— О!
— О!..
— Наконец-то!
Молодые женщины стоят, колеблясь. Не решаясь. Или не сразу угадывая, где им лучше сесть.
И первым из сегодняшней коллекции мужчин Босс, он же спонсор, поторопился их приход одобрить:
— Садитесь, дамы. Облагородьте наш шумный свинарник.
Хозяйчик волоком тащит через пустую пивную сразу два береженных им стула. Настоящие, правильные два стула, а не остро вонзающиеся в зад молодежные табуреты из бара.
— Больше таких нет. Только два.
Оба стула отдаются дамам. Но Инна вдруг возражает:
— А я хочу на табурет. Мне нравится… Как в баре. Люблю покрутиться, туда-сюда! Да, да, хочу повертеть задом!
Свой-1, удивленно: — Надо же. Молодая… Ей такая острая штука в заду нравится.
Свой-2, облизнув губы: — Юная!
Оказавшийся незанятым правильный стул рывком забирает для себя Художник. Настоящее счастье разве скроешь! Он садится, расслабился, плюх на широкое сиденье и кричит. Оглашает… На все застолье:
— О, Господи. Спасибо тебе… Я в раю!
— Хозяин, дай-ка и нам настоящие стулья!
— Чем вам плохи эти? — упирается Хозяйчик.
— Да на них же нельзя сидеть!
— А не ерзайте.
И вновь вспыхнула, казалось, уже истерзанная тема «стульев». Грубоватая, разумеется. Под водку, разумеется. И в замедленном исполнении…
Свой-3: — Мама родная!.. Я как девственная птичка на жердочке.
— А как мыслишь? почему деревенеет левая ягодица?
Стратег: — Господа, без ягодиц! Призываю!
— Все дело в болеутоляющей юности. Вон Коля сидит на жердочке — и ему хоть бы что!
— Юнец — в прошлом гэбист. Эти люди могут сидеть на шиле.
Художник: — А не надо в прошлом раскармливать задницу.
Оказавшийся тотчас за его спиной Телохран реагирует немедленно и жестко: — Что за намек?.. Ты, родной, на кого намекнул?!
— Молчу, молчу.
— Здесь серьезные люди.
— Я же сказал — молчу.
Как великолепны женщины, когда они приходят туда, где их уже ждут.
Инна придала лицу броскую, резкую, нарочито навязчивую дневную красоту. Ольга, красивая всегда, — стреляет без подготовки. Ей лишь на чуть горделиво приподнять голову.
Свой-3 с пьяноватой лукавой серьезностью атакует Ольгу:
— Я бухгалтер… Вы должны мне поверить. От сиденья на этом табурете у меня нервный тик.
— Что-то вашего тика я не вижу.
— А он не на лице.
Ольга смеется: — Все равно стул не уступлю.
С другой стороны тут же вскочил Смишный, вздымая в руках свой табурет с микроскопическим сиденьем. Трясет им!.. Наглядно, ничего не скажешь.
— Да, я терпелив. Но гляньте же, гляньте!.. Это же патентованное орудие пытки!
Ольга смеется: — Стул не уступлю.
Стратег: — Друзья. К нам пришли две очаровательные молодые женщины. Хватит наконец про то, на чем мы сидим… Можно же не ерзать. Можно стерпеть. Можно, в конце концов, думать о монголах. Вчера фильм по ТВ, а?.. Видели?.. Там монголы одного своего монгольского мужика долго сажали на кол.
— И что?
— Очень страдал.
— Заткнитесь!.. Почему я весь вечер должен думать о страдающем монголе?
Но, балагуря, Стратег конечно же не забывал, куда течет река:
— Друзья… Не зря мы раз-другой вспомнили сегодня про Водометную выставку. Именно там был по-настоящему замечен людьми… и, уже можно сказать, отмечен судьбой Артем Константа. Явилась личность!
И разом застучали бокал о бокал. Звук запрыгал со стекла на стекло. Подлаживаясь под бессмертную, вечно радостную бим-бом тональность.
