы, недостойные сыны Адама!
— Ладно,- хмуро ответил милиционер,- там в отделении разберутся насчёт пяток тоже. За пятки вы, гражданин, ответите отдельно.
В это время что-то отвлекло внимание Хоттабыча. Он перестал нашёптывать Вольке свои высокомерные слова, и Волька, к которому на короткое время вернулась самостоятельность, умоляюще забормотал, низко свесившись с верблюда и жалостливо заглядывая своим слушателям в глаза:
— Товарищи… граждане… Вы меня, пожалуйста, не слушайте… Разве это я говорю? Это вот он, этот старый болван, говорит. Я за эти слова не отвечаю.
Но тут Хоттабыч снова взял нить разговора в свои руки, и Волька, не переводя дыхания, закричал:
— Трепещите же и не выводите меня из себя, ибо я страшен в гневе! Ух, как страшен! Честное пионерское!
Между тем недоумение сменилось у тех, кто слушал Вольку, лёгким беспокойством и даже сочувствием.
— Вот мы, граждане, ругаем этого мальца, смеёмся над ним, а он, может быть, сумасшедший, то есть я хотел выразиться: ненормальный,- сказал проникновенно один старичок.
И, как бы перекликаясь с этими словами, вдруг раздался взволнованный голос какой-то женщины:
— Граждане! Что я вижу! У него же сильный жар! Мальчик ведь прямо дымится!
— А ну молчать, если хотите со мной разговаривать! — проревел им в ответ Волька и вдруг с ужасом почувствовал, что вместе со словами из его рта вылетают большие клубы чёрного дыма.
Кто-то испуганно вскрикнул, кто-то побежал в аптеку вызвать «скорую помощь», и Волька, воспользовавшись создавшейся сумятицей, шепнул Хоттабычу:
— Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб! Приказываю тебе немедленно перенести верблюда вместе с нами подальше от этого места… Лучше всего за город.
— Слушаю и повинуюсь,- также шёпотом ответил старик.
И в ту же секунду верблюд со своими седоками взвился в воздух и исчез, оставив всех в глубочайшем недоумении.
А через минуту он плавно снизился на окраине города, где и был навсегда оставлен своими неблагодарными пассажирами. Он, очевидно, и по сей день пасётся где-то в окрестностях города. Его очень легко узнать, если он вам попадётся на глаза: у него уздечка вся усыпана бриллиантами и изумрудами.
XVIII . Таинственная история в отделении банка
Когда Волька с Хоттабычем вернулись домой, было уже часов одиннадцать вечера. Волька наконец придумал, что ему сделать с несметными богатствами, свалившимися ему как снег на голову.
Прежде всего он справился у Хоттабыча, может ли он сделать всех этих погонщиков с их слонами, верблюдами, ослами и всей поклажей невидимыми для постороннего глаза.
— Только прикажи, о богатейший из богачей,- с готовностью отвечал Хоттабыч.
— Очень хорошо,- сказал Волька.- В таком случае, сделай их, пожалуйста, пока что невидимыми, и давай ложиться спать. Завтра нам придётся встать с восходом солнца.
— Слушаю и повинуюсь.
И вот зеваки, собравшиеся во дворе, чтобы поглазеть на шумный и необычный караван, внезапно увидели, что двор абсолютно пуст, и, поражённые, разошлись по домам.
— Спокойной ночи,- доброжелательно произнёс Хоттабыч из-под кровати, и Волька понял, что пора начинать:
— Видишь ли, старик, мне хотелось бы знать, имею ли я право распоряжаться твоим подарком так, как мне заблагорассудится.
— Бесспорно, о благословенный богач.
— И как бы я им ни распорядился, ты не будешь на меня в обиде?
— Не буду, о Волька. Смею ли я обидеться на человека, столь много сделавшего для меня!
— Ну, вот и хорошо! — обрадовался Волька и даже присел от волнения на кровати.- Значит, ты не обидишься, если я тебе скажу, что не могу принять твой подарок, Хотя очень-очень-очень благодарен тебе за твою щедрость.
— О горе мне! Почему ты отказываешься от моих даров? Это ведь не дворцы.
— Но мне совершенно ни к чему все эти тюки золота, серебра и драгоценных камней.
— Если они тебе не нужны,- огорчённо отвечал Хоттабыч,- то отдай их в рост тем, кто в них нуждается, и ты станешь тогда владыкой над всеми бедняками твоей страны.
— Стать ростовщиком! — возмущённо воскликнул Волька.- Пионер — и вдруг ростовщик! Да знаешь ли ты, что у нас в стране уже давным-давно нет ростовщиков?! Ты меня очень насмешил, Хоттабыч.
— Тогда,- продолжал обиженно Хоттабыч,- накупи на это золото побольше товаров и открой собственные лавки во всех концах города. Ты станешь именитым купцом, и все будут тебя уважать и воздавать тебе почести.
— Я лучше умру, чем буду купцом. Пионер - частник! Торговлей у нас занимаются государство и кооперация.