И конечно, стадное счастье общения. Счастье людской слаженности: это мы!.. ай, какие мы!
*Ольга и в меру ядовитый, провоцирующий Смишный.
— Мне, Ольга, рассказывали, что… ваш Константа… На той самой выставке. Ну как бы это сказать… Артемчик сам немного поливал… Из брандспойта. Не помните? Ментов или пожарников он поливал?.. А?
— Как я могу помнить? — Ольге весело. — Меня рядом не было.
— Рассказывали о нем, конечно, отчасти шутливо… Он…
— Я не была там.
— Прямо из брандспойта…
— Я не была там.
Артем — сама улыбка: — Друзья! Только не делайте из меня героя!
Художник: — Я!.. Я расскажу… Я сделаю героя. Запросто!.. Я видел сам… Суматоха была жуткая. Бегали и сталкивались лбами. Константа прямо по лужам на полу подошел к колоритному пожарнику… Когда тот вовсю поливал людей водой и похохатывал! Не без злорадства! Просто по-ребячески поливал. Скалил зубы из-под каски!.. Артем выхватил у него медный патрубок брандспойта… Артем ему крикнул — а теперь смотри! смотри, водяной вояка, классную живопись твоя вода не берет!
Инна: — И надвинул каску ему на глаза… Я слышала про это. Восторгались люди прямо на улице!
А Ольга свое счастье сдерживала. Спокойная в застолье, чуть насмешливая, она медленно пила славу. Капля за каплей… Это Артем! Обалдевшие от его слов мужчины сидели с приоткрытыми ртами. Восхищались. Как девочки-студентки!
Он говорил так же легко, как дышал. Еще и легче!..
Второй художник сильно пьян, говорить трудно — но как же хочется рассказать им о бегущей, о самодостаточно быстрой воде. Хочется, чтобы как пророк. С рвущейся слезой. Не дают ему слова. Увы.
И тогда он прорывается в их мусорные факты… в их неёмкие мысли:
— Буль… Буль… Буль… Буль! — кричит.
Душа его болит. Душа стеснена. И лучшая его мысль о воде. О вечно текущей. С мелкими волнами.
О пресной, спешащей, набегающей воде.
4
— Буль… Буль… Буль… Буль!
Художник: — И по развешанным картинам — струей!.. Но ведь с умом!.. Артем, ты ведь знал, что делал?!
Артем смеется: — Уже здесь перебор — уже больше легенды, чем факта.
Стратег: — Нет, нет, Артем! Мы должны знать героев. Расскажи… Ты бил струей только по той известной картине, где особые масляные краски…
— Ха-ха-ха… Артем, высший класс! Как с гуся вода!
— Вода не помеха. Водица стекала, только и всего. Так говорят очевидцы!
Артем лишь отмахнулся рукой: — Так говорят легенды. Я просто отогнал пожарников туда, где задымление.
— А они туда идти никак не хотели!
— Потому что там в касках ряженые! Сплошь менты!
Артем: — Господа… Друзья!.. Мне смешно… Ну да, да, да. Вроде бы и впрямь что-то жертвенное в той суматохе было. В той дурной толчее… Легенда?.. Какая же легенда без брандспойта!.. И без эффектной фразы. Но, если честно — разве в дыму, у настоящего свирепого пожарника вырвешь брандспойт?!
— Ну ясно!
— Однако тебе, Артем, удалось вырвать. Потому что пожарником-то был переодетый мент. Не настоящий — липовый был пожарник!
— Без ссор, господа! Здесь собрались единомышленники.
— Друзья… А пусть эта геройская сценка живет. Пусть все трое — на века. Артемчик с брандспойтом! Мент с надвинутой на глаза каской. И в центре — кропящий, все и вся поливающий, честный свирепый пожарник… А вокруг одуряющая жертвенной красотой живопись! Под скрещенными струями воды! В клубящемся едком дыму!.. Друзья! Это же героическая мистерия! Пусть она живет! Пусть как живая!
Артем: — Должен признаться… Что касается героизма, там было еще много чего. И помимо меня — и поинтереснее меня.
— А расскажи.
— Расскажу. Три художника с Волги… Из Хвалынска, что ли. Не помню… Все трое — андеграунд. Все трое впервые в Москве!.. Все трое грудью вперед — и закрыли каждый свое детище. У каждого только и было выставлено по одной картине… Каждый заслонил собой. Как щитом. Даже не прикрывали ладонями лицо, глаза. А струи били в них хотя издали, но с напором!.. Лица! Мокрые! В ручьях воды! Какие прекрасные у них были лица!
— Давай, давай, Артем! Всегда интересно, из чего варится легенда.
— Артемчик, легенда варится как раз из воды. Отожми из любой легенды воду — и там мало что останется.
— Буль… Буль… Буль… Буль!
Художник и Инна.
— Хотел бы вам понравиться.
— Не успеете.
— На свою выставку приглашу. Бываете на выставках?
— Только в Петербурге.
Смишный: — Как Артем на вас смотрит, Ольга!
— Завидуете?
— Почему ж не завидовать?.. Блестящая речь! Блестящая женщина!
— Слышу иронию. Надо будет рассказать Артему.
— Как же нам без иронии, леди!.. Мы, журналюги, народ простой.
Художник: — Артем! Артем!.. А я припоминаю там, в задымленных залах, представителя Министерства культуры. Чиновник, по имени он большой, известный, а ростом мал… ужасно растерялся! вмертвую!.. Отмахивался от дыма своей дурацкой папкой!
Артем: — Я тоже его приметил. Чиновничек был насквозь мокр. В толстом шерстяном свитере!
Артем: — Я тоже его приметил. Чиновничек был насквозь мокр. В толстом шерстяном свитере!
— Я не мог оторвать от него глаз! Кругом вода, вода… Чиновник словно плыл от картины к картине. Похожий на маленького толстенького кита.
— И плакал синими слезами! Настоящими синими. Ручейки по щекам!
— Ну-ну, уже сразу синими.
— Синими!.. Ей-ей!
— А пусть синими — для легенды.
Стратег первым вспомнил о самом тихом здесь из мужчин:
— А я хочу выпить с начинающим художником!.. Уйти от майора Семибратова и прорасти в мир живописи — это прекрасно! Налей, налей себе, Коля Угрюмцев. Налейте ему сухого, друзья. Одну каплю ему можно.
— Н-нет. У меня с-сразу голова. Б-б-б-болит. — Юнец смутился, отказывается.
— Но сок тебе, Коля, можно?
— М-можно.
Юнцу на радостях налили.
И только тут, прихлебывая… ух как вкусно!.. хмелея от яблочного сока, Коля заговорил. Наверняка ему льстило внимание этих взрослых дядей — их напор, их балаганный интерес.
— Ч-чиновник… Я его т-тоже видел. Днем. На той мокрой в-выставке. Он плакал не синими, а ч-черными слезами. П-потому что… П-п-потому что от воды у него полиняла шляпа. Ч-черная шляпа.
— Ага! — кричит Смишный. — Этому пацану я могу реально верить. Это вам не легенды!
— Этому конкретному пацану и я поверю! — соглашается Стратег.
Коля: — А в-вечером я тоже в-видел его — в отделении ГБ.
— Ого!
— Давай-давай, Коля Угрюмцев!.. Ты видел чиновника. И этот чиновничек в полинявшей шляпе плакал черными слезами.
— Не знаю почему, но заикам хочется верить.
— Заики правдивы. Потому что минимум слов!
— Если нищий заикается, я подаю больше, чем обычно.
— И стало быть, чиновник по культуре побежал сразу туда. В ГБ побежал… Краси-и-и-во!.. Сразу после разгрома выставки!.. Вот они, половинчатые люди перестройки!.. Ты, Коля, сам его видел?