Волька с удовлетворением слушал собственные слова. Ему нравилось, что он такой политически грамотный.
— У вас очень странная и непонятная для моего разумения страна,- буркнул Хоттабыч из-под кровати и замолчал.
* * *
На рассвете следующего дня телефонный звонок поднял с постели заведующего районным отделением Государственного банка. Заведующего экстренно вызывали в учреждение. Взволнованный таким ранним звонком, он примчался к месту работы и увидел во дворе дома, где помещалось отделение банка, множество слонов, верблюдов и ослов, гружённых тяжёлыми тюками.
— Тут один гражданин хочет внести вклад,- сообщил ему растерянный дежурный.
— Тут один гражданин хочет внести вклад,- сообщил ему растерянный дежурный.
Дежурный молча протянул заведующему исписанный неровным мальчишеским почерком листок из ученической тетради. Заведующий прочитал бумажку и попросил дежурного ущипнуть его за руку. Дежурный с охотой выполнил эту просьбу. Заведующий поморщился от боли, снова посмотрел на листок и промолвил:
— Невероятно! Просто невероятно!
Гражданин, пожелавший остаться неизвестным, подарил Государственному банку на любые нужды, по усмотрению последнего, двести сорок шесть тюков золота, серебра и драгоценных камней общей стоимостью три миллиарда четыреста шестьдесят семь миллионов сто тридцать пять тысяч семьсот три рубля восемнадцать копеек.
Три золотые монеты Волька оставил у себя, чтобы заказать для бабушки несколько золотых коронок.
Самым удивительным во всей истории этого необычного вклада было то, что животные, на которых привезли сокровища, и люди, сопровождавшие их, мгновенно исчезли, как только ценности были сданы под расписку заведующему отделением.
XIX . Старик Хоттабыч и Мей Ланьчжи
На старика было просто жалко смотреть. Он никуда не выходил и отсиживался в аквариуме, ссылаясь на то, что у него якобы разыгрался ревматизм.
По ночам, когда все в доме спали, он вылезал из воды, чтобы немножко размяться, и до утренней зари еле слышно шаркал туфлями по комнате и что-то бормотал. Хоттабыч обдумывал какое-то важное решение.
Так продолжалось несколько суток, пока наконец в один прекрасный день Хоттабыч не вылез из аквариума. Отжимая воду из бороды и усов, он сдержанно сказал обрадованному Вольке:
— Ты меня очень обидел, о сладчайший Волька, отказом от моего скромного подарка. Я полюбил тебя всей душой и особенно не могу не ценить прекрасное бескорыстие твоей дружбы. Я всегда буду делать всё, что ты мне прикажешь, но ты впредь не получишь на руки ни одного золотого.
— Ну вот и чудесно,- отвечал с некоторым сожалением Волька.- Тут у меня с ребятами имеется к тебе одно интересное предложение. Мы давно собираемся попросить тебя пойти с нами в цирк.
— С любовью и удовольствием,- сказал Хоттабыч.- Если хочешь, мы можем поехать туда на верблюдах.
— Нет, что ты, не стоит тебе затрудняться,- возразил Волька с подозрительной поспешностью.- Давай лучше, если ты не боишься, поедем в трамвае.
И через полчаса Волька, Женя, Серёжа и Хоттабыч были уже в Парке культуры и отдыха, у входа в госцирк шапито.
Старик принципиально возражал против покупки билетов. Он попытался даже усмотреть в этом некую недооценку своего могущества.
У будки администратора гудела длинная очередь жаждавших получить контрамарку.
Время от времени из окошечка высовывалась взъерошенная голова администратора, он сердито кричал:
— Напрасно дожидаетесь, граждане! Контрамарок нет и не будет! Цирк набит до отказа.
Хоттабыч в очередь не полез, а, встав в сторонке, что-то зашептал.
Он глядел так, не моргая глазами, до тех пор, пока из окошечка не высунулся администратор с белым листочком бумаги в руке.
— Кто здесь товарищ Хотапченко? — выкрикнул он с заговорщическим видом.
— Я тот человек, которого ты ищешь,- сказал старик с достоинством, и только успел взять в руки контрамарку, как окошечко с шумом захлопнулось, чуть не прищемив ему пальцы...
Хоттабыч с ребятами вошёл в цирк, залитый светом множества ярких электрических ламп.
Вскоре выбежали униформисты в ярких, расшитых золотом костюмах и выстроились по обе стороны выхода на арену. «Первым номером обширной программы» выехала на арену наездница, вся усеянная блёстками, как ёлочный Дед-Мороз.
— Ну как, нравится? — спросил Волька у Хоттабыча.
— Не лишено интереса и для глаз приятно,- осторожно ответил старик.
Выступлением прыгунов закончилось первое отделение, и наши друзья пошли погулять.
Когда после сигнала все снова уселись по своим местам, к Хоттабычу подошла девушка в кокетливом белом переднике, с большим подносом на руках.
— Эскимо не потребуется? — спросила она у старика, и тот, в свою очередь, вопросительно посмотрел на Вольку.