— С-сам.
— Это когда ты уснул, уткнувшись в хлебные корки?
— Да. В к-канцелярии… Н-но я еще не уснул… Не сразу… Я т-только вынул куски х-хлеба из кармана. И разложил на с-столе. Чтоб подсохли. Ждал майора… За отдельным заляпанным с-столиком для ожидаюших. У с-самого входа.
— Представляю! Вижу! Вижу эту картинку! — вскрикнул Артем. — Юнец не сводил глаз с полинявшей шляпы!
— Ш-шляпа его текла ч-черной водой. Он не знал, в-войти со шляпой или нет… В-вертел ее в руках… И т-топтался у входа. А ч-черным капало. Он оставил шляпу на углу столика. Возле меня. На входе. Боялся, что с-слишком капало.
— Такое не выдумаешь! — Артем в восторге. — Молодец, Колян Угрюмцев!.. Господа! Друзья! Запомните — всегда найдется глаз, который увидел и узнал в лицо саму Историю.
— Глаз — алмаз. Глаз молодого гэбиста! — кричат в подпевку «свои».
Но Художник не согласен:
— Нет и нет… Это уже проросший хваткий глаз молодого живописца!
— На канцелярской приемке, что п-прямо с улицы. Там для любого. Там любой мог жаловаться, — пояснял Коля поначалу с детским стеснением. — Дежурного к-канцеляриста майор Семибратов з-звал дружбаном…
— А майора уже раньше из ГБ выгнали?
— Майора в-выгнали, а дружбана еще нет.
— А ты вдруг уснул сидя?
— Так п-п-получилось.
— Но что надо увидеть — пацан увидел. Молодец! — продолжал воздавать Артем своему приемышу.
И видно, забыл Артем Константа, что похвала мальчишке хороша, когда в меру.
Юнец, от еды было отупевший (и вообще во взрослом застолье лишний), теперь говорил все радостнее и легче. Осчастливленный своей минутной нужностью этим дядям… Он торопился рассказать. Он куда меньше заикался.
А просят или не просят, уже не важно. Юнца понесло.
— П-помню… Все п-помню!
Хвастаясь цепкой мальчишьей памятью, Коля продолжал:
— Я, Артем К-к-константинович, и в-ваше донесение помню… Вы вошли почти сразу за этим, с которого капало… За ч-черной шляпой. Канцелярист-придира с-спросил, почему донесение не напечатали на машинке, а вы ответили: «Рука пишет более ответственно». Я з-запомнил. Майор Семибратов учил запоминать п-первые слова, ф-фразы. Лица, конечно, тоже. Головные уборы… Но особенно п-первые ф-фразы.
Хвастливый пацан хотел поощрения:
— П-первые слова самые т-трудные. Но ведь я правильно запомнил?..
— Мои слова?.. Мое?.. Донесение?!
— Не донесение, к-к-конечно. Нет… О-о-объяснение… Но ведь я правильно запомнил?
Повисла пудовая пауза.
А затем в полупьяно-полупротрезвевшем застолье стали пробиваться негромкие удивленные восклицания.
— Вот это да! Ты слышал?
— Неужели?
Недоуменное туда-сюда перебрасыванье словечек.
— Ого.
— Надо же!
— Ух ты!
— С ума сойти!
И совсем-совсем тихо:
— Артем Константа постукивал?
— Вроде того.
Тихо, но оно прозвучало.
Осторожное, робкое, несмелое и как бы только на пробу. Но, конечно, уже чреватое будущим. Не издалека, не отдаленным, а уже завтрашним злобно-радостным будущим, скандальным!.. Уже не остановить.
А заикающийся пацан продолжал — все с той же отрадой счастливого припоминания подробностей.
С безмятежным мальчишьим хвастовством.
В конце концов эти жрущие дяди тоже хвастуны, и еще какие! Весь день они… Кто о чем! Не затыкались!.. А ему, юнцу, тоже хочется, и ему есть что рассказать.
— Я, Артем К-константинович, сначала не был уверен. Я с-сомневался… Но когда вы сказали, что трое… Про трех п-подпольных х-художников с Волги. Я тут же их вспомнил… Их лица…
Юнец выкладывает всё:
— …Сначала я вас, Артем Константинович, увидел на Выставке. Когда п-пожарники начали орать и п-поливать из шлангов этих трех х-х-художников… Уже мокрых. Уже с ног до головы… Артем Константинович смело пошел, попер прямо на них и сказал одному из пожарников. Вы п-потрясающе сказали ему, Артем К-константинович. Вы сказали: эти трое, эти х-х-художники, они с Волги! Они с Б-большой Волги, с большой воды — и простой водой, что из шлангов, их не напугать и не удивить!
Стратег хмыкнул: — Однако память.
— Маленький стукач, а уже памятливый.
— А как правильно?.. Стукачик? Или стукачок?
— П-первые ф-фразы трудные. Но я всё-всё п-помню. Я еще подумал — какие слова! Большой водой не удивить! А на вас кричали — Константа! Опять этот долбаный Константа!.. Когда вечером я увидел вас в отделении ГБ, обрадовался. Узнал. Вы уже переоделись… были х-хорошо одетые, сухие и… и вынули из кармана ту бумагу.
А у взрослых дядей от его припоминаний захолодело в желудке, как в вороватом детстве. И опять оно прозвучало, чреватое уже совсем близким, уже набегающим, уже домашним будущим:
— Постукивал, а?
Ольга тихо охнула: — О господи.
Инна хватает ее за руку:
— Сиди, Оля. Мальчишка мог напутать.
— Я?.. Н-нет. Н-нет, честное слово… Помню. Я слышал сам. Артем К-константинович замечательно это сказал. С-с-смело сказал. Провинциалов с Волги б-большой водой не удивить!
Смишный первый напал на теплый след: — Сказал про воду — и что дальше?.. Дальше!
— Я п-помню. Там, на их картинах, ф-фамилии написаны. Всех троих… П-провинциалы стояли рядом. С Волги… Их картины тоже рядом. Афиншеев… Кучайников… и… сейчас… сейчас… я в-вспомню… и Труновский.
Свой-1: — Во память!
Смишный: — Дальше! Дальше!
Артем: — Я сам скажу, что дальше… Меня вызвали в ГБ для объяснений. Как одного из организаторов той Выставки. Повесткой… Любого из вас могли туда вызвать.
Смишный: — И меня вызвали. Но я проигнорировал.
Свой-1: — А я своей бумажкой подтерся!
Свой-2: — Вот то-то.
Теперь, злобно-радостно оживая, заговорили все.
Но и Коля, он же Трояк-с-плюсом, не замолкал… торопился… все еще расстилаясь своей шикарной (так нахваливали их в самодельной семибратовской школе) памятью:
— Майор Семибратов нас так учил: если объяснения, Артем К-константинович, они з-записываются диалогом. Вопросы-ответы. А вы принесли г-готовый текст… К-как монолог. Я привстал. Я п-подсмотрел… Тот дружбан к-канцелярист колебался… А потом все-таки положил вашу б-бумагу в ту п-папку, где сообщения и донесения.
Артем: — Сообщение-донесение-объяснение… Черт-те что! Друзья. Мальчишка наивен, как ангел. Мальчишку переучили жить подглядом. Заучили его. Чтобы не сказать — зомбировали… А на самом деле — это всем нам известные штучки ГБ.
В паузу Артем даже сумел рассмеяться:
— Друзья!.. Ведь это старинные гэбистские фокусы — они всякое наше объяснение называют (меж собой!) доносом.
Но будущее набегало, не остановить.
Уже не замолчать круто поплывший разговор. Это ясно. Водкой уже не залить и горячей бараниной не зажевать