— Возьми, Хоттабыч, это очень вкусно. Попробуй.
Хоттабыч попробовал, и ему понравилось. Он угостил ребят и купил себе ещё одну порцию, потом ещё одну и наконец, разохотившись, откупил у обомлевшей продавщицы сразу все сорок три кругленьких, покрытых нежной изморозью пакетика с мороженым. Девушка обещала потом прийти за подносом и ушла вниз, то и дело оборачиваясь на своего удивительного покупателя.
— Ого! — сказал Женька и подмигнул своим приятелям.- Старик дорвался-таки до эскимо.
В какие-нибудь пять минут Хоттабыч уничтожил все сорок три порции. Он ел эскимо, как огурцы, сразу откусывая большие куски и смачно похрустывая. Последний кусок он проглотил как раз в тот момент, когда в цирке снова зажглись все огни и шпрехшталмейстер, выйдя на середину арены, торжественно провозгласил:
— Мировой… комбинированный… аттракцион — китайский артист Мей Ланьчжи!
Все в цирке зааплодировали, оркестр заиграл туш, и на арену, улыбаясь и раскланиваясь во все стороны, вышел немолодой уже китаец в расшитом драконами синем халате. Это и был Мей Ланьчжи.
Пока его ассистенты раскладывали на маленьком столике всё, что было необходимо для первого фокуса, он продолжал раскланиваться и улыбаться.
Только один человек сердито, не выказывая никаких признаков одобрения, смотрел на фокусника. Это был Хоттабыч.
Ему было очень обидно, что фокуснику хлопали по всякому пустяковому поводу, а он, проделавший со времени освобождения из бутылки столько чудес, ни разу не услышал не только аплодисментов, но ни одного искреннего слова одобрения.
Поэтому, когда снова раздались аплодисменты и китаец, перед тем как перейти к следующему номеру, начал раскланиваться во все стороны, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб огорчённо крякнул и, невзирая на протесты зрителей, полез через их головы на арену.
Одобрительный рокот пошёл по всему цирку, а какой-то солидный гражданин громким шёпотом сказал своей соседке:
— Я тебе говорил, милочка, что этот старик — Рыжий. Это, вероятно, очень опытный клоун.
А артист как раз в это время начал самый эффектный из своих номеров.
Прежде всего знаменитый фокусник зажёг несколько очень длинных разноцветных лент и запихал их в горящем виде себе в рот. Потом он взял в руки большую, ярко раскрашенную миску с каким-то веществом, похожим на очень мелкие древесные опилки. До отказа набив себе рот этими опилками, Мей Ланьчжи стал быстро размахивать перед собой красивым большим веером.
Сначала опилки во рту затлели, потом появился небольшой дымок, и, наконец, когда в цирке, по заранее разработанному плану, погасили электричество, все увидели, как в темноте изо рта знаменитого фокусника посыпались тысячи искр и даже показалось небольшое пламя.
Казалось, что цирк обрушился от взрыва аплодисментов. И тогда среди бури рукоплесканий и криков «браво» раздался вдруг возмущённый голос старика Хоттабыча.
— Вас обманывают! — орал он надрываясь.- Это никакие не чудеса! Это — обыкновенная ловкость рук!
Он отодвинул оторопевшего фокусника в сторону и для начала изверг из своего рта один за другим пятнадцать огромных разноцветных языков пламени, да таких, что по цирку сразу пронёсся явственный запах серы.
С улыбкой выслушав аплодисменты, Хоттабыч схватил Мей Ланьчжи за шиворот и меньше чем в одну минуту превратил его последовательно в кролика, осла, носорога и в бочку с водой.
Потом он вернул несчастного фокусника в его обычное состояние.
— Это ещё не всё! — прокричал громовым, нечеловеческим уже голосом Хоттабыч, разгорячённый всеобщим одобрением, и стал вытаскивать из-под полы своего пиджака целые табуны разномастных лошадей.
Лошади испуганно ржали, били копытами, мотали головами, развевая при этом свои роскошные шелковистые гривы. Потом, по мановению руки Хоттабыча, лошади пропали, и из-под полы пиджака выскочили один за другим, грозно рыча, четыре огромных берберийских льва и, несколько раз пробежав вокруг арены, исчезли.
Дальше Хоттабыч действовал уже под сплошные и непрерывные рукоплескания.
Вот он махнул рукой, и всё, что было на арене: и ассистенты несчастного Мей Ланьчжи, и разнообразный многочисленный его реквизит, и нарядные, молодцеватые униформисты,- всё это в одно мгновение взвилось вверх и, проделав несколько прощальных кругов над восхищёнными зрителями, тут же растаяло в воздухе.
И вот наконец в опустевшем цирке остались только четыре человека — Хоттабыч, устало присевший на барьере арены, и Волька со своими приятелями, кубарем скатившиеся со своих мест к старику на арену.
— А какие были рукоплескания! — с удовольствием вспоминал Хоттабыч.